K-POP. Живые выступления, фанаты, айдолы и мультимедиа

Производство K-pop представляет сложную взаимосвязь живого и цифрового, как отмечали вышеупомянутые ученые, поскольку требуются постоянные усилия, чтобы создать подобие живого выступления и таким образом доказать подлинность музыкального жанра. Заметная напряженность между живым и опосредованным перформансом появляется из-за неизбежно увеличивающегося использования портативных электронных гаджетов для прослушивания K-pop музыки. В наше время подавляющее большинство зрителей, присутствующих на захватывающем живом перформансе, как правило, не используют возможность просто наслаждаться просмотром. На любом живом концерте K-pop музыки большинство зрителей помещают телефонный экран или объектив фотокамеры перед глазами, постоянно щелкая затворами камер и кнопками видеозаписи. Таким образом они позволяют медиасредствам вторгаться в живое событие на сцене и затрудняют процесс разделения живого и опосредованного.

Если запись живого события в режиме реального времени является распространенной практикой на концертах K-pop музыки, то же самое можно сказать о ТВ-шоу. За последние несколько лет значительно увеличилось количество K-pop реалити-шоу, таких как Boys24 или Produce 101. Формат этих программ представляет собой прослушивания для выявления подающих надежды кандидатов в айдолы и включает проведение живых концертов (фотография 2). В результате огромной популярности шоу Produce 101 появились группы айдолов – I.O.I и WANNA ONE, – которые провели множество живых концертов после своего успешного дебюта. Группа BOYS24 определила новую тенденцию в K-pop: ТВ-шоу (выходившие в эфир с 18 июня по 6 августа 2016 года) стали стартовой площадкой для живых концертов с более длительной продолжительностью (открытое мероприятие с 22 сентября 2016 года), а кампания по продвижению рекламировала исполнителей как «айдолов для живого перформанса» (gong-yeon-hyeong aidol)[39 - Хотя «айдолы в живом перформансе» – новая тенденция, введенная на K-pop сцене в 2016 году, это очень напоминает перформанс J-pop айдолов, как в случае с группой AKB48, которая организовывала живые выступления в собственном театре с 2005 года.]. Эти примеры доказывают, что опосредованный и живой K-pop перформанс все чаще используются одновременно, дополняют друг друга и даже зависят друг от друга.

Более того, недавний всплеск применения виртуальной реальности в K-pop перформансе делает бессмысленным дальнейшее бинарное противостояние и спор между «живым» и «неживым». Габриэлла Джианначи считает, что виртуальный театр «вышел за рамки живого перформанса, …позволив зрителям присутствовать и в реальной, и в виртуальной среде»[40 - Габриэлла Джианначи, «Виртуальные театры: введение» (Лондон: Routledge, 2004 год), 123 стр.]. Хотя на позицию Джианначи можно ссылаться при анализе голограммы во время K-pop исполнения, я все-таки считаю, что живой перформанс в K-pop индустрии возможен только в режиме реального времени, в отличие от предположения Джианначи. Скорее всего, реальные и виртуальные исполнители могут вызывать в воображении впечатления живости, соприсутствия, сопричастности и непосредственного участия. В этом отношении K-pop перформанс близок к понятию «перформанс смешанной действительности» или «смешению реального с виртуальным, а также комбинации живого и интерактивного» – понятие, которое расширяет содержание споров о «живом» в цифровой век[41 - Стив Бенфорд и Габриэлла Джианначи, «Перформанс смешанной действительности» (Кембридж, Mассачусетс: Издательство Массачусетского технологического института (MIT), 2011 год), 1 стр.].

В конечном счете живой K-pop помогает понять, как понятие «живое» обретает силу через использование различных медиаплатформ, чтобы создать, обмануть или разрушить сообщество, сформировавшееся вокруг K-pop. На протяжении книги мы будем рассматривать примеры, когда в погоне за «живым» проявляются 2 парадоксальных силы: стремление ощутить сопричастность во фрагментированном, расколотом мире и подчинение правилам неолиберального рынка, превращающим «живое» в товар. На примере кейсов, представленных в этой книге, мы будем исследовать различные виды и степени жизнеспособности, поскольку они создают спектр, завершенный с обеих сторон этими силами: воплощенное желание сосуществовать, подверженное коммерческому воспроизводству и производству.

С точки зрения истории граница между живым и опосредованным перформансом рушится, потому что музыкальный и театральный перформанс имеют разные родословные. До изобретения граммофона – устройства звукозаписи – музыка приравнивалась к музыкальному перформансу, исполнители играли на глазах у зрителей. Но с приходом эпохи технологии звукозаписи музыку уменьшили до сферы звучания, что позволило воспроизводить звуки бесконечно без продолжительной занятости живых исполнителей. Приливная волна вернулась с появлением мультимедийных технологий, позволивших добиться полной координации аудиовизуальных эффектов. Музыка снова начала выражаться в визуальном измерении с большим акцентом на музыкальные видеоклипы и перформанс на сцене. Из всех жанров поп-музыка в особенности стала синестетической сферой, воздействующей на несколько чувств, где аудио- и визуальный ряд навсегда связаны между собой, как муж и жена семейными узами. По моему мнению, живое и опосредованное так же переплетаются друг с другом.

Ключевым понятием, которое здесь необходимо прояснить, является определение «живой» и его производное «жизнеспособность». Это всеобъемлющие термины, которые могут использоваться в отношении разных видов перформанса, медиаплатформ, процессов производства и потребления поп-музыки, мимолетности нашего существования и даже систем оценочного суждения. Их семантический диапазон настолько универсален и мобилен, что, вероятно, будет целесообразнее рассмотреть понятие «живой», исследуя то, чему противостоит это понятие: «цифровой», «опосредованный», «записанный», «бывший в употреблении», «отрепетированный» и «неаутентичный» – значения этих слов противоположны понятию «живой». Эти противоположности имеют ценность в случае, когда их можно использовать как отправную точку для начала концептуального обсуждения, но они не выдерживают критики на практике в реальной жизни, поскольку противоположные полюса имеют тенденцию притягиваться.

1-е противоположное понятие – «цифровой» – относится к формату аудиовизуального перформанса, если мы сравниваем цифровое и живое выступление; в данном случае важен вопрос – присутствуют ли исполнители и зрители вместе в одном и том же пространстве и в том же самом времени? Часто термин «цифровой» можно заменить на «опосредованный», так как они имеют отношение к медиаплатформе, используемой для аудиовизуальной презентации. В основе лежит утверждение: то, что мы видим на сцене – живое событие, а то, что мы видим на экране – медиаобъекты. 3-й противоположный по значению термин – «записанный» – касается вопроса производства; для того, чтобы получить запись музыки или музыкального видео, должно быть живое выступление, которое проходило в студии или на сцене в прошлом. Эта бинарность часто связана с потоком времени – возникает парадоксальная ситуация: живая музыка и танец могут существовать только в настоящем времени, тогда как записанная музыка или музыкальное видео возрождают живую музыку из прошлого.

С понятием «записанный» связано понятие «бывший в употреблении», которое часто соотносят с процессом потребления. Мы исходим из предположения, что бесконечно воспроизводимые в записи музыкальные номера или видео не являются оригинальными в том смысле, что живые артисты не исполняют их в студии или на сцене. Следовательно, слушатели и зрители получают то, что уже было в употреблении. К тому же просматривается взаимосвязь с понятием «отрепетированный» – свежесть импровизации составляет важную часть живого перформанса – и с понятием «неаутентичный», которое соответствует представлению, рассматривает исполнение живой музыки как что-то более ценное и подлинное, чем его дубликат/копия. К живым выступлениям относятся как к более подлинным и аутентичным, потому что их невозможно переделать или отредактировать, и, следовательно, артисты больше рискуют во время живого перформанса.

Уравнять «живое» и подлинное в K-pop уже было предложено Джоном Лаем, который считает, что K-pop музыка испытывает недостаток в аутентичности в контексте евроцентрических идеалов романтического артиста:

Современная аутентичность, связанная с понятием искренности, правдивости по отношению к себе, понимается как внешнее выражение внутреннего соответствия между тем, какой ты есть на самом деле, и тем, каким ты предстаешь миру, – соединение 2-х твоих сущностей, бескомпромиссное относительно движения времени и внешних непредвиденных обстоятельств. Другими словами, K-pop преследует корыстную цель, не оставаясь верным своему искусству (какими бы ни были формы искусства). В этом смысле K-pop категорически противоречит европейскому романтическому идеалу артиста – искателя красоты и правды. Почти каждый аспект K-pop функционален и предназначен удовлетворять потребности рынка, а не выполнить некие глубокие артистические или политические устремления[42 - Джон Лай, K-pop: популярная музыка, культурная амнезия и экономические инновации в Южной Корее (Беркли: Издательство Калифорнийского университета, 2015 год), 141 стр.].

Лай проводит параллель между сопротивлением K-pop артистов петь под фонограмму и желанием пианиста на концерте удовлетворить желание зрителей видеть игру на фортепиано по памяти и считает это способом доказать музыкальную подлинность. Он приходит к выводу, что «единственная причина, почему K-pop исполнитель сопротивляется исполнению под фонограмму, в том, чтобы удовлетворить желание зрителей услышать живого артиста и таким образом выполнить коммерческое требование рынка – угодить зрителям»[43 - Там же, 141 стр.].

Трудно оспорить факт, что K-pop – гиперкоммерциализированное предприятие, которое подчиняется логике рынка, и поэтому не стоит ожидать от него правдоискательства. В выводах Лая о том, что живой перформанс на сцене подтверждает подлинность, отсутствует понятие, что K-pop не просто музыка, а полноценный перформанс (фотография 3). K-pop (в значении «Калейдоскопический-поп») является мультимедийным перформансом, в котором хорошо поставленный танец играет такую же важную роль – если не больше, – как и вокальное исполнение. Иными словами, утверждение Лая можно было бы принять за истину, если б мы рассматривали K-pop в узком смысле – только в качестве музыкального жанра. Зрителям нравится наблюдать за движениями на сцене живых K-pop звезд, видеть их лица, макияж, костюмы – это реально сделать только на живых концертах. Любой артист может исполнить песню под фонограмму, но не каждый сможет профессионально станцевать под песню. Мы еще не достигли технического уровня, когда голографические изображения человеческих тел смогут так же красиво двигаться, как их биологические оригиналы.

Следовательно, фанатов привлекают живые концерты. Они хотят видеть, как K-pop айдолы «поют вживую», как они «танцуют вживую», они хотят услышать «живую речь» и таким образом удостовериться, что красота айдолов на экране соответствует их сценической красоте в реальности, когда они смотрят на них вживую (речь не о той «красоте», которую имел в виду Джон Лай, а о ярко выраженной физической красоте айдолов). Эффектная визуальность, которая включает симпатичную внешность, уникальное следование моде и умение красиво танцевать главным образом объясняют безумие вокруг K-pop. Зрители посещают живые концерты, чтобы удостовериться, что визуальное удовольствие, которое они получают при виде айдолов на 2-мерных пиксельных экранах, сохранится, когда они увидят их на сцене из плоти и крови.

Если вернуться к основной предпосылке этой книги, рассматривающей K-pop как мультимедийный перформанс, исполнение под фонограмму, несмотря на замену живого на записанный голос в цифровом формате, не предает понятие живого перформанса и считает его подлинным в том случае, когда айдолы профессионально исполняют танец на сцене перед живой аудиторией. Изящная хореография участников EXO подтверждает это утверждение. Их отлично записанные вокальные номера время от времени сопровождались причудливыми импровизациями танцевальных движений – удовольствие от этого зрелища можно получить только во время волшебных мгновений живого перформанса.

Итак, событие может считаться живым, если оно происходит в режиме реального времени или связано с ощущением непосредственности и подлинности в восприятии участников, которые собираются вместе онлайн или офлайн. Понятие «жизнеспособность» определяется в большей степени не онтологией, а восприятием, не просто выбором медиаплатформы или смешиванием исполнителей и зрителей. Стив Диксон, ученый в области медиа и искусства, уточняет, что «жизнеспособность» для зрителя означает не только физическое присутствие в момент времени, когда событие происходит, – это также феноменологический опыт, имеющий тенденцию отличаться в зависимости от степени внимания, обращенного на событие, в большей степени, чем присутствии живых физических тел по сути:

Под присутствием мы понимаем интерес и владение вниманием, а не пространство или жизнеспособность. Для того чтобы рассмотреть присутствие живых тел в сравнении с медиаобразами, можно использовать пример, когда повсеместно в барах и других общественных местах устанавливаются телевизоры. Если компания посетителей в баре ведет интересный разговор, присутствие ТВ кажется отдаленным или не замечается. Когда это не так, ТВ может привлечь внимание и начать доминировать в пространстве над присутствующими живыми людьми… В этом смысле присутствие в отношении вовлечения зрителей и привлечения внимания зависит от принуждения к аудиовизуальной деятельности, а не от живого взаимодействия или физической 3-мерности в пространстве[44 - Стив Диксон, Цифровой перформанс: история новых медиа в театре, танце, исполнительском искусстве и инсталляциях (Кембридж, Массачусетс: Издательство MIT, 2007 год), 132 стр.].

Данный пример Диксона с телевизором в баре главным образом касается присутствия внимания зрителей к событию, передаваемому по телевизору. А что же можно сказать о так называемом восприятии исполнителей? Другими словами, чьи глаза видят перформанс как живой и чьи уши не слышат музыку как живую? Что можно сказать об интенсивном раппорте между исполнителем и зрителем как о факторе, определяющем признаки живого, сосуществуют ли они физически в одном времени и пространстве? И, что более важно, может ли это считаться уникальным корейским вариантом понятия «живой», основанным на взаимозаменяемости между исполнителем и зрителем?

Понятие «жизнеспособность» – корейская версия?

Одна из причин постоянной трансформации K-pop объясняется постоянным изменением позициональности сторон, участвующих в процессе формирования мира K-pop. Фанаты часто выступают в роли потребителей, но они не всегда приравниваются к потребителям или к случайным зрителям. Поскольку звездами в K-pop индустрии не рождаются, а становятся только в результате упорного труда, айдолы начинают путь к звездной карьере с позиций поклонников-любителей, как в случае с IU (Aiyu) и Ailee (Eilli), которые дебютировали как любители и продвигали свои видеоклипы с кавер-версиями песен K-pop. Кроме того, звезды постоянно обязаны демонстрировать привязанность к своим фанатам, то есть стать фанатами своих фанатов, так как их карьера зависит от степени эмоциональной связи с поклонниками, особенно в Южной Корее[45 - В целом существует значительная разница между южнокорейскими и зарубежными K-pop фанатами. В то время как зарубежные поклонники, с которыми я сталкивалась на KCON, склонны одновременно поддерживать многие K-pop группы, южнокорейские фанаты проявляют лояльность только по отношению к одной определенной группе.]. В этом отношении «параобщительность», которая традиционно определяет односторонние отношения между поклонниками и звездами, когда поклонники выражают одностороннюю любовь к звездам, в то время как звезды не проявляют интереса к своим фанатам, не очень применима к миру K-pop. Звезды, по крайней мере, прилагают все усилия, чтобы произвести впечатление на поклонников, выражая привязанность к фанатам на различных медиаплатформах. Мы будем далее касаться этого вопроса, потому что я глубоко верю, что гибкая взаимозаменяемость позиций между различными K-pop посредниками и чувственным восприятием сообщества, возникающего в процессе взаимодействия (в следующей главе мы уделим этому вопросу больше внимания), как раз и объясняет, что дает неподражаемую окраску K-pop как культурному явлению и характеризует корейскую версию понятия «живой».

Когда я занималась исследованием понятия «живой» в мультимедийном пространстве в качестве ученого, мне неоднократно задавали вопрос, почему обсуждение понятия «живой» главным образом инициировалось западными учеными, имевшими представление только о формах западного перформанса. Я рискую получить обвинение в излишнем культурном эссенциализме, предполагающем поиск самого лучшего ответа из существующих вариантов. Вот вариант ответа, который я предлагаю на этот вопрос: K-pop – это не только корейское явление, но если мы предположим на мгновение, что K-pop – исключительно «корейская» поп-музыка, то выделим в основе понятия «живой» – дух, который корейцы называют хын (heung). Именно этот «живой» объединяет в динамическом танце исполнителя и зрителя, производителя и потребителя музыки. Этот исключительно корейский термин четко вписывается в обсуждение понятия живой, но у него отсутствует точный английский синоним, его можно перевести толкованием как «спонтанная энергия, возникающая вследствие возбуждения, вдохновения, игры и дурачества». Хотя отсутствует единое понимание и однозначный перевод, имеется общее понимание среди носителей корейского языка, что хын (heung) относится к природной энергии, присущей человеку, спонтанной радости, возникающей в процессе игры, которая проявляется, несмотря на силы противодействия. Если углубиться в детали, хын выстреливает, как распрямившаяся пружина, не просто в процессе развлечения, а только в процессе совместного взаимопонимания и действия, несмотря на трудности и проблемы.

В самом непосредственном значении хын (heung) – это понятие, которое часто употребляют в случае необычайно эмоционального всплеска, возникающего во время развлечений и сильного возбуждения. Он проявляется в форме энергичных физических движениий, когда музыкальное исполнение звучит по нарастающей и заставляет даже пассивных зрителей вскакивать с мест и присоединяться к действию, когда зрители начинают ритмично пожимать плечами (корейцы называют это eo-kkae-chum – в буквальном переводе «танец плеча»). Кроме того, хын (heung) часто физически проявляется в форме восторженной словесной реакции зрителей на рассказ исполнителей (это часто называют как chuimsae в жанре pansori)[46 - Согласно мнению Пак И Чан, значение pan в понятии pansori «предполагает ментальное и физическое пространство для всецелого участия», тогда как sori – это не «просто пение, а передача выразительного рассказа посредством музыкального метаязыка, или “звукового языка”, которым можно овладеть через метод и практику». Голоса от соломенной циновки: к этнографии корейского рассказа посредством пения (Гонолулу: Издательство Гавайского университета, 2003 год), 1 стр.]. Хын (heung) часто связывают с выражением ритма в традиционной корейской музыке (gugak)[47 - Майкл Фур определяет термин как «традиционная музыка, которая включает различные фольклорные жанры (minsok), двор/ритуал (aak) и аристократическую музыку (jeongak)». Фур, Глобализация и популярная музыка, 244 стр.]. Приводится пример из статьи в корейской газете, когда 3-е иностранцев испытали корейский хын (heung), научившись играть традиционную корейскую музыку на ударных инструментах[48 - Юн Ен Чхоль, «Hangugui heung baeunda! Hoju gugak saminbang» [Трио из Австралии изучает корейский хын (heung) через традиционную музыку], 22 июня 2014 года, http://www.ytn.co.kr/_ln/0104_201406220007351069.]. Всемирно известный корейский режиссер Им Квон Тхэк также связывал традиционную музыку с хын (heung), рассказывая о своем фильме Seopyeonje (1993 год), с попыткой передать «mat (вкус), meot (стиль) и хын», характерные для pansori-перформанс[49 - Ха Ын Сон, «Hangugui heungi munhwabaljeonui hwallyeokso» [Корейский хын (heung) оживляет культурное процветание], 17 ноября 2011 года, http://www.koreatimes.com/article/696517.]. В своих фильмах – Seopyoenje и Chunhyang (2000 год) – Им показывает, как искусное пение в pansori-перформансе – навык, полученный в результате чрезвычайно тяжелого обучения, – может пробудить хын (heung-eul dot-u-da) в зрителях и заставить их в едином порыве включиться в перформанс.

В дополнение к пансори (pansori) хын (heung) часто присутствует при обсуждении пхунмуля (pungmul) (корейской народной музыкальной традиции, которая включает игру на барабанах, танцы и пение и которая «своими корнями уходит в dure (коллективный труд в сельской культуре)»)[50 - Юн Чон Кан [Yun Jeong-gang], Gugak: традиционная корейская музыка сегодня (Элизабет, Нью-Джерси: Издательство Hollym, 2014 год), 168 стр.]. Идея сотрудничества и совместного труда, часто в сложных условиях, важна, чтобы понять, как возникает взаимопонимание и взаимозаменяемость между исполнителями и зрителями. Я считаю это состояние идеологическим и эмоциональным определением «живого» в этой книге. В продолжение этого тезиса я хочу сослаться на этномузыковеда Натана Хесселинка, который связывал понятие хын (heung) с понятием «живость и радость» и считал «дух соседства» и «чувство коллективной ответственности» мостиком, соединяющим оба понятия[51 - Хесселинк далее подчеркивает важность коллективного духа в понимании пхунмуль (pungmul): «Хотя в эту игру можно играть самостоятельно, настоящее наслаждение и радостное удовлетворение получаешь, когда играешь в компании многих участников. Групповой характер игры особенно придает ей живой и жизнерадостный характер (hungyoum)». Натан Хесселинк, P’ungmul: южнокорейская игра на барабанах и танец (Чикаго: Издательство Чикагского университета, 2006 год), 99 стр.]. Многие современные деятели культуры, как и многие критики, сходятся во мнении, что успех корейской поп-культуры широко распространился благодаря способности Кореи свободно выражать свой хын (heung). Примечательно, что сами K-pop артисты рассматривают хын (heung) в качестве эмоционального посредника между человеком и окружающими людьми, между местными жителями и населением планеты, между прошлым и настоящим в качестве подпитки «живого» в K-pop культуре. Например, певица IU утверждает: «Когда я думаю о самульнори (samulnori) или мадангнори (madangnori), мне сразу приходит на ум – танец плеч[52 - Буквально самульнори (samulnori) переводится как «игра на 4-х инструментах» и служит для обозначения популярной формы урбанизированного пхунмуля (pungmul). См. Хесселинк, P’ungmul, 267 стр. Мадангнори буквально переводится как «игра на маданге». Маданг здесь прежде всего употребляется в значении «внутренний двор», но в переносном значении это также «место встречи» и «движение». Хесселинк, P’ungmul, 261 стр. В отличие от pansori, которое предполагает рассказ и пение одним исполнителем, для исполнения madangnori требуется несколько актеров, которые участвуют в драматическом действии, часто поют, аккомпанируя на барабанах.]. Пожилые люди собирались вместе и ритмично двигали плечами вверх и вниз (под традиционную корейскую музыку). Возможно, популярность K-pop объясняется тем всеобщим возбуждением, которое возникает и передается каждому»[53 - Хо Юн Хой, «Hanguginui munhwa DNA 3: heung. Pansori myeongchang An Suk-seon, aidol gasu IU» [ДНК культуры Кореи (часть 3): Хын (Heung). Певец pansori Ан Сок Сон и певица-айдол IU], Joseon Ilbo, 20 сентября 2012 года.]. Певица IU считает, что хын (heung) связан не только с музыкой и танцами, но глубоко пустил корни в общественную жизнь людей, а это уже социальный аспект «живого». В карьере других знаменитых K-pop исполнителей также прослеживается устойчивое отношение между K-pop и живым духом хын (heung), которого они достигают через обучение и работу. Химчан (участник бой-бэнда B.A.P) и G-Dragon (участник бой-бэнда BIGBANG) обучались в традиционных корейских музыкальных школах, прежде чем стать K-pop звездами. Неудивительно, что G-Dragon назвал свою сольную песню «Niliria» по мотивам известной народной песни из провинции Кенги в Южной Корее, а его товарищ по группе – Тхэян – использует самульнори (samulnori) как лейтмотив в своем музыкальном клипе «Ringa Linga», в котором многочисленная танцевальная группа исполняет жизнерадостный танец под традиционную корейскую ритмичную музыку с элементами корейского танца. Последний пример в особенности доказывает, что хын (heung) сегодня воспринимается мировой аудиторией как уникальное, исключительно корейское явление.

Корейское правительство всячески поощряет эту тенденцию, культивируя имидж страны и продвигая нацию через эмоциональное выражение хын (heung). Например, сайт Комитета Зимних Олимпийских игр в Пхенчхане 2018 года приводит свою версию значения хын (heung) и так характеризует национальную душу корейцев в разделе, названном «Дружелюбные корейцы»:

Уникальная культура Кореи еще не получила широкой известности за границей.

Корейская культура отмечена не только динамикой и усердием, что можно часто наблюдать в различных деловых и промышленных секторах, но также дружелюбием и страстью, которые рождают стремление корейцев к разнообразию. Корейская душа переполнена «heung», который ценит дружбу и страсть к жизни[54 - Сайт Комитета зимних Олимпийских игр в Пхенчхане 2018 года, http://www.pyeongchang2018.org/language/kor/sub01/sub01_01_02.asp, 22 сентября 2014 года.].

Дружба и страсть в этом случае являются частью коллективного опыта, составляющего ядро хын (heung): это торжество открытости сообщества, оптимизм, вовлеченность и живая импровизация.

Какой бы надуманной ни казалась связь между народной музыкой досовременной Кореи и K-pop культурой глобализированного XXI века, чувство общности и сопричастности, появляющееся из коллективного усилия согласованного труда, как раз является той силой, которая связывает разрозненные корейские музыкальные направления прошлого с настоящим. Другими словами, маленькая сельскохозяйственная деревня производит пхунмуль (pungmul), а глобальный мир потребляет K-pop и делает его сегодня одним из самых живых культурных явлений. Хын (heung) – понятие, которое существовало задолго до появления медиа, из него выросла K-pop культура, но озорной дух сообщества сохранился, и мы продолжаем его ощущать – через пиксельные экраны или во время непосредственного контакта на живом концерте, – он помогает нам воспринимать живой K-pop. Я полностью разделяю утверждение Сон Чи Э, бывшего генерального директора национального корейского телеканала Arirang TV, которая поставила многочисленные K-pop программы и которая считала хын (heung) ключевой характеристикой K-pop наряду с другими важными особенностями корейского характера, такими как kki (талант к организации зрелищного, развлекательного представления) и kkang (стойкость, выносливость и храбрость в преодолении трудностей)[55 - Сон Чи Э [Son Ji-ae], «K-pop мания: место Южной Кореи под солнцем», публичная лекция, Школа Анненберг по коммуникациям и журналистике, Университет Южной Калифорнии, 12 ноября 2014 года.]. Хын (heung), возможно, родился в досовременную эпоху из живого взаимодействия между членами сообщества, но начал преобладать именно в цифровой век за счет совместного потребления информации в режиме реального времени, создающего близость пользователей, участвующих в потреблении K-pop культуры. Осмелюсь предположить, что врожденная любовь корейцев к пению и совместным тусовкам являются проявлением хын (heung) и характеризуют пхунмуль (pungmul) и K-pop. При этом я не пытаюсь защитить культурный эссенциализм, а хочу понять исторические и географические аспекты понятия «живой» в K-pop культуре.

Примечания по этнографии

Дух спонтанности, входящий в понятие хын (heung), сопровождал меня в процессе работы над этой книгой. Много времени я провела в качестве исследователя, неподвижно сидя за столом, смотрела и слушала K-pop музыку, делая записи, которые легли в основу этой книги. Столько же времени я провела в качестве участвующего наблюдателя, посещая живые концерты, K-pop мероприятия и выставки. Я организовывала интервью с различными K-pop исполнителями; я подслушивала случайные разговоры фанатов офлайн, просматривала отзывы фанатов онлайн. Я уделила много внимания изучению печатных материалов в книгах, журналах и газетных статьях, работе над изучением материалов, услышанных лично, собранных в процессе глубинных интервью, проведенных лично мною, вникала в интервью, проведенные другими журналистами. Я не просто пыталась расшифровать устные стенограммы, менее популярные у исследователей по сравнению с обычными письменными текстами[56 - См. Дуайт Конкергуд, «Исследования перформанса: вмешательства и радикальные исследования», Drama Review 46, № 2 (лето 2002 года): 145–156 стр.]. Я использовала любую возможность прикоснуться к сфере, которую изучала. Я с головой погрузилась в процесс исследования, примеряя роли участника и наблюдателя, производителя и потребителя, в соответствии с «врожденной переменчивостью» K-pop музыки[57 - Рэндалл Пакер и Кен Джордан, «Введение в мультимедиа: от Вагнера до виртуальной реальности», ред. Рэндалл Пакер и Кен Джордан (Нью-Йорк: Нортон, 2001 год), XXXVIII.].

Переменчивость означает склонность к постоянным изменениям, а изменение во многих научных документах трактуется как процесс проживания. В соответствии с утверждением Тома Боеллстроффа и др. идеальное этнографическое исследование должно гибко адаптироваться к постоянно меняющейся окружающей среде исследования[58 - Том Боеллстрофф, Бонни Нарди, Селия Пирс и Т. Л. Тейлор, «Этнография и виртуальные миры: сборник методов» (Принстон, Нью-Джерси: Издательство Принстонского университета, 2012 год), 6 стр.] независимо от того, происходит оно онлайн или офлайн. Так как K-pop музыка господствует в виртуальном мире, онлайн этнография становится все более важной методологией. В этой книге я использую информацию, полученную через визуальный и аудиальный каналы, а также данные, полученные в повествовательных описаниях. Это могут быть интервью, проведенные с помощью электронной почты или через посты в социальных сетях, которые размещают развлекательные компании, фанаты или сами айдолы. При этом я отдавала себе отчет, что социальные сети могут давать «искаженное представление о событиях»[59 - Яримар Бонилья и Джонатан Роза, «#Фергюсон: цифровой протест, хештег этнография и радикальная политика социальных медиа в Соединенных Штатах», American Ethnologist 42, № 1 (2015 год): 6 стр.]. Я старалась не попасть в сети «положительной наивности». Этот термин использовала Д. Сойни Мэдисон, ученая в области изучения перформанса, когда утверждала, что «ты не должен смиренно полагаться на других, доверять и принимать на веру знания тех, кто утверждает, что знает». Мэдисон считает, что «знание знающего человека провокативно по своим последствиям для того, кто знает и кто стремится узнать. С позиций этнографов наше знание уравнивается незнанием, которое мы изо всех сил пытаемся заполнить, спрашивая информацию у знающего»[60 - Д. Сойни Мэдисон, Критическая этнография: метод, этика и перформанс (Таузэнд-Окс, Калифорния: Издательство Sage Publications, 2005 год), 32 стр.]. В стремительно развивающемся мире K-pop музыки, где новое знание создается каждую секунду за счет такого количества сдвигов и перемен, верно предположение, что нужно держать в поле зрения «позитивную наивность» и не попадать под ее действие.

Именно в этом контексте я сознательно примеряю широкий спектр ролей, являясь одновременно и производителем, и потребителем контента, относящегося к K-pop в реальном и виртуальном мире. Более того, в роли производителя я принимаю активное участие в создании видеосериала о K-pop музыке, состоящего из 5 частей, на BuzzFeed в качестве интервьюируемого эксперта. Я организовывала работу дискуссионных групп на ежегодных музыкальных фестивалях KCON 2015 и KCON 2017, проходивших в Лос-Анджелесе, работала журналистом, освещая события на фестивале KCON Paris 2016 и KCON LA 2017, участвовала в качестве почетного гостя в программе Radiolab на радио NPR в передаче, посвященной обсуждению мира K-pop айдолов корейскими папарацци. Хотя эта деятельность, по сути, напрямую не связана с производством K-pop музыки, она оказывает влияние на общий ажиотаж вокруг K-pop. В качестве наблюдателя я играла роли: медиа-аналитика – когда анализировала музыкальные видеоролики; историка – когда читала лекции по эволюции K-pop музыки в учебных аудиториях; фаната – когда посещала живые концерты моих любимых K-pop исполнителей; антрополога туризма – когда посещала святыни K-pop; и просто зрителя – когда старалась в обязательном порядке посмотреть ТВ-шоу, имеющие отношение к K-pop, с целью исследования.

Когда я брала интервью, я пыталась воспринимать интервьюируемых как сложную, многогранную личность, вместо того чтобы лепить из них уникальных профессионалов, имеющих опыт в каком-то одном направлении, – был ли это стажер, продюсер, автор песен или журналист. Я отстаиваю свое определение K-pop музыки как мультимедийного перформанса. Многообразие, заключенное в этом понятии, пронизывает все аспекты встреч, которые произошли во время исследований, сделанных для этой книги.

Главы

Все главы этой книги посвящены практическим исследованиям конкретных ситуаций, которые доказывают, насколько важно применять понятие «живой» к высокоопосредованной форме K-pop. Главы изложены как последовательное руководство, которое демонстрирует, как можно с помощью K-pop разносторонне развивать медиаплатформы, чтобы получить доступ к более широкой глобальной сети потребителей музыки, в то же время придерживаясь идеи живой музыки. 2 предпосылки заложены в основу построения глав. Во-первых, понятие «живой» будет определяться исходя из специфики медиасреды; каждая глава будет освещать различные медиаплатформы, такие как наземное и кабельное ТВ, YouTube, голографические шоу и живые концерты. Во-вторых, хотя каждая глава будет посвящена одной медиаплатформе, бесполезно пытаться провести демаркацию границ между ними. Различные медиасредства, формирующие способ живого выступления, взаимозаменяемы и все больше сближаются – это мешает четко разграничить медиаплатформы. Поэтому, хотя в каждой главе подробно рассматривается одна медиаплатформа, мы будем также касаться других медиа, дополняющих основную медиаплатформу и неотделимых от нее в данном конкретном случае.

Глава 1 «Историзация K-pop» изображает K-pop музыку как идеологическое и технологическое игровое поле, на котором взаимодействуют силы быстро изменяющейся медиасреды, неолиберального рынка и последующих стремлений, нацеленных на создание и разрушение различных социальных сетей. Поскольку K-pop музыка за последнее 10-летие получила такое признание во всем мире, южнокорейское правительство пытается установить конструктивное сотрудничество с K-pop индустрией. Рассматривая этот шаг в исторической траектории, эта глава изображает K-pop музыку как динамическую силу, которая формировалась равномерно в результате движения «сверху вниз» (изменения парадигмы в медиатехнологии, вызванной развитием промышленности) и в результате восходящего движения «снизу вверх» (творческие способы, с помощью которых пользователи применяют эту технологию).

Глава 2 «K-pop музыка. От живого телевидения к социальным сетям» представляет уникальные способы производства и потребления K-pop музыки, имеющие отношение к конкретной медиаплатформе – ТВ. История ТВ показывает, что оно, по сути, связано с форматом живого театра, так как акцент сделан на фомате прямой трансляции/прямого эфира. В этой главе мы рассмотрим 2 конкретных примера ТВ-шоу о K-pop. Это лидер чарта – шоу Music Core (Eumak jungsim) – и англоязычное шоу живого чата After School Club, которые поощряют зрителей участвовать в шоу в реальном времени и которые открывают новые возможности живого ТВ в эпоху цифровых технологий. Определяя эту возможность как одновременное производство и потребление музыки, а не как неотрепетированный перформанс в форме импровизации, эта глава бросает вызов догматическому понятию «живой». 2 рассмотренных примера представляют противоположные видения того, как внутренние (корейские) и внешние (зарубежные) фанаты отстаивают право собственности на K-pop, используя различные цифровые платформы, и показывают, как телеканалы оптимизируют просмотры программ, перемещая ТВ-медиаконтент в социальные сети.

Глава 3 «Симуляция “живого” в музыкальных K-pop клипах» рассматривает музыкальные K-pop видеоклипы как основной способ отображения динамики между живым и опосредованным. Основные платформы размещения музыкальных клипов – YouTube и Vevo – базируются на воспроизведении записанных перформансов. Изначально они не задумывались как главные площадки для живого исполнения. В лучшем случае музыкальные клипы могут только моделировать отдельные элементы уже состоявшихся живых выступлений. Сравнительный анализ 2-х музыкальных K-pop клипов – «Twinkle» в исполнении TaeTiSeo, официальной подгруппы южнокорейской герл-группы Girls’ Generation, и «Who You?» в исполнении G-Dragon, лидера бой-бэнда BIGBANG, – показывает, какие огромные усилия вкладываются в развитие понятия «живой» K-pop перформанс для создания художественной аутентичности этого жанра. Также этот процесс высветил важность других традиций художественного исполнения – ревю, мюзиклов в бродвейском стиле, голливудских мюзиклов, арт-перформанса, чтобы сделать музыкальные K-pop клипы более доступными для мировой аудитории.

Глава 4 «Звезды-голограммы приветствуют живую аудиторию» исследует зарождающийся интерфейс между цифровой технологией и живым перформансом. 2 ключевых игрока K-pop индустрии – компании YG Entertainment и SM Entertainment – инвестировали большие средства в создание неограниченного количества воспроизводимых и экспортируемых K-pop шоу, изображающих ведущих звезд в голографической форме. Получив финансовую поддержку от своего партнера по бизнесу – южнокорейского Министерства науки, информационно-коммуникационных технологий (ICT) и планирования будущего (Mirae changjo gwahakbu), правительственного подразделения, взявшего на себя обязательства поддерживать кампанию национального брендинга, – обе компании начали активно искать возможности представить их голографические работы на зарубежных рынках, на которые реальным звездам было трудно попасть с традиционными живыми турами. В этой главе мы сравним голографический концерт YG Entertainment с голографическим мюзиклом SM Entertainment и убедимся, что живой перформанс может быть реализован без живых исполнителей – при наличии только живых зрителей.

Глава 5 «Живые концерты K-pop музыки и их цифровые двойники» расскажет о заграничных живых K-pop турах, указывающих на глобальное распространение жанра. В то время как изучение конкретных тематических ситуаций (кейсов) в этой главе демонстрирует понятие «живой» в самом обычном прямом смысле – в значении соприсутствия исполнителя и зрителя, – мы дополнительно рассмотрим примеры, доказывающие, что живые концерты просто не могут существовать без вмешательства цифровых аудиовизуальных эффектов. В этой главе мы также изучим, как живые туры K-pop музыки продвигаются при помощи цифровых акций, организуемых в социальных сетях и в музыкальных онлайн-магазинах, стирая грань между живым событием и его цифровым аналогом. Сравнивая тур Made, совершенный BIGBANG в 2014–2015 годах, прошедший в 70 городах на 4-х континентах, с музыкальным K-pop фестивалем KCON, организованным CJ Entertainment and Music (CJ E&M), проходившим в течение нескольких дней в Европе, Японии, на Ближнем Востоке и в Соединенных Штатах, я проанализирую различные стратегии, которые широко применялись во время проведения этих событий с целью привлечения корейских и международных зрителей, в то же время ненавязчиво продвигая кампанию по усилению национальной «мягкой силы».

Главы 2 и 3 рассказывают о типичных медиаплатформах K-pop музыки, которые не могут собирать живых зрителей. Большинство зрителей могут смотреть музыкальные ролики и ТВ-шоу на экране в частных параметрах настройки. В Корее музыкальные видео можно было смотреть на каналах кабельного ТВ в середине 1990-х, но в новом тысячелетии, тем более с появлением YouTube в 2006 году, зрители переместились к экранам компьютеров, планшетов и смартфонов. K-pop шоу первоначально производились для сетевого ТВ, а сейчас они успешно обосновались онлайн на YouTube.

В главах 4 и 5 мы рассмотрим ситуации, когда живая аудитория собирается в реальном физическом пространстве, причем это могут быть живые исполнители или голограммы в цифровом формате. Различие между исполнителями сомнительное, не категоричное, так как даже во время традиционных живых концертов исполнители на сцене обращаются к зрителям, используя цифровые технологии (их голоса усиливаются через звукозапись, а изображения лиц увеличиваются с помощью крупных планов, сделанных камерой, проецируемых на большом экране). Голограмма иногда помогает добиться более ярких образов, размещая их на сцене под нужным углом или заставляя их выполнять движения, отрицающие законы притяжения, которые физические тела не в состоянии повторить.

Хотя главы структурированы в соответствии с медиаплатформами и концепцией сравнения жанров, книга в конечном счете доказывает, что бесполезно искать различия между музыкальными видеороликами и музыкальными ТВ-шоу или живыми концертами и голографическими шоу, так как каждый вариант перформанса все больше создается с расчетом, что он может быть адаптирован под другие платформы. В конце концов, нет ничего более важного для индустрии, чем позволить трансмедиа распространять перформансы, ориентированные на образ, в исполнении K-pop айдолов. Как утверждают авторы концепции Spreadable Media «легко распространяемых медиа»: «То, что не распространяется – мертво». Эта книга может добавить дополнительную строчку к мудрой рифмовке в стиле Доктора Сьюза: «Если ты не прыгнул – хоп! – значит, это не K-pop».

Историзация K-pop

K-pop музыка в некоторой степени означает для нового поколения движение вперед, которое, хорошо это или плохо, не содержит болезненных воспоминаний о Корейской войне 1950–1953 годов, в отличие от корейцев старшего поколения. Этот жанр олицетворяет прогресс, для которого характерны невероятно оптимистичное исполнение, текст песен и взгляд на жизнь.

    Дженис Мин (из ее интервью Ким Чи Су, 2014 год)

Этот эпиграф показывает, какую оценку дала K-pop музыке Дженис Мин – генеральный директор журналов Billboard Magazine и Hollywood Reporter – во время ее программной речи на музыкальном фестивале MU: CON в Сеуле в 2014 году. Поначалу такое утверждение может показаться верным для большинства поклонников K-pop музыки – современной молодежи, продвинутых медиапользователей, ориентированных на будущее. Молодые корейцы уже способны начать жизнь с чистого листа, уезжая подальше от родителей, бабушек и дедушек, чье прошлое пришлось на неспокойные годы войны, разделение страны, построение демократии и экономические потрясения. Для большинства поклонников K-pop музыка нисколько не ассоциируется с политическими или историческими трудностями. Она присутствует здесь и сейчас и создает невероятные связи с остальным миром.

Но у K-pop музыки есть другая сторона – история, отражающая специфику Кореи, давшей начало такой неповторимой форме массовой культуры. Первоначально на создание этой книги меня вдохновила популярность K-pop музыки, растущая в новом тысячелетии в геометрической прогрессии. Хотя при анализе конкретных ситуаций (кейсов) я буду приводить примеры преимущественно из прошлого 10-летия, когда K-pop музыка начала приобретать всемирное распространение, я считаю, что каждый момент в настоящем коренится в прошлом. Прошлое, независимо от того, помним мы его ясно или предпочли напрочь стереть из памяти, продолжает существовать, отбрасывая тени, определяющие контуры современной K-pop музыки. Поэтому в этой главе мы рассмотрим различные преобразования, сформировавшие идеологические и технологические основы K-pop, и более глубоко исследуем социальный, политический и культурный контексты, а именно формирование халлю (hallyu) (корейской культурной волны), в которой K-pop музыка занимает видное место[61 - Фур отмечает, что «музыка представляет только 1 из элементов в официальной трактовке “корейской волны”, которая гибко использовалась, чтобы охватить другие области национального контента». Фур, Глобализация и популярная музыка, 7 стр.].

Hallyu (??) – это сложное слово, которое буквально обозначает «Корея» (?) и «поток» или «течение» (?). Значение, заключенное во 2-м символе – «поток» или «течение», – означает нечто, что трудно сдерживать и стабилизировать. Подобно быстро меняющемуся тренду, оно уплывает, не успев застыть, и поэтому означает «скоротечность и эфемерность». Термин стал широко известен в конце 1990-х, когда начал употребляться в мире, говорящем на китайском языке. В частности он вошел в обиход в 1997 году с выходом в эфир корейской ТВ-дорамы What Is Love на кабельном ТВ, получившей всеобщее признание[62 - Выход на кабельном ТВ дорамы What Is Love, отметившей начало халлю (hallyu), считается признанным историографическим событием среди специалистов. Например, см. Пак Вон Дам, Халлю (Hallyu): Культурный выбор Восточной Азии (Сеул: Издательство Пентаграмма, 2005 год), 34 стр; Чон Сон, Корейская мужественность и транснациональное потребление: Йонсама, Рейн, Олдбой, K-pop айдолы (Гонконг: Издательство Гонконгского университета, 2011 год), 1 стр.]. Термин халлю (hallyu) стал широко применяться и фактически открыл эпоху халлю (hallyu) в новом тысячелетии после широко разрекламированного концерта группы K-pop айдолов H.O.T. в Пекине (2000 год)[63 - Многие признанные ученые согласны с генеалогией этого термина. Например, см. Юн Чэ Сык, Hallyuwa bangsong yeongsang kontencheu maketing [Халлю (Hallyu) и продвижение мультимедийного контента через телерадиовещание] (Сеул: Communication Books, 2004 год), 36–37 стр.].

Но вопреки этой распространенной точке зрения Чан Гю Су, историк корейской индустрии развлечений, считает, что термин халлю (hallyu) был официально введен в обращение Министерством культуры, спорта и туризма Республики Корея, а не китайскими СМИ, чтобы продвигать популярные корейские песни в той части мира, которая говорит на китайском языке[64 - Чан Гю Су, «Hallyuui eowongwa sayonge gwanhan yeongu» [Изучение корейских волн: происхождение и применение], Hangug kontencheu haghoe nonmunji 11, № 9 (ноябрь 2011 года): 169 стр.]. Неудивительно, что любое этническое государство использует культуру для продвижения своей мягкой силы. Чан считал, что южнокорейские чиновники не знали о японском происхождении термина и использовали японскую фразировку, дав определение культурному буму, который корейское правительство рассматривало как воплощение национальной гордости. Опираясь на тщательное исследование первоисточников, содержащих упоминание, что термин халлю (hallyu) появился в Китае, Японии и Корее в конце прошлого тысячелетия, Чан утверждает, что в основе термина лежит модель из японского языка, которая использовалась повсеместно в Азии для обозначения популярности национальной культуры: такие фразы, как гонконгская волна (Hong Kong wave; ??) в 1980-х, японская волна (Japanese wave; ??) в 1990-х и китайская волна (??) в 2010-х, обеспечивают контекст, в котором смог появиться термин корейская волна (Korean wave; ??)[65 - Там же.]. Таким образом, корейская культурная волна, несмотря на запрограммированную этноцентрическую гордость и местные черты, переплетается с межнациональной культурной политикой – на это указывает сама этимология. В настоящее время вопрос происхождения не важен, использование иностранных терминов для продвижения корейской культуры или наоборот – обязательный аспект глобальной культурной политики.

В век, когда культурные потоки и влияния носят мультинаправленный, транснациональный характер и так переплелись, причину глобального взлета интереса к корейской культуре невозможно объяснить только одним желанием этнического государства, как бы сильно ни старалось корейское правительство продвигать культурное влияние своей страны[66 - Южнокорейское правительство в 1990-х годах при нескольких президентах активно проводило кампанию по национальному брендингу. При этом использовались лозунги: «Динамичная Корея», «Глобальная Корея» и «Креативная Корея». Лозунги отличаются по форме, но преследуют одну цель – продвижение совместного сотрудничества государственной политики с частными секторами индустрии культуры через мультимедийные платформы. K-pop музыка выросла на этом этапе исторического развития, когда национальное самосознание начало формироваться на фоне укрепления отношений Кореи с другими глобальными культурами, опираясь на брендинг-стратегии, заимствованные из делового мира.]