Великие рыбы

«Когда он обратился к философам, – сообщает биограф, – то со всем усердием прошел всю философию, как этику и метафизику, так и отделы, обнимающие диалектику и приемы доказательств».

В скором времени другой Платон и другая философия займет ум молодого Феодора.

В Константинополь прибывает Платон, брат Феоктисты и дядя Феодора; он успел уже прославиться своей ученостью и подвижнической жизнью и стать игуменом монастыря в Символех.

Остановившись в доме сестры, он ведет с ней долгие разговоры о подлинной философии – монашеской жизни.

Беседует Платон и с Феодором; Феодору уже двадцать один год. Возраст, когда пора поступать на государственную службу и подумывать о браке. Феодор высок ростом, образован и считается завидным женихом.

Но общение с дядей все изменит, и не только в его будущем, но и всей семьи.

В сентябре 775 года, во время похода на болгар, скончался император Константин.

Императором стал его сын Лев, родившийся от брака с хазарской царевной и прозванный за это Хазаром. Лев Хазар был иконоборцем; его жена, Ирина, в спальне под подушкой тайно прятала иконы и старалась смягчать иконоборчество мужа.

В 780 году лицо Льва покрылось гнойниками, и он скончался, оставив девятилетнего сына, ставшего Константином Шестым.

Регентом при малолетнем императоре стала его мать, Ирина. Братья покойного императора – партия иконоборцев – стали готовить переворот, но потерпели поражение. Чтобы лишить их притязаний на престол, Ирина велела насильно постричь их в монахи.

Под воздействием речей Платона Фотин и Феоктиста решили раздать имущество бедным, даровать свободу слугам и принять монашество.

«Это на целый день изумило столицу», – вспоминал Феодор.

На свое пострижение Феоктиста пригласила родных, как на праздник.

Феодор с братьями и сестрой стояли тут же. «Но с радостью или скорбью – не умею сказать, – вспоминал он. – Ведь мы теряли мать и уже не могли, как прежде, приходить к ней и беседовать с ней…»

– Сестра наша Феоктиста постризает власы главы своея, в знамение отрицания мира, и всех яже в мире…

«Господи, помилуй!» – троекратно пропели монахи.

Следующий день был назначен для пострижения Феодора, его братьев и сестры.

Младший брат, Евфимий, еще юноша, с утра вертелся возле Феоктисты. «Он бегал, бросался ей на шею, совершенно не отходил от матери, как молодой телец, не желавший разлучения, и просил на короткое время оставить его у нее, а впоследствии обещался исполнить ее волю».

– Если ты, дитя, не сделаешь этого добровольно, – тихо сказала Феоктиста, – я сама отведу тебя в храм.

И осенила его крестом.

Евфимий склонил голову.

Ворота особняка распахнулись, толпа зевак подалась назад. На мулах из своего дома, который уже не был их домом, выехали Фотин, Феоктиста, Платон, Феодор…

Вся семья была в черных монашеских ризах, развевавшихся на ветру.

Феоктиста с дочерью поселятся в небольшой обители на берегу Босфора. Путь мужчин лежал в Вифинию, к подножию Малого Олимпа. Там, в их родовых имениях, переданных церкви, будут основаны новые монастыри. И прежде всего – Саккудион, настоятелем которого станет Платон, а его первым помощником, а через тринадцать лет и настоятелем – Феодор.

Саккудион прославится не только как новый форпост иконопочитания, но и как новая школа христианской философии.

«Вместе с высоким благочестием, – писал биограф Феодора, – иноки не оставались несведущими и в словесных науках, но с любовью занимались изучением грамматики и философскими упражнениями».

Монастырь находился на вершине горы, засаженной деревьями, внизу лежала «чудесная и приятная равнина, овеваемая тихими ветрами». Порывистые ветры, дувшие в столице, до Саккудиона пока не доходили.

Через шесть лет, в 787 году, на Втором Никейском соборе, стараниями императрицы Ирины будет торжественно восстановлено иконопочитание.

Константин к тому времени повзрослеет, императрица-мать устроит для него смотр невест. Из Пафлагонии привезут юную армянку Марию и обвенчают его с ней.

Брак этот продлится недолго. Константин «был предан чувственным наслаждениям и, как жеребенок, не знающий ярма, необуздан в своих порывах». Чувственность сочеталась в нем с подозрительностью. Он боялся свою мать, Ирину, и отстранил ее от власти; еще сильнее боялся дядей со стороны отца. Когда в 792 году, после поражения от болгар, народ на константинопольском ипподроме потребует короновать одного из них, Константин прикажет ослепить его, а у остальных дядей – вырезать языки.

Через восемь лет, в 795 году, он насильно пострижет Марию в монахини, а сам женится на красавице Феодоте из свиты своей матери.

Этот развод и новый брак, нарушавшие все канонические нормы, вызовут бурю и в церкви, и в империи. Многие правители областей и начальники городов начнут следовать примеру императора, «одних жен изгоняя, других вводя на их место». Все будут ожидать осуждения со стороны патриарха. Но патриарх дипломатично промолчит.

Тогда возвысит свой голос Саккудийская обитель. Эти отрешившиеся от мира аскеты, знатоки философии и составители песнопений, громогласно запротестуют. Они осудят и императора за незаконный брак, равный прелюбодеянию, и патриарха – за его молчание.

Разгневанный Константин отправит в Саккудион войска, обитель будет разгромлена, Платон заточен в подвале дворцовой церкви; Феодор и еще десять монахов, включая его отца Фотина, – высечены ремнями и заключены в тюрьму, где будут ожидать отправки в изгнание.

Он открыл глаза. И снова закрыл их. Не открывая, он слушал ее голос.Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господнем… Нестерпимо болели рубцы на спине, но теперь он перестал чувствовать боль.

Нет, это было не видение. Это была Феоктиста.

Она тайно проникла в темницу. Читая Псалтырь, она смазывала его раны елеем.

Он не видел ее все эти годы; негоже монаху видеться с женщиной, даже если это твоя мать. Она жила в своем монастыре на берегу Босфора, они переписывались. В последнем письме Феоктиста благословляла его и прочих монахов, восставших против незаконного брака Константина.

«Идите, дети, и спасайтесь о Господе, и где бы вы ни были и что бы ни потерпели, так будет лучше, чем быть возле прелюбодея и предать истину».

Узнав о постигшем Саккудион бедствии, она отправилась следом за сыном и супругом. Она шла тяжелыми горными тропами, и прежние слуги, которые продолжали жить в ее бывших родовых землях, при встрече с ней отворачивались.

Потом будет еще одно свидание, когда Феодора и остальных монахов вели под конвоем в Фессалоники. «В зимний и вечерний час она ожидала нас в сельском жилище, пребывая в большом страхе, скрываясь и не зная, увидит ли нас». Они проговорили всю ночь; перед прощанием она просила Феодора принять у нее исповедь. После исповеди она поклонилась ему в ноги.

«Я, несчастный, – вспоминал Феодор, – проникаюсь стыдом всякий раз, как подумаю, что она называла меня господином и отцом, повинуясь мне не как мать, но как дитя».

Она станет разыскивать рассеянных после разгрома Саккудиона монахов и прятать у себя. Это не останется незамеченным; она и еще несколько ее монахинь окажутся в темнице. Чтобы они не могли общаться, их заточат в разные камеры.

Облегчение пришло неожиданно и страшно. В июле в столице поднялся мятеж против Константина, сторонники Ирины схватили императора и в Порфировой спальне Священного дворца, в которой он был рожден, выкололи ему глаза.

Было ли это сделано по приказу его матери либо с ее молчаливого одобрения или она не знала об этом?..

Истекавший кровью Константин чуть не умер там же. Вместе с беременной Феодотой его поселят под охраной в одном из отдаленных дворцов. Вскоре он умрет; Феодоту после родов постригут в монахини.

Ирина будет царствовать шесть лет.

Она вернет из ссылки Феодора и других саккудийских монахов, станет щедро покровительствовать монастырям, снизит налоги. Но воспоминания о сыне будут преследовать ее. В 802 году Ирину свергнут ее же придворные и к власти снова придут иконоборцы. Императрицу сошлют на один из Принцевых островов, а затем на далекий Лесбос. Там она посадит дерево в память о сыне и будет каждый день плакать перед ним. Через год ее не станет.

Но все это еще в будущем. Пока же, в 798 году, Ирина еще в зените своего могущества. Желая восстановить знаменитый Студийский монастырь в Константинополе, она приглашает туда из Саккудиона Феодора и часть его братии.

Это был один из самых славных столичных монастырей, в нем хранилась глава Иоанна Крестителя. Каждый год 29 августа, на праздник Усекновения, неподалеку от монастырских стен причаливал царский корабль и императорская семья шла на поклонение. Во времена иконоборцев Студий пришел в упадок, в нем осталось всего десять-двенадцать монахов.

Феодор тотчас взялся за устройство монастырской жизни по образцу Саккудийской обители. Написал новый Устав, основал школу для мальчиков, скрипторий и библиотеку. Особое внимание он уделял библиотеке. Монахи должны были собираться там по воскресеньям после обеда; каждый получал книгу и читал ее до вечерней службы. Когда наступало время службы, один из монахов начинал стучать в било, остальные тихо вставали и сдавали книги. «Кто утащит книгу к себе в келью, – гласило правило, – и без достаточных причин не вернет ее по удару била, пусть всю трапезу стоит».

Студийский монастырь на несколько столетий станет образцовой обителью для всего православного мира, а его устав позднее ляжет в основу всех древнерусских монашеских уставов. Еще в середине четырнадцатого века о Студии с восхищением сообщал русский путешественник Стефан Новгородец: «Много бо есть видения ту – не возможно писати, церковь же та велика вельми и высока. Суть же иконы в ней аки солнце сияют, вельми украшены златом, и писцу тако не мощно исписати. Також и трапеза, идеж братия ядят: вельми чюдно, паче иных монастырей».

В трапезную братья входили, читая молитву; садились по девять за столы. Особые братья, таксиархи («строеначальники»), следили, чтобы столы были заполнены по порядку и без шума. Читалась общая молитва, затем раздавался стук ложки о подставку для посуды: знак, что можно приступить к еде.

Посвящая монахам, несшим разные послушания, свои «монастырские ямбы», Феодор не забудет и тех, кто трудился на кухне.

Кто тебя, повар, не увенчает венцом,несущего столько трудов ежедневно?Здесь ты, как раб – там велика будет плата;здесь запачкан – там будешь омыт от греха;здесь обожжен – там судный огонь пощадит.Весело же ступай скорее на кухню,коли́ по утрам дрова, вычищай горшки,стряпай для братьев, как для Господа Бога,и не забудь молитвой приправить стряпню.Благословен, как праотец наш Иаков,радостно ты совершишь течение дней.

«Вся забота его была направлена к тому, – писал биограф Феодора, – чтобы делать подчиненных лучше с каждым часом».

За короткое время число монахов в обители дошло до тысячи.

Феоктиста после освобождения из темницы с верными ей монахинями поселилась в Вифинии, неподалеку от Саккудиона, игуменом которого снова был Платон. С сыном она больше не виделась.

Он несколько раз порывался приехать к ней и к дяде в Вифинию.

«О, святая мать моя! – оправдывался он в письме. – Как же желал я прибыть к тебе… Если бы даже был скован железными цепями, разорвал бы их и предстал пред тобой».

Но дела игуменские держали в Студии крепче цепей.

Феоктиста все понимала. Только вот силы с каждым днем таяли, все тяжелее становилось прясть пряжу, а под конец и вставать с жесткого ложа.

«Если бы возможно было пересылать в письмах слезы, то я, наполнив ими это мое письмо, послал бы их тебе», – писал он ей, узнав о ее болезни.

Письмо это оказалось последним.

По лицам пришлых монахов, подошедших к нему после службы, Феодор все понял:

– Мать?

Братья кивнули.

Он затворился ненадолго в своей келье.

Потом велел собраться всем в храме.

– Чада и братья, – говорил он ровным, твердым голосом; он старался, чтобы голос звучал ровно и твердо. – Чада и братья, наступило время сообщить вам весть…

Братья стояли молча, догорали свечи.

– …предметом которой является смерть… известной вам сестры нашего общего отца, аввы Платона.

Он не смог сказать «моей матери».

Прошел легкий гул, монахи крестились, быстро перешептывались. Феодор молчал. Сейчас он попробует улыбнуться.

– Она оставила нам, чада и братья, не печаль. Нет, не безрассудную печаль, как кто-то, может, подумает. Не печаль, но радость.

Он улыбнулся.

Самообладание и мир снова вернулись к нему. Дальше он говорил уже спокойно; рассказывал о ее жизни, о том, как ослабла в темнице, как огрубели ее тонкие пальцы – ведь она одевала почти всю обитель, как вы, братья, хорошо знаете…

Монахи кивали. Они слушали его с молчаливым вниманием, уже не перешептываясь. Но Феодор их словно и не видел, он видел одну Феоктисту, как в ту последнюю их встречу, когда она склонилась перед ним и чуть слышно прошептала: «Слушаю, отец мой». И осенила его крестом.

– О, любимая мать, как ты оставила нас? – голос его снова дрогнул. – Куда ты переселилась? Где, в каких местах пребываешь?

Голос его проникал во все уголки, во все закоулки храма, отражаясь от огромных колонн зеленого мрамора.

– Я знаю… Ты победила князя этого мира. Ты удалилась туда, откуда изгнаны печаль и болезнь. Туда, где радость святых, где пение и хор торжествующих.

Теперь самое главное. Самое главное, он знал, чувствовал, что она слышит его.

– Не забудь же нас, твоих чад! Молись о нас, мама! Молись и обо мне, охраняй меня, жалкого, от всякого греховного страха!

Он снова замолчал. Видение исчезло, только дымок от погасшей свечи медленно распускался в солнечном луче.

Он проживет еще почти четверть века.

Ему предстояло пережить еще два гонения, первое при императоре Никифоре, когда был прощен священник, повенчавший Константина с Феодотой, что означало признание законности этого брака. Снова патриарх промолчит, и снова Феодор возвысит голос – за что и поплатится двухлетней ссылкой. В 811-м, после смерти Никифора, он вернется в Студий, но через три года, с воцарением Льва Армянина, в империи начнется второе действие иконоборческой драмы, еще более жестокое. Снова, как во времена его детства, иконы и мозаики будут уничтожаться, замазываться, сбиваться. Студийский монастырь станет последним форпостом иконопочитания, а игумен Феодор – его главным защитником.

«Разве Христос не принял нашего образа? – вопрошал он иконоборцев. – Разве Тело Его не было составлено из костей? Разве зеницы очей Его не были окаймлены веками и бровями?.. Если же Он несомненно являлся в том, из чего состоит человек, то не крайняя ли слепота и безбожная дерзость – утверждать, будто Христос, сделавшийся единосущным и подобным нам во всем, неизобразим?»

Узнав, что иконоборцы стали распространять стихи, высмеивающие почитание икон, Феодор стал писать стихи в его защиту.

Если Тело Христа вкушаем, как пищу,Если животворящую Кровь Его пьем,Почему же изображать нам не должноТого, чье Тело зримый имело образ?

Стихи эти расходились по империи, как волны от метко брошенного камня. То, что не успевали делать богословские сочинения Феодора, делали его ямбы.

На иконе зрю Тебя, Матерь Божия.Поклонюсь со страхом Тебе и любовью,Ведь такая в Тебе благодать, что дажеТень Твоя способна совершать чудеса.

Император скрежетал зубами. Вначале он отправит Феодора в ближнюю ссылку, на Принцевы острова, затем в дальнюю и, наконец, поскольку Феодор не переставал рассылать свои письма и воззвания, повелит нанести ему сто ударов плетью и заточить в самую мрачную темницу в Смирне.

И снова случится дворцовый переворот. На рождественскую службу 25 декабря 820 года заговорщики, переодевшись в священнические одежды, проникнут в дворцовую церковь и нападут на Льва. Тот бросится к алтарю и, схватив цепь с кадилом, попытается защищаться… Его исколотый труп выбросят в общественную уборную, а всех четверых его сыновей кастрируют и сошлют на Принцевы острова.

Новый император, Михаил, тоже будет иконоборцем, но это был уже «дым после огня». Он освободит всех иконопочитателей; иконоборцы при этом останутся при своих приходах, монастырях, кафедрах. Феодора, ослабевшего, едва живого, в Константинополе встретят с триумфом, но в Студий император его не пустит. Разуверившись в возможности восстановить иконопочитание, Феодор с верными ему монахами покинет столицу. Он проживет еще пять лет в изгнании, теперь уже добровольном, продолжая писать и проповедовать в защиту икон… А потом начнутся боли в животе, становясь все мучительнее.

Константин Пятый. Его сын Лев Четвертый Хазар. Сын Льва, Константин Шестой. Вдова Льва и мать Константина, Ирина. Свергший ее Никифор Первый. Лев Пятый Армянин. Свергший его Михаил Второй…

Вся эта череда императоров, правивших при его жизни, пронеслась перед ним пестрой кровавой пылью. Одни приближали его, другие отдаляли, третьи нетерпеливо ожидали его смерти.

Он пережил их всех, кроме последнего, Михаила, но и тому оставалось всего три года.

Он прикрыл глаза. Все земное медленно отступало от него, как соленая вода во время отлива. Только голос матери, Феоктисты, продолжал тихо повторять: Блаженны непорочные в пути…

Псалом сто восемнадцатый, самый долгий. Как и вся его жизнь.

«В таком состоянии, – сообщает биограф, – он провел два других дня, благословляя приходящих и осеняя их крестным знамением… Когда же настал воскресный день, он причастился Божественных Таин и повелел ученикам зажечь свечи и начать песнопения на исход души. Став кругом, они запели:Блаженны непорочные, и в то время как пели: во век не забуду оправданий Твоих, яко в них оживил мя еси,он предал душу, оставив земное и перешедши к небесному блаженству».

Принимая монашество, он думал, что будет жить в тихой обители, среди тенистых платанов, аскетических подвигов и богословских размышлений. Вместо этого – первое изгнание, второе, третье, четвертое…

И вот последнее странствие, последний, озаренный невечерним светом путь. Путь Феоктисты, путь многих, кого он оплакал и о чьем упокоении молился, стал и его путем. Все они, блаженные, прошли по нему. Ибо блаженны непорочные в пути.

Иоанн

«Я, смиренный и грешный Иван, не совершивший никакого доброго дела на земле…»

Он родился в горной деревеньке Скрино, окруженной лесом; неподалеку протекала река Струма. Родители рано умерли. Остался старший брат. Остался лес, его тишина. Осталась церковь, куда можно было уйти, помолиться и подумать.

Ваню отдали в пастухи.

Однажды, задумавшись, он не заметил, как от стада отбились корова и теленок. Пропажа обнаружилась на вечерней заре, когда стадо, мыча, входило в село.

– Где? – кричал хозяин. – Где они?!

Ваня стоял сжавшись. «Найду их, господине… – губы его едва шевелились. – Найду…»

– Найдет! – Лицо хозяина налилось кровью и стало похожим на дикую свеклу. – Он их найдет! Где ты их найдешь, глупак?

Посыпались удары.

Ваня упал, лежал с закрытыми глазами и молился. Удары и крики прекратились, он слышал шаги хозяина, мычание и топот стада; потом все стихло.

Он лежал, обхватив голову. Лежал и молился.

На следующий день он отправился на поиски. Неподалеку ходил хозяин: тоже искал. Только где найдешь их, корову с теленком, в этом лесу? Верно, уже волки ими повечеряли.

Нашел их Ваня.

Они оказались за Струмой. Ночью прошел дождь, воды в реке прибыло; беглецы бродили вдоль берега и мычали. Коровка еще могла бы переплыть, но теленок – теленок был совсем мал. Ваня скинул с себя войлочный плащик и рубаху и собрался лезть в студеные воды… Но остановился. Тем временем его заметил хозяин, шедший по лесу. И тоже остановился, выглядывая из-за стволов.

А Ваня положил на воду одежонку, осенил ее крестом. И переправился по ней, как посуху, на другой берег. Взвалив на спину теленка, тем же чудным способом вернулся; следом, протяжно мыча, переправилась вплавь коровка… Хозяин видел все это; кровь сошла с его лица, и оно стало похоже уже не на свеклу, а на желтую репу…

Ваня отжал рубашку, потрепал по спине теленка. И заметил хозяина, спускавшегося к реке. Подпрыгнув, замахал мокрыми руками:

– Господине! Я нашел их, господине!

Хозяин отпустил Ваню («Иди от нас с Богом, иди…») и щедро расплатился с ним. Только Ваня все это сельской голытьбе раздал, будто сам богач. И то скудное наследство, какое ему полагалось, тоже, едва вошел в мужеский возраст, раздал. Брат старший только головой покачал.

Ушел Иван из села в Димитриевский монастырь, что неподалеку. Обучался там богословию, углублялся в Писание.

Полвека не прошло, как при князе Борисе болгары крестились, а уже по всей стране шумели и стучали строительные орудия: строились церкви, открывались монастыри и школы. В 886 году, когда Ваня пас на скринских горах своих коровок, князь Борис принял ученых монахов Климента, Наума и Ангелария, ставших первыми болгарскими просветителями. Повсеместно гремела слава об Охридской и Преславской книжных школах, основанных ими.

Иван был пострижен в монахи.

Пред ним открывалась дорога в Охрид или Преслав, изощрять книжную ученость, или же другой путь – оставаться в Димитровском монастыре, исполняя разные послушания. Иван выбрал третье. Взяв благословение, простился с братией и ушел в лес, молиться.

Приглядел себе место на склоне горы, натаскал хворост. Сложил шалашик, на пол травы набросал.

Вскоре начались искушения. То ли люди в образе бесов, то ли бесы в образе людей – явилась вдруг разбойничья шайка. «Наша вся эта местность! – говорят. – Не можно тут без нашего разбойничьего разрешения жилище себе ставить!»

Разорили Иванов шалаш, сложили из него костер, долго и муторно вокруг него плясали. А Ивана, побив, еле живым отпустили.

Отлежался Иван, помолился и пошел искать другое место, пустыннее и неприметнее. Долго шел вдоль Струмы-реки. Наконец, приглядел себе дупло и вселился в него.

Снова начались искушения. То ли звери в образе бесов, то ли бесы в образе зверей – являлись разные дикие существа и нарушали Иванову молитву; дерево, где дупло было, клыками подрыли, быть в нем стало опасно.

Вылез Иван из дупла, огляделся, пошел дальше приют себе искать. Шел-шел, увидел пещеру. «Вот доброе жилище, – сказал себе. – Ни разбойники не растащат, ни звери не подроют».

И стал проживать в той пещере. Но бесы и тут святого отыскали. Начали ему в разных неудобомыслимых образах являться. Только Иван, их увидя, еще горячее молился. И те, полетав и поскакав вокруг него, исчезали.

Как-то вечером слышит Иван шаги у пещеры.

Выглянул сторожко, смотрит, отрок на пригорке стоит. Решил Иван, что это новое бесовское привидение ему явилось. Поспешил Иван назад в пещеру, усугубил молитву. Снова шаги, еще ближе; вот за самой спиной уже…

Обернулся Иван:

– Уйди, наваждение, именем Христа Бога!

Отрок же поклонился до земли и пал на колени:

– Не наваждение я, отче, а племянник ваш Лука!

Оглядел Иван отрока, осенил его крестом. Не исчез отрок, не рассыпался, не вылетел из пещеры вороном. Сам сотворил крестное знаменье и снова поклонился Ивану.

Человек, стало быть. Не привидение, и то спасибо.

Задумался Иван. Имелся у брата его сынок, Лука; совсем мальцом был, когда Иван уходил из села; только на ножках выучился стоять. А теперь вон какой… Снова прихмурился Иван:

– И чего ж ты, племянник Лука, явился? Али не сытно в дому родительском было? Али хлеб горчив? Так здесь ты и такого не встретишь; одна трава-мурава да плодове дикие.

– Сытно питали, дядюшка Иван, и хлеб сладок был… Да только не впрок мне брашна те, и хлеба другого желал я. Ради того и ушел из дома, вас разыскать, что молва в селе была, только вы святым хлебом напитать можете!

Так и сяк отваживал Иван отрока, а тот все не отваживался. Что делать? Стали пустынничать вместе: вместе молиться, вместе душу спасать.

Бесы на это еще больше обиделись. Стали держать совет. Потом отправили одного из своего сонмища в Скрино, к брату Ивана, отцу Луки.

«Приходит он к брату святого в образе некого знакомого, – сообщается в житии, – и находит того пораженным горем и ранами стрел родительского своего естества, и речет ему: „Знай, кто лишил твою старость опоры, твой дом – наследника, твое семя – плода! Это Иван, брат твой! Он приходил сюда ночью, увел отрока и держит его при себе. Коли тотчас не пойдешь за отроком, сделается он сладкой трапезой для диких зверей. А ты, коли не заберешь его тотчас, станешь чадоубийцей! Идем же, друг мой! Я покажу тебе то место, и обретешь ты плод семени своего“.

И лукавый, схватив его за руку, влечет в пустыню, распаляя злобой на Ивана. А когда они подошли туда, тотчас же исчез… Брат же, придя в указанное место, находит святого. И что он только тогда ни сделал против него!»