Как убить литературу. Очерки о литературной политике и литературе начала 21 века

Французское politique littе?raire встречается реже, хотя возникает, видимо, раньше английского. В антироялистском анонимном памфлете 1826 года «Предшественники (г-да де Шатобриан, де Вилель, Беллар и другие), или Первый удар в колокол контрреволюции» этот термин применен в отношении публицистики Шатобриана:

Это литературная политика фракции (la politique littеraire de la faction), это поэтическая политика сочинений Шатобриана[15 - Le prе?curseurs (MM. de Ch?teaubriand, de Vill?le, Bellart, et cie) ou Le premier coup de tocsin de la contre-rе?volution. Paris: Impr. de Guiraudet, 1826. Р. 65–66.].

Более известным этот термин стал после его использования в «Старом порядке и революции» Токвиля (1850). Под politique littе?raire Токвиль подразумевал политизацию литературы накануне Французской революции.

[Писатели] беспрестанно занимались материями, касавшимися управления. […] Эта разновидность умозрительной и литературной политики была неравными дозами распространена во всех сочинениях того времени[16 - Токвиль А. Старый порядок и революция / Пер. с фр. Л. Н. Ефимова. СПб.: Алетейя, 2008. С. 126–127.].

В остальном значение politique littе?raire совпадает с его английскими аналогами и также охватывает как государственную политику в области литературы, так и стратегию отдельных писателей и литературных институтов.

В немецкоязычной литературе Literaturpolitik используется преимущественно в исследованиях по истории немецкой литературы начиная от эпохи романтизма до 1980-х годов, больше всего – периода Третьего рейха и ГДР, а также Советской России. В отношении современной литературной ситуации этот термин почти не употребляется.

Что касается русского термина, он появляется и закрепляется где-то с середины 1920-х годов. Еще у Льва Троцкого в «Литературе и революции» (1923) он отсутствует, хотя эта книга литературной политике и была посвящена. Возникает он, по-видимому, в результате распространения на литературу важнейшего для большевиков понятия политики. 11 февраля 1925 года в «Правде» вышла статья Н. Осинского «К вопросу о литературной политике партии», вызвавшая широкую полемику. Какое-то время наряду с литературной политикой еще используются литературная борьба, художественная политика и другие. По мере того как влияние партии на литературу приобретает более целенаправленный характер, исчезает и терминологический разнобой. К середине 1930-х литературная политика – термин уже устоявшийся и официально принятый. В «Литературной энциклопедии» (1935) ей посвящена отдельная крупная статья, в которой она определена как «одно из звеньев государственно-политических и общественно-воспитательных мероприятий»[17 - К. С. Политика литературная // Литературная энциклопедия в 11 тт. [М.], 1929–1939. Т. 9. М.: ОГИЗ РСФСР, Гос. ин-т. «Советская Энциклопедия», 1935. Стб. 53.].

В этом духе вплоть до 1990-х под литературной политикой понимается соответствующая политика советского государства; реже – и с негативным оттенком – политика капиталистических государств или царской России. В отношении негосударственных «игроков» (политических течений или журналов) термин применялся крайне редко. Использовался он в отношении советской литературы и писателями эмиграции: например, Евгением Замятиным («Москва – Петербург») и Ниной Берберовой («Курсив мой»)[18 - В единичных случаях он применялся и к литераторам. «У Д. С. Мережковского вдобавок всю жизнь была слабость к тому, что можно называть “литературной политикой”… Из писателей современных ее не было и нет у Бунина, Зайцева, Куприна. Очень сильна она была у Горького, у Ходасевича» (Алданов М. А. Мережковский Д. С. // Алданов М. А. Армагеддон. Записные книжки. Воспоминания. Портреты современников. М.: Интелвак, 2006. С. 460).].

За последние два десятилетия термин литературная политика перестал быть государствоцентричным. Он начинает касаться также и журналов, и издателей, и отдельных литераторов – например, Иосифа Бродского или Всеволода Некрасова. Последнее вызвало возражение Сергея Чупринина: в случае отдельных литераторов, замечает критик, речь может идти не о «политике», а о «стратегии». Однако и без писателей список субъектов литературной политики у Чупринина достаточно широк:

Субъектами литературной политики выступают писательские организации, средства массовой информации (и, прежде всего, редакции толстых литературных журналов), литературные направления и школы и – особенно в последнее десятилетие – разного рода премиальные и конкурсные жюри[19 - Чупринин С. Политика литературная // Чупринин С. Русская литература сегодня: Жизнь по понятиям. М.: Время, 2007. С. 421–422.].

Самих литераторов, издателей и – за небольшим исключением – критиков Чупринин субъектами литературной политики не считает. Несколько иной список у Натальи Ивановой: премиальные институты, издатели и книгораспространители («Знамя». 2004. № 10)…

Итак, хотя понятие литературной политики широко и исторически изменчиво, основная часть ее значений связана всё же именно с использованием литературы в интересах политических сил – прежде всего находящихся у власти. Литература, точнее различные ее сегменты, может провоцировать это использование или пытаться блокировать его. Она может использовать его во внутрилитературной конкуренции или во влиянии на политические процессы… Главным «заказчиком» литературной политики выступает политическая власть, государство. И здесь встает следующий вопрос…

Зачем государству литература?

Англия больна […] и английская литература должна ее спасти.

    Дж. Гордон

На протяжении тысячелетий государства прекрасно обходились без литературной политики[20 - Речь идет о европейской традиции. В конфуцианском Китае, где литература с древности встроена в механизм формирования бюрократии, ситуация была иной. Иной была она и на мусульманском Востоке, где существовала традиция покровительства поэтам при дворах правителей.]. Если не считать, конечно, отдельных, точечных эпизодов. Изгнание Овидия при императоре Августе… Покровительство Петрарке при дворе миланских Висконти…

Литературная политика начинает формироваться в Европе не ранее XVI века. Именно в этот период стремительно распространяется книгопечатание, растет грамотность – и количество читателей. Доходы от продажи книг приносят литературе относительную финансовую самостоятельность и независимость от светских и церковных властей (хотя она и остается ограниченной духовной и политической цензурой); а возрастающее число читателей – возможность прямого и широкого воздействия на умы.

Политическая власть постепенно теряет свой сакральный статус и начинает нуждаться в поддержке (по крайней мере, лояльности) со стороны всё более широкой части общества. Особенно это становится важным со второй половины XVII века, когда ведущие европейские государства переходят с наемных армий на рекрутскую повинность. Ведение войн и связанное с этим увеличение налогов требуют более широкой социальной мобилизации, более многочисленного и образованного офицерства и чиновничества.

Результатом становятся рост образования и появление первых форм литературной политики. Именно в этом смысле Михаил Бахтин писал о реформах кардинала Ришелье:

Общекультурная и литературная политика. Понял значение искусства и литературы и поставил их на службу объединения Франции, выработке общего строго нормированного языка[21 - Цит. по: Клюева И. В., Лисунова Л. М. М. М. Бахтин – мыслитель, педагог, человек. Саранск: Красная заря, 2010. С. 252.].

Литература превращалась в важный инструмент административной централизации. «…В руках вигов находится власть распределять все места как в государстве, так и в литературе…» Так писал о Великобритании середины XVIII века Давид Юм[22 - Юм Д. Автобиография // Юм Д. Соч. в 2 т. / Под общ. ред., со вступит. статьей и прим. И. С. Нарского. Т. 1. М.: Мысль, 1965. С. 72.].

Впрочем, «островная» модель литературной политики всё более отличалась от континентальной. В Англии к тому времени уже ушли в прошлое и абсолютная монархия, и притязания церкви на главенство в духовной сфере; соответственно, более гибким и либеральным становилось отношение политических элит к литературе. Не было жесткой цензуры и преследований за книги; мало было и «пряников» в виде непосредственных поощрений литераторов со стороны власти.

Можно сказать, что в Великобритании к началу XIX века сформировалась либеральная модель литературной политики. Литература рассматривалась прежде всего как частное дело и регулировалась книжным рынком.

Это не означало отсутствия литературной политики. В отдельных случаях власть могла использовать литературу. Например, в своей колониальной экспансии – когда во второй трети XIX века на искусство возлагались особые надежды по воспитанию в Индии «особого класса людей – индийцев по крови и цвету, но англичан по вкусу, мнению, морали и интеллекту»[23 - Эта фраза принадлежит Томасу Бабингтону Маколею, ставшему в 1834 году президентом Комиссии по общественному образованию в Бенгалии. (Цит. по: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма / Пер. с англ. В. Николаева. Вступ. ст. С. Баньковской. М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2001. С. 113.)]. Или – через включение английской литературы в сферу высшего образования 1920-е[24 - Это, по мнению Терри Иглтона, стало ответом на тот идеологический кризис, который возник в английском обществе в конце XIX века и обострился после Первой мировой войны. «В начале 20-х было абсолютно неясно, почему английскую литературу вообще стоит изучать; к началу 30-х встал вопрос, почему стоит тратить время на что-либо другое. Английская литература стала не просто достойным предметом для изучения, но и воспитательным занятием, духовной сущностью общественной формации» (Иглтон Т. Теория литературы: Введение / Пер. Е. Бучкиной под ред. М. Маяцкого и Д. Субботина. М.: Территория будущего, 2010. С. 53).]. Или после Второй мировой войны – на занятой британскими оккупационными силами территории Германии.

В прошлом веке либеральная модель литературной политики постепенно становится преобладающей в странах Европы и в США.

В чистом виде, впрочем, она нигде не встречается. В Соединенных Штатах, по мнению Уилсона Керри Мак-Вильямса, либеральная идеология в отношении литературы периодически входила в противоречие с пуританскими традициями, согласно которым литература связана с общественной моралью и поэтому может поддерживаться и цензурироваться[25 - McWilliams W. C. The arts and the American political tra-dition // Balfe J., Wyszomirski М. J. (Eds.). Art, ideology, and politics. New York, N.Y.: Praeger, 1985. P. 17.]. А с 1930-х годов, с утверждением концепции «государства всеобщего процветания» (welfare state), литература и искусство начинают восприниматься в США как часть того общего культурного «блага» (welfare), на обладание которым имеют право все члены общества, и субсидироваться государством.

Отчасти дотируется литература начиная с конца 1960-х и в Западной Европе с приходом к власти социал-демократических и социалистических партий (в Германии, Австрии, Дании, Швеции). Поддержка литературы служит и задачам внешней политики. В 1950–1980-е в странах НАТО выделяются значительные средства на поддержку и перевод литературы соцстран, оппозиционной советскому режиму.

Аналогичный процесс происходил, впрочем, и по другую сторону «железного занавеса», где господствовала иная модель литературной политики…

Эта вторая модель – ее можно условно назвать консервативной – лучше известна российскому читателю. Хотя специфически русской она не является. Как и либеральная, она возникает в Новое время в результате модернизации государств. Главное отличие в том, что в монархиях эта модернизация осуществлялась при беспрецедентной концентрации власти в руках правящих династий и мощной государственной бюрократии. Каждый модернизационный шаг обострял социальные противоречия и вызывал через некоторое время консервативный откат. Легальные формы оппозиции формировались медленно, были слабыми и легко подавлялись.

В этой ситуации возрастала политическая роль литературы. Она оказывалась важным инструментом культурной централизации и утверждения официальной идеологии. Чем менее легитимным чувствовал себя режим (или правитель), чем менее мог опираться на традиционные институты легитимизации своей власти (прежде всего церковь) – тем активнее стремился задействовать «литературный ресурс».

Консервативная модель была характерна в разные периоды для Франции и России; в меньшей степени – для Пруссии и Австро-Венгрии. После 1917 года она стала господствующей в Советской России (в ином виде – в нацистской Германии), а после 1945 года была «размножена» во всех социалистических странах.

Консервативная модель, как и либеральная, также изменялась и варьировалась. В периоды либеральных реформ государственный патронаж ослабевал; в периоды реакции – усиливался. В одни периоды преобладали репрессивные стратегии, в другие – покровительственные; в одни власть шла на значительные материальные инвестиции в литературу, в другие ограничивалась символическими[26 - В консервативной модели активизация литературной политики может иногда преследовать и либеральные цели – как, например, субсидирование правительством Александра I либерального журнала Ивана Мартынова «Северный вестник» (1804–1805) или либерализация толстых журналов в конце 1980-х. Важны здесь не временные задачи, а само отношение к литературе – не как к самостоятельной и саморегулирующейся сфере, но как к тому, что требует постоянного контроля и опеки.].

Социальный престиж литературы в консервативной модели повышается – но увеличивается и риск того, что этот престиж может быть использован против власти. При слабости реальной оппозиции литература легко берет на себя роль квазиоппозиции. Творческий процесс в литературе контролировать сложнее, чем в других искусствах; создание и распространение литературного текста постоянно ускользает от цензурных и полицейских структур (опыт советского самиздата и «тамиздата» – лучший тому пример).

С другой стороны, поле литературы способно не только легко аккумулировать накапливающееся в обществе недовольство, но и само генерировать его. Число литераторов быстро растет, а выделяемые государством «бонусы» остаются, как правило, на прежнем уровне либо сокращаются. Подобная ситуация возникла, например, во Франции накануне Великой революции. Как замечает Александр Вершинин,

…повысив в своих интересах общественный статус светской образованности и книжности, оно (французское государство. – С. А.) оказалось не готово к политическим последствиям такой трансформации. […] Общий рост грамотности и популярность писательства настолько расширили число желающих попробовать себя в литературе, что традиционные каналы поддержания достатка и престижа людей пера (меценатство, придворная служба) начали закрываться. Возникла ситуация «отчужденности интеллектуалов», которая привела социально-политическую систему Старого порядка к катастрофе («Неприкосновенный запас». 2015. № 4).

Аналогичная ситуация возникла и в Советском Союзе в середине 1980-х. Количество литераторов росло, доходы рядовых писателей и поэтов всё более сокращались.

Исторические формы проявления консервативной модели усложняются внутренней неоднородностью как субъекта (власти), так и объекта (литературы).

Субъектом литературной политики мог быть монарх (или, в более недавней истории, – всевластный генсек[27 - Впрочем, литературная политика не была прерогативой генеральных секретарей. До конца 1920-х Сталин не занимался литературой (за нее «отвечали» Троцкий и отчасти Луначарский). Брежнев, хотя и стремился быть писателем, литературной политикой не занимался.]). Мог им быть и могущественный администратор, вроде Ришелье или фаворита Елизаветы I Шувалова, графа Сергея Уварова, реввоенкома Троцкого или «секретаря по идеологии» Суслова. Могли им быть и администраторы рангом пониже и местные «удельные князья»; государственные учреждения (министерства, цензурные ведомства, тайная полиция), а также связанные с властью негосударственные силы – прежде всего церковь.

Неоднороден и исторически изменчив и объект литературной политики – сама литература. Меняются и становятся разнообразнее формы организации литературы (салоны, кружки, группы, журналы, союзы); колеблется статус литератора. Изменяется и то, что, собственно, считается литературой. В XVIII–XIX веках это понятие охватывало и научную литературу и только где-то с конца XIX века стало относиться преимущественно к художественной. Внутри художественной также росла специализация, возникали перегородки, что-то вытеснялось… Со времен Мольера и вплоть до середины ХХ века, например, существенной частью литературы – и одной из самых важных областей литературной политики – была драматургия. Ее социальный эффект – в виде театральных постановок – был, как правило, мощнее, чем от стихов и прозы. Еще в 1930-е годы были фигуры крупных прозаиков, писавших для театра (Горький, Толстой, Булгаков, Олеша)[28 - Как говорил (в передаче К. Зелинского) Сталин на встрече с писателями 26 октября 1932 года, «стихи хорошо. Романы еще лучше. Но пьесы нам сейчас нужнее всего. Пьеса доходчивей» (Зелинский К. Л. На литературной дороге: Сб. ст. М.: Академия-XXI, 2014. С. 354).]. Сегодня драматургия лишь формально относится к литературе; по сути, это часть «театрального дела»[29 - Характерно, что из всех крупных российских литературных премий номинация «Драматургия» была лишь в «молодежном» «Дебюте». Из толстых литературных журналов драматургию печатает иногда только «Урал». За последние лет двадцать единственным драматургом, получившим некоторую известность в качестве писателя, был Евгений Гришковец; но для литературного сообщества он так и остался «чужим».]. (Соответственно, изменения последних лет в театральной политике в России фактически не отразились на «литературном поле».)

Таким образом, внутри двух моделей литературной политики заметна ее значительная историческая изменчивость. В целом же в ней всегда больше от политики, чем от литературы, от идеологии, чем от эстетики. Она была тесно связана с модернизацией государства, с формами борьбы за господство. Изменение этих форм в последней трети прошлого века привело на Западе – и несколько позже в России – к завершению модерна и наступлению постмодерна. Что, естественно, сказалось и на литературе, и на политике в отношении нее.

Сумерки литературной политики

Вот сорок три поэта пересекают реку
На пароме, рассчитанном на шестерых.
Невольно думаешь, так ли администрация
Радеет о литературе, как она это заявляет.

    Фрэнк Каппнер. Дурной день для Сунской династии

После распада социалистического лагеря консервативная модель литературной политики фактически прекратила свое существование; либеральная стала преобладающей.

Минусы этого не менее очевидны, чем плюсы. В либеральной модели литература слишком связана с читательским спросом. И в периоды насыщения книжного рынка она легко маргинализируется, превращаясь в «частное дело» пишущих людей.

В западноевропейских государствах и США этот процесс начался еще в 1970-е. «Высокая» литература становилась всё более герметичной, формально изощренной, читательский же интерес к подобной продукции падал. Впрочем, и не «высоколобая» литература тоже не всегда пользовалась спросом. Под давлением интеллектуальных элит ряд правительств шел на некоторую поддержку того сегмента литературы, который не поддерживался рынком.

Множество видов субсидий покрывают издержки, связанные с публикацией и распространением книг с ограниченным рыночным спросом. Они включают льготное налогообложение, закупку тиража для публичных библиотек, льготные займы для книжных магазинов и покрытие части расходов на доставку такой книжной продукции. Целью этой политики является расширение рынка для книг, которые считаются важными с точки зрения государства, путем понижения их розничной стоимости. Такая политика субсидирования книготорговли применяется в 12 европейских государствах[30 - Mulchany K. V. The government and cultural patronage: a comparative analysis of cultural patronage in the United States, France, Norway and Canada // Cherbo J. M., Wyszomirski М. J. (Eds.). The Public Life of the Arts in America. New Brunswick, New Jersey, and London: Rutgers Univ. Press, 2000. P. 157. В Норвегии, например, такая политика состоит из трех элементов. Во-первых, книги, изданные в Норвегии, освобождаются от налога на добавочную стоимость (что снижает их цену на 16 %). Во-вторых, в книгах определенных категорий, чей тираж составляет три тысячи экземпляров, государство закупает тысячу; это снижает цену еще на 10 %. В-третьих, государство выплачивает автору роялти за первые три тысячи экземпляров тиража, что снижает цену еще на 25 %. В результате цена книги сокращается более чем вполовину (см.: Ibid. P. 157).].

Так это выглядело на начало 1990-х и в целом продолжается до сих пор.