Второй Саладин

– Мне нужен отдых. Свобода от притворства. Потом второй шанс. На этот раз я не промахнусь.

– Ну разумеется. Секрет моего успеха – а он довольно значителен, смею добавить, – очень прост. В Москве меня спрашивают: «Спешнев, как это вам удается?». «Все просто, – отвечаю я им. – Надежные люди». Я использую их здесь. Я использую их в Мексике. Я…

Улу Бег прищурился.

– Лучшие люди, – уточнил Спешнев.

– О…

Комплимент. Этот человек ни перед чем не остановится.

– …Вы очень добры.

– Это всего лишь правда, – пожал плечами русский.

Улу Бег скромно кивнул. Когда этот толстяк уйдет? Теплота и дружелюбие так и били из русского через край. Улу Бег задыхался от этой любви. Спешнев протянул руку и коснулся его плеча.

– Вы – человек, за которым пойдут. Ваша история, ваши подвиги, ваш героизм останутся жить в веках. Ваш народ будет слагать о вас легенды. Петь о вас песни.

Но едва стоило полковнику выразить эту витиеватую мысль, как его словно подменили. Он мрачно поднялся, подошел к окну и принялся мучительно в него вглядываться, не видя ни болота, ни неба, ни бухты. Русские, по слухам, были угрюмым народом. До чего же быстро они менялись!

– Это все контраст, – пояснил он. – Я не могу этого выносить. Мне больно от этого. Физически больно. От контраста между вами и тем, другим.

Он хмуро созерцал мирный пейзаж. На свету волосы его казались почти розовыми, под цвет поросячьих щек.

– Другим? – переспросил Улу Бег.

– Да, – сказал Спешнев. – С человеком, который преследует меня в моих снах.

– Меня в моих тоже преследует один человек, – сказал курд.

– Но это не один и тот же человек. Вы думаете о более масштабном предательстве, предательстве историческом, политическом. О предательстве вашего народа как о государственном акте, совершенном американцами в своих целях. Вы думаете о Данциге и о правосудии, в котором вам было отказано, о правосудии, которое задержалось. Вы думаете о хладнокровных подсчетах, которые в тысячах миль от вас производили люди в костюмах, сидя над картами. Я же думаю о чем-то более жгучем, более личном.

Улу Бег совершенно не следил за бреднями русского, за его угрюмыми блужданиями по этой мрачной почве. Его удивляла горячность – в обычной жизни полковник был человек жизнерадостный.

– Я думаю о человеке, наделенном талантом, о человеке огромной одаренности. Но этот талант служит злу. Он вдохновенный художник, поэт.

Улу Бег ответил ему непонимающим взглядом. Но русский, похоже, ничего не заметил и упорно гнул свою линию.

– Знаете, в нашем деле знакомство с противником не редкость. Чаще всего это парень вроде вас – достойный, усердный, человек, которого можно уважать. Человек, с которым ты мог бы подружиться, если бы не политические соображения. И все же за время карьеры хоть раз да столкнешься с тем, что можно назвать лишь злым гением. Он не холодный, он горячий. Это как страсть, потребность или наваждение. Лихорадка. Абсолютизм, который не имеет совершенно никакого отношения к общему делу. У него нет иного мотива, кроме эгоизма. Это высшая степень человеческого тщеславия. Я говорю о человеке, который способен предать брата или пытать беззащитного не из политических соображений и не ради острых ощущений, а исключительно из желания потешить свое эго.

Толстяк яростно жестикулировал. Улу Бег смотрел на него, совершенно сбитый с толку и ничего не понимающий. К чему он ведет? Какое значение это все имеет? Его мучило ужасное ощущение, что все становится более и более запутанным – то, что было таким простым, перешло теперь в иную плоскость.

– Я говорю, – возвестил русский, – о человеке, которого вы зовете Джарди.

– Но, полковник…

– Стоп. Если вы считали, будто знаете этого человека, то это не так. Вы знаете лишь часть его, часть, которую он позволил вам увидеть. Вы знаете солдата. Но позвольте мне рассказать вам другую историю.

Улу Бег кивнул.

– Когда мы захватили его, я настраивался на борьбу, прекрасно зная, как трудно будет его расколоть. Он ведь был оперативником, профессионалом, служил в американской разведке. Но мои ожидания не оправдались, напротив, все вышло с точностью до наоборот. Он мгновенно понял всю тяжесть положения, в котором очутился, и увидел свою выгоду. И поэтому он не просто пошел на содействие и сотрудничество с нами. Он сдал нам вашу группу не только ради спасения своей шкуры, но и ради собственного удовольствия, чтобы потешить свою гордыню. Я точно вам говорю. Признаюсь, меня это потрясло, даже, пожалуй, ужаснуло. Я понимал, что должен убить его, стереть с лица земли. И все же я колебался: у кого хватит совести убить беззащитного человека? Эта нерешительность дорого мне обошлась. Он очень быстро втерся в доверие к иракцам и заслужил их благоволение. Я не мог и пальцем его тронуть. На самом деле последней каплей стала западня с вертолетами – это была его идея. Я выступал против – в конце концов, к тому времени мы уже одержали победу. Но он настаивал на завершающем жесте. «Подумайте о будущем, – твердил он иракцам, – вам предоставляется возможность сделать такой презрительный жест в сторону курдов, что они тысячу лет не смогут смотреть людям в лицо». «В конце концов, – утверждал он, – Улу Бег – личность известная, пусть станет известно и о его конце». Я пытался переубедить их, отговаривал, урезонивал. Умолял не глупить. Но он склонил их на свою сторону.

Вам известно, что ни один русский пилот не согласился выполнять это задание? Нет, наши ребята не желали мараться. Иракцы сами вели те вертолеты. И Чарди летал с ними!

Естественно, я заявил официальный протест. Но потом меня арестовали. Он засадил меня за решетку! Он убедил иракцев, что мое противодействие этой операции доказывает мое предательство.

Меня бросили в камеру, Улу Бег, в ту самую тюрьму, где много лет спустя я наткнулся на вас. А Чарди допрашивал меня. Представляете, какое оружие он пустил в ход против меня? Он использовал сварочную горелку. Он прожег в моем теле шесть дыр. Я сопротивлялся ему шесть дней, я собрал в кулак все свои силы и волю, Улу Бег. А под конец, когда я был уже почти мертв, он довел меня до грани признания. Я был согласен подписать что угодно. Но каким-то образом я нашел в себе волю выдержать последний час. Я продержался шесть с половиной дней, Улу Бег, под самыми жестокими пытками. В моих ранах копошились мухи. Он глумился над всем тем, что было для меня свято, он обратил против меня имя женщины, которую я любил. Это было нечеловеческое надругательство. Меня спасло лишь безрассудное вмешательство моих людей, которые наконец-то отыскали меня. Вскоре после этого Чарди исчез. Больше я никогда его не видел.

Русский посмотрел на курда. Воспоминание о тяжком испытании далось ему нелегко: с него ручьями тек пот.

– Видите, Улу Бег, наши пути сходятся. Вы убьете Джозефа Данцига. А я убью Пола Чарди.

Глава 44

В тот вечер почтальон был в злобном настроении. Он саданул кого-то локтем, и люди стали держаться от него подальше. Некоторое время спустя это стало выглядеть довольно нелепо, и Чарди сказал:

– Послушай, приятель, что-то ты совсем разошелся. Полегче на поворотах. Ты не…

И почтальон дал ему в зубы.

– За собой последи, белая шваль. И закрой свое поганое хайло.

Чарди поднялся с асфальта. Черные кругом обступили его.

– Ладно, – сказал он. – Никаких проблем. Я ничего такого не хотел.

С этими словами он уложил почтальона ударом в скулу.

Он так и не понял, кто вызвал «скорую». Она приехала ужасно быстро. Началась суматоха, потом он принялся объясняться с молоденьким полицейским.

– Не совались бы вы на эту площадку, – посоветовал тот. – Хотите играть в баскетбол – поезжайте в пригород. Или в университет Мэриленда. Или на какой-нибудь из стадионов Союза молодых христиан. А сюда не суйтесь. А коль уж суетесь, не машите кулаками, если вас толкнули. Мы постоянно находим здесь трупы, мистер. Не хватало мне только вашего.

– Давайте-ка мы вас осмотрим, – вмешался медик. – У вас слегка расширены зрачки. Не исключено, что вы получили сотрясение, а они бывают коварными. Возможно, придется наложить шов. Страховка есть?

– Конечно.

– Тогда давайте мы вас осмотрим, приятель. Просто на всякий случай.

– У меня тут автомобиль. И ни в какую больницу я не поеду.

– В машине. Я осмотрю ваш глаз в нашей машине.

– Ну ладно. Господи.

Он забрался в карету «скорой помощи». Медик открыл свой черный чемоданчик, вытащил оттуда «магнум-357» и произнес:

– А теперь не рыпайтесь, мистер Чарди.