Литературный журнал «Белый апельсин». Выпуск №1, Сентябрь 2022

Я вышел посмотреть на сегодняшних нарушителей моего равновесия и воров моего прекрасного уютного сна: оказывается, они опять идентичны предыдущим: такие же смешные шапочки на всё лицо, странные белые мешки вместо одежды. Что им нужно, чего они требуют столь назойливо, даже агрессивно?

Послышался топот – мой друг тоже проснулся; его близость я ощутил по раздавшемуся зловонному душку, вечно его сопровождавшего, несмываемого даже самыми изысканными шампунями. Он уселся рядом, уставившись на пришедших. Те, в свою очередь, тоже ощутили этот отвратительный аромат, переключив своё внимание на нас.

– Паспорта на них, пожалуйста, – сказала одна из.., вытаскивая из мешка на своём теле квадратный предмет и тыкая им в нас. Мой друг, горло которого сразу же задрожало в выражении непримиримой злобы, выдвинулся, закрывая меня своим большим и могучим телом.

– Крайне прошу покинуть мой дом, иначе я буду вынужден вызвать полицию!

– Вызывайте, и, если окажется, что у них нет документов, на вас будет ещё одно нарушение.

– Вам самим не стыдно за себя? Думаете, это останется безнаказанным? Я не знал, о чём они говорят, но, по совпадению с тем, как человек начал двигать своей чёрной штучкой, мне вдруг сильно захотелось броситься на неё и съесть, однако я смиренно выжидал, когда человек освободится и сервирует мне отвратительные сухие комочки.

Но вот, из угла донёсся знакомый плач – так я определял для себя этот ни на что не похожий, одновременно приятный и неприятный звук, – и я бросился к нему. Я любил этого человека, хоть и приходил он слишком редко и ничего мне не приносил, любил его и никогда не забывал.

Сегодня он выглядел иначе: весь сияющий так ярко, что я не мог смотреть на него пристально, и я опустил голову. Тогда он склонился и взял меня, как мать, которую я не помню, но помню её запах и тепло, он взял и поднял меня. Я остолбенел, конечности мои не двигались, но мне было невероятно спокойно, и я забыл обо всём, меня укачивало на волнах блаженства – я оказался нигде и везде. Я спросил его неведомое мне, не произнося ни слова:

– Как теперь?

Он долго молчал, обжигающе гладил меня по голове и спине; еле слышимые звуки возни доносились до моих ушей, но мне не было до них никакого дела. Был только я и всё бывшее, настоящее и будущее, всё знакомое и неизвестное, теперь я знал это. Что за слова я произношу, что за картины наблюдаю? Вот запах – это запах предательства, крови, пороха; вот крик – это крик матери, революции, убиенного скитальца; туманом окутанный лесной город скорбил о проигранном, блуждающие по нему бестелесные сущности всё ещё пытались вступить в схватку, но ауры их рассыпались, оседая гнилью на быстро увядающих растениях.

– Кончился… – пробасил еле передвигающий лапы тощий бурый медведь, – кончился наш век.

Он упал на чахлую траву рядом с мучающимся облысевшим оленем и завыл, но быстро вой его утих, и дух покинул его медвежье тело. Чёрный лес загудел, и на макушки вялых деревцев и ёлок упал едкий смог; они взглянули вдаль и увидели две округлые серые башни, густо выдыхающие тёмно-серый дым и глядевшие на них без сожаления, словно не замечали страданий и уныния.

Спрятавшаяся в запутавшихся ветках орлица накрыла гнездо с голодным кричащими птенцами некогда могучими крылами, в которых теперь зияли проплешины; смог приближался, делая чёрный лес непроглядным и понурым, ввергая оставшееся ещё полуживое в суету.

Один из птенцов захрипел, выпучив заплывшие глаза на пушистой голове, и жадно пытался вдохнуть чистого воздуха.

Пущий гудёж поднялся в лесу – и само существо леса стало внимать этим крикам, стало просить помощи неведомо у кого. Лес выл и стенал, в круглые башни только хохотали и дымили.

– Я здесь! – отозвался писклявый голос. Я огляделся в поисках его обладателя и заметил яркое красное пятно в лесной мгле; оно шибко ускользнуло из виду.

– Попробуй, найди меня! – засмеялся он, и я, заслышав топот маленьких ножек, бросился за ним.

Не помню, сколько блуждал среди спутавшихся веток, гниющих зверей и режущего глаза смога, но, когда ноги мои уже почти не шевелились, я ощутил невыносимый запах гари, почувствовал испепеляющий жар на коже, тут же покрывшейся волдырями, и свирепо пополз прочь, хоть куда – лишь бы уйти из этого ада.

Обгорелые ветви рассыпались передо мной, и лес вдруг исчез, оставляя лишь покрытую пеплом и конфетти, выжженную землю, над которой возвышались две круглые дымящиеся башни, а вокруг них по рваной траектории, напоминающей звезду или нечто подобное, двигались знакомые мне фигуры: красные шорты и белые, большие чёрные уши…

Вдруг земля задрожала, и башни начали рушиться одна за другой…

– Фонограмма!

В зале загрохотала электронная музыка; сцена осветилась тысячью вспышек, и среди них, меж двух колонн с переливающимися золотом шарами на них, возникли танцоры, двигающиеся синхронно в бит, настолько идеально, насколько даже самые сверхсовременные роботы двигаться не смогли бы. На экране в виде перевёрнутого треугольника на мгновение показался гигантский глаз, сменившийся ползающими змеями.

Затем на сцене появилась она – пластиковая муза поколения, сейчас одетая в невзрачную одежду для репетиций, с комом непонятного сена на голове и недовольным лицом, которое без макияжа даже не было её лицом. Она начала нехотя двигаться, отрабатывая давно заученные движения.

– Господину не нравится, как ты себя ведёшь последнее время, – сказал менеджер, небольшая пухлая женщина в неопределённом возрасте, после того, как Лин закончила репетицию и спустилась обратно в гримёрку.

– Он может засунуть своё мнение себе в жопу, – прошептала Лин, падая на мягкое кресло и прикрывая глаза. Вокруг неё тут же возникла орава стилистов, визажистов и других теней, возложивших свои души на пьедестал даже не самой Лин, но того неизвестного, заставляющего всех принимать очередное собственное решение. В какой-то степени и Лин, и её коллеги по сцене тоже были точно такими же тенями, спрятанными в прекрасную, недостижимую простым смертным оболочку.

– Ван Лин! – прикрикнул менеджер, подходя к ней некомфортно близко. – Господин продюсер будет присутствовать на концерте. Мы должны ему ещё…

– Убирайся! – закричала Лин, вскакивая с кресла и сдирая с себя заколки вместе с накладными волосами, размазывая тушь и помаду. – Не хочу, не хочу! Я ухожу!

Она начала снимать с себя блестящий костюм со множеством пайеток, страз и прочих украшательств, она металась по комнате, желая спрятаться, она пыталась вырваться из этого невидимого золотого рабства, но всё, что она видела перед собой – лишь непроглядная тьма, неопределённая, совсем не чёрная, как её обычно рисуют, наполненная… чем-то, к чему невозможно приблизиться и что невозможно понять, тайной, злым умыслом; тьма была холодной и одинокой даже с множеством случайных людей, попадающих в неё, остающихся в ней или уходящих.

– Боже, помоги!

Гигантский крест вонзился в перемолотую массу, которой был устелен пол этой тьмы; в него ударила молния и он возгорел.

– Гениально! – затрепетала девушка-режиссёр сегодняшнего концерта.

– Госпожа Лин, это гениально! Если мы… (голос её дрожал, а сама она шибко записывала что-то в потрёпанный блокнот), если мы поставим крест знаете где, вооот здесь, – она достала схему концертного зала и сделала пометки, – и будем подсвечивать его в определённые моменты. Чтобы он, знаете, как бы стоял таким образом, что бог смотрит на нас, а не мы на него. На песне…, на… бридже, да, это будет потрясно!

Лин сидела на кожаной софе, пусто вглядываясь в беспрестанно суетящихся людей, практически не дыша и ни на что не реагируя. Менеджер приставил к её губам бутылку, заставляя сделать глоток, быстрым движением закинула таблетки и всунула ей в руки телефон, чтобы Лин бездумно листала наполненную котами ленту. Она даже улыбнулась.

– Не забудьте уважительно посмотреть на центральную ложу и с благодарностью улыбнуться, – подсказал менеджер, когда танцоры вместе с Лин уже были готовы к выходу на сцену.

– Будь проклят тот день, когда я приехала в Америку, – сказала Лин так, чтобы никто не смог услышать, и выпорхнула на сцену.

Они успели отстроить крест всего за несколько часов до начала концерта, и теперь он чуть ли не перетягивал на себя всё внимание.

Люди, толпившиеся в зале, заверещали не своими голосами, когда на сцене появилась Лин; танцоры прошли меж колонн, музыка заиграла, механический голос запел примитивные строки, за которыми подпевать и стыдно, и хочется.

I ain’t seeing no lies, look here, I’m the highlight, If you had my love, you’d love me for your whole life.

Лин двигалась под музыку, не утруждая себя создавать имитацию того, что она действительно поёт – сомнительно, что она помнила песни, которые для неё писались штабом аналитиков, и не то, чтобы эти песни ей нравились. Как и всем: они лишь пристают ненадолго, ровно до момента, как их заменит какая-нибудь другая с точно выверенной формулой, подходящей как можно большему количеству народа.

Для следующей песни на сцену выкатили ещё не выпущенную модель Кадиллака; розовый переливающийся автомобиль проехал меж колонн и остановился.

Лин взглянула на центральную ложу – продюсер был там, пристально наблюдая за каждым движением на сцене. Она улыбнулась фальшиво, с немой просьбой неизвестно кому забрать её домой, вытащить из этого ада, роскошно отделанного, с неземными запахами и чувствами, со всем, что противно жизни на Земле.

Armageddon when I get it make the world shake.

Крест зажёгся ярко-оранжевым, ослепляюще ударяя по Лин и танцорам. Она зажмурилась, выронив микрофон (фонограмма продолжила петь за неё) и упала на колени. Когда же она, наконец, подняла глаза, то увидела, как господин в спешке покидает ложу, а люди, не обращая внимания на прервавшийся концерт, суетятся и толкаются, пытаясь найти выход.

– Оставайся на месте! – послышалась команда из наушника.

– Выключите! – закричала Лин, когда из динамиков стала раздаваться безумная какофония, словно шагающие полчища демонов вырвались из преисподней и, лязгая цепями, в которые они когда-то были закованы, обращали всё на своём пути в тлен…

Умереть – это уникальная возможность.

Лин проснулась от невыносимого гнилого смрада и липкости тел, прижавшихся к ней. Она захрипела, горло сдавило режущей болью, а без того худое тело осунулось и посерело от усталости и голода, тонкие руки схватились за стены, на ощупь кажущиеся покрытыми каким-то сыпучим материалом.

– Это действительно ты? – задал вопрос один из сидевших рядом.

– Где мы? – выдавила Лин и попыталась встать, ударяясь головой о потолок – слишком низко даже для невысокой китаянки.

– Я помню, как заходил в поезд и пока что никуда из него не выходил.