Великие рыбы

Всю свою жизнь шел Феодор на этот свет.

На пути этом порой спотыкался, но поднимался и снова шел на свет. Следом за аввой Пахомием, рядом с аввой Орсисием, рядом со святителем Афанасием… Шел и вел за собой других. И тьма не объяла их.

Иероним

Я – поздний Рим, в его темный закатный час;
Взглядом встречая варваров бледных полки,
Я составляю сонные акростихи,
Где солнце златое пляшет в последний раз[2 - Здесь и ниже стихи, приводимые без указания имени переводчика, переведены мной. – С. А.].

Так опишет увядание Рима в своем знаменитом сонете «Томление» Поль Верлен.

Таким застанет Рим в 349 году двенадцатилетний Иероним, сын богатых христиан из Далмации.

В Рим он прибудет вместе со своим другом и молочным братом Бонозом. Огромный город, пусть и не такой величественный, как в эпоху своего расцвета, должен был поразить их.

Этим городом Иероним будет ранен на всю жизнь. В самом конце ее, на окраине рассыпающейся империи, он будет с тревогой следить за новостями из Рима и громко оплачет его падение.

Пока же он, подросток, бродит по городу, то взбираясь на холмы, то спускаясь к Тибру; то один, то положив ладонь на плечо Боноза. Над верхней губой Иеронима темнеет юношеский пух. Город сумерек и упадка прекрасен – возможно, даже прекраснее, чем прежде: своей закатной, болезненной красотой.

Вместе с Бонозом он учится у знаменитого ритора Элия Доната.

– У латинян, – медленно диктует Донат, – есть четыре вида собственных имен: личное имя, родовое имя, семейное прозвище и дополнительное прозвище… как, например, Публий Корнелий Сципион Африканский.

Иероним, примостившись у колонны, записывает вместе со всеми.

«Будучи юношей, я пылал удивительной ревностью к учению», – вспомнит он позже. Он переписывает для себя книги латинских классиков, постепенно у него возникает целая библиотека.

Окончив курс грамматики, Иероним перешел к риторике.

– Как говорил комедиограф Теренций, – Донат останавливается рядом с Иеронимом, – «Нельзя сказать ничего, что уже не было сказано раньше».

Иероним поднимает глаза на учителя. Он уже не раз слышал: все лучшее уже сказано, продумано, совершено…

– «Нельзя сказать ничего, что уже не было сказано раньше», – повторил Донат. И усмехнувшись, добавил: – Да сгинут те, кто все сказали раньше нас!

Ученики одобрительно зашумели.

Через много лет, уже отшельником в Вифлеемской пещере, Иероним напишет: «Часто и теперь, с плешью и седою головой, вижу я себя во сне тщательно причесанным, с подобранной тогой, декламирующим перед ритором контроверзу».

А в одном из богословских споров язвительно бросит своему оппоненту: «Найми учителей грамматики и риторики, выучи диалектику, поучись в школах философов!»

В душе озябшей лишь скуки густой запас,
Где-то, по слухам, берут города враги.
О, тени желаний, медленны и глухи.
О, поздний закат, что, не догорев, погас.

Варварство угрожало Риму не столько снаружи – оно зрело внутри его.

Вот как описывал Рим времен Иеронима его старший современник Марцеллин: «Немногие дома, раньше славные заботами о науках, теперь изобилуют только забавами лени… Место философа занял певец, место оратора – преподаватель сценического искусства; и в то время как библиотеки, подобно гробницам, вечно закрыты, устраиваются только гидравлические орга?ны, огромные лиры, видом похожие на колесницы, и сложные приборы для театральных увеселений».

По вечерам Иероним и Боноз посещают эти представления.

Особенным успехом пользовался номер, когда сцену заполняли куриными яйцами и плясун, подвешенный на тонких невидимых нитях, танцевал по ним, не повреждая ни одного. Зрители рукоплескали, и Иероним вместе со всеми.

Эти образы будут преследовать его в сирийской пустыне. «О, сколько раз, удалившись в уединение, я представлял себя среди наслаждений Рима!.. Как часто, в сообществе одних диких зверей и скорпионов – в мечтах присутствовал в хороводах дев!»

Помнит ли юный Иероним, что он христианин?

Да, иногда он вспоминает об этом. Проходя мимо неказистой базилики Святого Петра на месте прежних садов Нерона. Или пробуя читать Писание; после блистательной латыни Цицерона и Горация библейский стих кажется грубым и неуклюжим. Слышал ли он рассказы о римских мучениках? О египетских монахах?

Иногда по воскресным дням, вместе с Бонозом и другими сверстниками, он посещал гробницы апостолов и мучеников.

– Что с тобой? – смотрит Боноз, заметив серую бледность на лице друга.

– Ничего… сейчас пройдет.

«…Пещеры, вырытые в глубине земли, в стенах которых по обеим сторонам лежат тела погребенных и в которых повсюду такая темнота… Там среди мрачной ночи приходит на память известный стих Вергилия: horror ubique animo, simul ipsa silentia terrent».

Так он будет стоять среди могил святых – в полутьме, в холодной испарине, смешивая молитвы со стихом Вергилия. «Ужас повсюду и вместе безмолвие дух устрашает».

А потом будет снова Рим, слепящее солнце, театральные зрелища и хороводы.

«Юноши и девушки, блистая первым цветом молодости, прекрасные по внешности, в нарядных костюмах, с красивыми жестами двигались взад и вперед, исполняя греческий пиррический танец; то прекрасными хороводами сплетались они в полный круг, то сходились извилистой лентой, то квадратом соединялись, то группами врозь рассыпались»[3 - Апулей. «Метаморфозы». (Перевод Михаила Кузмина).].

Таков был Иероним в пору первого своего жительства в Риме.

Таков был сам Рим, лишь поверхностно затронутый христианством. «Вчера в амфитеатре – сегодня в церкви, вечером в цирке – утром в алтаре» (как напишет позже Иероним). Рим, переходящий от чтения Евангелия к Тациту и Светонию и перемежающий псалмы стихами Вергилия.

О, желать умереть и умереть не мочь.
Да, выпито все. Что скалишься ты, глупец?
Да, выпито все и съедено все. Конец.

Лишь стих, немного смешной, что сожгу в эту ночь.
Лишь раб, что наглее все и нерадивей.
Лишь боль, тем сильнее, чем необъяснимей.

Боль сидела в нем, боль разорванной мысли, трещины, прошедшей поперек всей эпохи.

367 год. Иерониму около девятнадцати, он завершил учение и вместе с Бонозом едет в Галлию. Он уже бреет щеки; голос огрубел, глубоко сидящие глаза глядят пытливо. Они движутся на северо-запад, в Треворум, нынешний Трир. Римом правит Валентиниан Первый, последний сильный император; в Треворуме его резиденция. Прекрасная возможность блеснуть талантами и начать службу при дворе.

Но вышло иначе.

Нет, и Иероним, и Боноз были представлены императору и приняты на службу. Agentes in rebus. Это иногда переводят как «тайная полиция», но agentes in rebus ведали еще и отправкой курьеров, и безопасностью дорог, и многим другим. Для начала придворной службы даже очень неплохо. Иероним вместе с Бонозом ездит по Галлии, начинает изучать местный язык…

И все же не совсем то, чем он желал заниматься, готовя себя в Риме к поприщу юриста и посещая суды, чтобы послушать знаменитых ораторов. И совсем не то, чего ищет его душа.

Придворная служба, дворцовые интриги быстро становятся в тягость. Он переполнен богатствами римской образованности, но они пылятся в нем, как ненужный хлам. Иногда вместе с Бонозом он гуляет по тенистому саду за городскими стенами.