Вознесенный

Спешно передвигая ногами, Григорий мчался в Царский зал захваченной крепости, где с минуты на минуту должен был начаться победный пир. Сладкий сон так сильно затянул его в свои объятия, что медсестры бросили всякие попытки разбудить солдата, а когда он все же проснулся, то не на шутку перепугал дежурного врача, чуть не сбив того с ног в одном из коридоров. Не успев покинуть госпиталь, он ощутил резкую боль в покалеченной руке и заметил, что на неё не наложена повязка. Впопыхах Григорий вернулся к дежурному врачу и грозно потребовал перевязать руку. Пока врач громко возмущался забывчивостью медсестер, перевязывая руку солдата, наш маленький герой картинно притаптывал ногой по земле, ясно давая понять, что с процедурой стоит поторопиться.

Наконец, когда рука была зафиксирована в нужном положении, Григорий вихрем помчался в Царский зал.

Пропустить пир для него означало окончательно потерять свое доброе имя. Если медсестра не получит моих разъяснений, думал он, то я так и останусь до конца жизни пошляком и хамом не способным на благородство. Но ещё несколько часов назад уверенный в своих силах и готовый тут же покаяться перед оскорбленной девушкой, Григорий, оказавшись перед дверью в Царский зал, вдруг оробел. В голове появился хаотичный ворох сомнений и, что самое опасное в таких ситуациях, Григорий бесконтрольно начал фантазировать о реакции униженной медсестры на его искреннее покаяние: “Что, если она начнет публично кричать и обвинять меня в неподобающем поведении? А вдруг просто рассмеется в лицо? Или даст пощечину? Это же будет таким сильным уничижением перед товарищами! А вдруг, все уже знают про мой позор, и когда я войду в зал, то…”

–Ты проходить будешь? – Грозный голос стража прервал Григорьев поток мыслей.

Григорий несколько секунд стоял на месте и хлопал глазами, пока не собрался духом и, распахнув дверь, вошел в переполненный зал.

Веселый гул сразу закутал его в свои объятия. Шум доносился со всех сторон. Все собравшиеся в зале будто сошли с ума: кто-то неистово плясал на столе, раскидывая ногами приготовленные вражеские личинки; кто-то горланил пошлые и наполненные яростью песни; самые буянистые пытались сломать интерьеры Царского зала.

Поначалу Григорий растерялся, не понимая, что делать дальше. Мало того, что ему ещё не приходилось являться на победный пир в самый момент его разгара, так ещё и сородичи, в самозабвенном припадке, вели себя достаточно безрассудно. Григорию сложно было припомнить такое фривольное и разгульное празднество. Несомненно, недавняя победа далась тяжело, но были войны кровожаднее и суровее, поэтому, триумф в них оказывался в разы слаще, но даже тогда всё проходило спокойнее. Григорий не совсем понимал, отчего все вдруг сошли с ума, пока не узрел посреди зала закованную в кандалы вражескую Королеву. Исходящий от её тела неприятный запах вражеского рода, вызвал у Григория необузданное отвращение. Конечности его задрожали от сильного возбуждения, не оставив от прежней растерянности и следа. Ему захотелось вцепиться зубами в горло этой огромной и уродливой вражины. Может быть, переполненному адреналином Григорию удалось бы осуществить задуманное, но пока он уверенно шагал в центр зала, кто-то схватил его за руку. Остервенело повернув голову, Григорий увидел, что рядом стоит адъютант генерала армии Ефим.

–Тоже чувствуешь этот запах? – С улыбкой спросил он. – Он аж с ума сводит. Но не торопись вгрызаться ей в глотку. Здесь все сдерживают себя как могут. Если набросишься на неё, сразу под трибунал. Дождёмся казни, а после…

– Верно, – придя в себя, ответил Григорий. – Не понимаю, что на меня нашло. Впервые вижу чужую Королеву и будто голову снесло.

– Большая часть собравшихся здесь воинов тоже видит ее впервые. Как по мне, задумка публичной казни себя не оправдывает, если нет надлежащей эмоциональной подготовки у солдат. Это не на поле боя с чужаками резаться, здесь свою внутреннюю агрессию нужно сдерживать. Именно из-за этой буйной агрессии, которую вызывает чужой запах, в большинстве случаев Королев убивают на месте. А у нас настоящее чудо разумности случилось. Может это, в конце концов, нас отличает от остальных племен?

Ефим увёл Григория в левую часть зала, к столу, где шумно орали песни пьяные солдаты.

– Ты выпей, – Ефим протянул Григорию каплю падьи, снятую со спины бегающего по залу зелёного прислужника. – Взбодрись.

– Как-то не хочется, – задумчиво ответил Григорий.

Он вспомнил, какова была истинная цель посещения празднества. Выпрямив ноги, он столбом вырос над столом и принялся высматривать знакомый силуэт медсестры. Постоянно бьющий в нос запах пленной Королевы, сбивал с толку, путая мысли и рассеивая внимательность Григория. Несколько раз он замечал стройную фигуру, как он думал, медсестры, но раз за разом терял её в густой толпе, переводя взгляд на вражескую госпожу. Сосредоточиться было невозможно. Закрыв глаза, он попытался успокоить неистово бьющееся сердце. Григорий глубоко вдохнул и протяжно выдохнул. Вдохнул. Выдохнул. На третий раз он почувствовал, как замедляется сердечный ритм, а дурман от запаха вражеской Королевы, частично спадает. Григорий распахнул глаза и замер. В двух шагах от стола, в беспамятном экстазе танцевала оскорбленная им медсестра. Ее тонкие руки грациозно выписывали в воздухе причудливые фигуры, а огромное брюхо тряслось из стороны в сторону как метроном.

Как к ней подойти, и стоит ли это делать именно сейчас, прерывая причудливый танец, – вопрошал у самого себя Григорий. Внезапно он заметил, как заученные слова извинения распались в голове на отдельные буквы, превратившись в густую кашу. Истерично пытаясь собрать их во что-то осмысленное, Григорий видел, как медсестра, прекратив танец, удалялась от него в другой конец зала. В бестолковой попытке пробраться через плотный ряд солдат, он был остановлен возникшим из толпы Ефимом.

– Куда спешишь? – спросил он. – За девочками потом побегаешь. Главное представление вечера начинается.

Крепкой рукой товарищ повернул Григория в сторону разворачивающегося действия. За нескольких секунд в Царском зале воцарилась тишина. В центр вышли шестеро стражей из свиты генерала армии. Трое остановились у правой части огромного брюха пленницы, другие трое отошли к её левой стороне. Королева обвела зал страдальческим взглядом, чем посеяла восторг среди собравшихся солдат, которые с самого начала празднества, видели, как она беспрерывно смотрела в потолок, не опуская безжизненный взор. Легкая дрожь возбуждения пробежала по спине Григория, и он вновь почувствовал, как ярость начинает завладевать его телом. Попытавшись остановить нарастающую агрессию, он отвернул голову и посмотрел в ту часть зала, куда ушла медсестра. Удивительно, но Григорий сразу же увидел оскорбленную девушку. Она стояла в первом ряду и широко улыбалась, тыча рукой в сторону пленной Королевы.

«Подойду, когда всё это закончится – подумал Григорий. – Нужно будет действовать быстро и уверенно. Подошёл и извинился. Всё».

По залу прошел волнительный ропот, когда в центр, вальяжно покачиваясь из стороны в сторону, вошел генерал армии. Остановившись возле огромной головы плененной Королевы, он брезгливо посмотрел на два маленьких обрубка сломанных клешней, торчащих с обеих сторон ее рта.

Генерал отступил на пару шагов от вражеской Королевы и, повернувшись лицом к собравшимся в зале солдатам, произнес:

– Мы одержали поистине великую и знаменательную победу! – Прозвучал оглушительный шквал аплодисментов. – Все вы помните, когда эти недруги, входили с нами в открытую конфронтацию, провоцировали локальные бои недалеко от нашего дома, тем самым нарушая консолидационный договор заключенный нашей великой Королевой и их хитрой и наглой дрянью! Так, после долгих войн, они присваивали себе новые территории. После войн, которые, как под копирку, раз за разом, начинались с нарушения договоренностей! Помните ли вы нашу колонию в самом начале её существования? Многие из вас были ещё очень молоды, а я помню, как они пришли к нам и навязали этот договор. Деваться было некуда, и мы согласились! Последствия были ужасны. Они свободно могли явиться к нам, взять припасы и уйти. В то время, как казалось мне, сбывалось пророчество моего деда, которое гласило: “со временем, мелких независимых колоний не останется, потому что крупные не дадут им развиваться…” Но случился новый, невообразимо упорный подъем нашего народа, убедивший меня в том, что и маленькая колония, несмотря ни на что, может вырасти в нечто великое и устрашающее. Гонения на нас происходили недолго…до момента, когда наши силы укрепились, и мы стали пресекать любые попытки забрать нами добытые припасы! Стали гнать их в шею! – Одобрительные крики заполонили весь Царский зал. – И они, эти варвары, не смогли дипломатично решить все вопросы, не смогли с достоинством и уважением отнестись к нам. Они развязали эту войну! При этих обстоятельствах, наша Королева осознавала свою ответственность перед своей совестью и перед своим народом! Нас грозили уничтожить! И у нас никогда не было намерений кого-то там оккупировать! Поэтому было решено возложить судьбу и будущее нашей колонии и нашего народа в ваши руки! В руки солдат! – Неистовые аплодисменты, сопровождаемые истеричными криками восторга, сотрясали стены крепости. Когда всё утихло, генерал, театрально понизив тон речи, перешел к следующей части выступления: – Но в этой сладкой лужи падьи оказалась капля уксуса! Как бы мне не хотелось признавать то, о чем далее пойдет речь, но без этого войну нельзя представить. – Генерал слегка повернул голову и громко крикнул: – Выводите!

Началась легкая давка. Григорий почувствовал, как любопытные сородичи, стоявшие позади, начали толкать его вперед, пытаясь увидеть, кого же ещё вывели им на обозрение. Попытки сопротивляться давлению толпы были бессмысленны, но вдруг Григорий ощутил, как на его спину кто-то встал и тут же спрыгнул на стол. Спустя секунду, это повторилось снова. И снова. Быть мостом для наглых зевак он не желал и из последних сил вырвался из тисков толпы. Проползая по столу, он услышал позади себя голос Ефима:

– Куда ты? Подожди!

Раскидав всю еду на столе, Григорий сполз на пол. Он быстро поднялся и увидел, что солдаты полностью заполнили все свободное пространство Царского зала, оставив небольшой пятачок, где разворачивалось главное представление вечера.

– Идиоты, – прошипел сквозь зубы Ефим, слегка прижавшись к Григорию. – Зрелищ им не хватает!

К генералу подвели солдата, накрытого куском гнилого листа. Никто не понимал, что сейчас происходит и что этим представлением пытается показать генерал. Схватившись за край листа, он его остервенело стянул (для пущей драматичности, издав громкий выдох). Перед публикой предстал их сородич. Безвольно свесив голову, он с трудом стоял на ногах.

– Без чего же нельзя представить любую войну? – Генерал выдержал секундную паузу. Неожиданно для всех, он рванулся к узнику, схватив того за сломанные антенны. Подбородок плененного солдата вздернулся вверх. Повернувшись к толпе, генерал продолжил: – Её нельзя представить без них – Предателей!

Теперь, когда лицо предателя мог увидеть каждый, в разных уголках зала раздались удивленные, но не особо громкие, вздохи. Энтузиазм генерала начал угасать. Он был уверен, что разоблачение предателя должно было непременно привести публику в неописуемый восторг смешанный с гневом. Но как оказалось, большинство солдат либо близко не знали узника, либо видели в рядах армии, особо не интересуясь, кем тот является.

Но Григорий, несмотря на то, что, до этого момента, видел предателя один раз в жизни, сильно удивился. Он судорожно забегал своими маленькими, чёрными глазками по изуродованному лицу узника, иногда останавливая взгляд на толстом шраме, который тянулся от макушки головы до маленького рта. Григорию стало дурно от факта, что “сосед по ветке”, нелицеприятно высказывавшийся в адрес родной Королевы, на самом деле является предателем. Но не из-за разочарования или сочувствия к узнику почувствовал он себя паршиво. Осознание того, что в тот раз он не предпринял никаких действий по отношению к предателю и молча ушёл, приводило Григория в ужас.

«А если он рассказал им, что в последний раз общался со мной? – Нервно вопрошал у себя Григорий и тут же отвечал: – Но я же стою здесь, а не там. Значит, про моё общение с ним никто не знает».

– Боже мой! Ты только посмотри, дорогая! – раздался рядом с Григорием писклявый женский голос. Девушка обращался к своей подруге. – Я помню его! Недавно после боя залечивала ему рану на голове! Ох, кто же мог знать, что он…такой!

Знакомые нотки в голоске побудили Григория слегка повернуть голову и взглянуть на изумленную девушку. Он взглянул и замер. Она! Та, которую он поневоле оскорбил, стояла тут, рядом с ним! Но как он не заметил её раньше? Хотя, какая разница! Сейчас появилась возможность принести извинения и нужно было действовать… Думал Григорий и продолжал стоять подобно истукану, пялясь на девушку. Непреодолимая внутренняя скованность мешала ему обратиться к медсестре. Сказать, что у него поперек горла встали слова, значит соврать. Словам было тяжело сформироваться из-за скучковавшихся в гортани букв. Нижняя челюсть Григория медленно двигалась из стороны в сторону, когда он пытался выдавить из себя элементарное «привет». Возможно, в скором времени, девушка бы заметила, что на неё пялится безмолвный солдат, но Ефим избавил Григория от участи в очередной раз быть пристыженным, уронив ему на плечо свою тяжелую руку.

– Когда ты стал так много внимания уделять женщинам? – С усмешкой спросил адъютант. – Ты рискуешь пропустить всё интересное.

Григорий растерянно посмотрел на Ефима. Тот стоял, гордо выпятив грудь и, не смотря на то, что они с Григорием были одного роста, глядел на него будто бы свысока. На лице Ефима появилась улыбка, которую он старался выдать за дружескую, но Григорий почувствовал исходящую от адъютанта агрессию. Ему вдруг захотелось скрыться от товарища, но пришлось отбросить эту затею, когда генерал продолжил своё выступление и адъютант подошел к Григорию ещё ближе.

– Мне очень жаль, что наш дом, то место, где мы все росли брюхом к брюху; где ели одну пищу и совершали общий вклад в процветание колонии… мне жаль, что наш дом попытались предать! – Генерал снова встал возле головы плененной Королевы. – Те сородичи, которым, по неведомой мне причине, что-то помешало понять, где их истинный дом, которые нарушили клятву данную Королеве, данную на верность нашей колонии… будут казнены! Случайным «попутчикам» и перебежчикам с нами не по пути!

В Царском зале вновь поднялся одобрительный гул. Григорий молчал. Он чувствовал сильную тревогу, но не мог понять её истоки. То ли он переживал из-за того, что рядом стоит оскорбленная медсестра, и он не может вымолвить перед ней ни слова; то ли его пугал Ефим, который жадно впитывал каждое слово генерала, но при этом пристально следил за Григорием. А может быть, его тревожила речь генерала, будто бы являющаяся предостережением лично для него, для Григория? Он не знал, куда себя деть и твердо решил покинуть пир и отправиться спать, когда закончится казнь.

– Этого ублюдка и предателя зовут Фёдор, – Генерал деловито зашагал из стороны в сторону. – Я не буду расписывать то, чем он занимался и почему начал свою деятельность по подрыву суверенитета нашей колонии! Я…точнее один из ваших товарищей, расскажет о том, как он вычислил этого предателя и что значит быть ответственным членом колонии!

Тут же рядом с генералом появился низкорослый солдат, в котором Григорий узнал воина, пристально наблюдавшего за тем, как он беседовал с предателем Фёдором. Свидетель начал рассказывать, как вычислил изменника.

Колени Григория затряслись.

«Он точно видел, как я с ним общался! – Ритмичный стук зубов аккомпанировал истеричным мыслям Григория. – Если со мной никто из адъютантов не беседовал, а я ещё на свободе, то, что же получается? Либо этот свидетель слышал, что я ничего плохого не говорил (а я не говорил и даже возражал этому психу), либо он меня оболгал и приписал к нему в сообщники. Но почему меня не арестовали вместе с ним? Чего-то ждут? Посчитали клевету свидетеля необоснованной?»

У Григория закружилась голова, и он медленно начал отходить к выходу из зала. Не успел он сделать и трёх шагов, как Ефим остервенело схватил его за руку и рывком подтянул к себе.

– Ты чего разволновался, друг? – Сквозь зубы прошипел он, пытаясь удержать вырывавшегося из объятий Григория. – Смотреть страшно? За товарища боишься? Ну-ну, не дергайся! Иначе я быстро выведу тебя к нему!

Угроза подействовала. Григорий понял, что, если у Ефима есть основания для такого запугивания, значит, и генерал может быть в курсе его причастности (которой не было) к предателю.

– Вот и хорошо, – прошептал адъютант на ухо Григорию, когда тот перестал дергаться. – Я особо и не сомневался в том, что ты можешь быть как-то связан с этим ублюдком. По нашей прошлой дружбе помню, какой ты был не шибко разговорчивый, вечно сам себе на уме, всегда в сторонке от всех. В определенный момент юношества и я был таким, если помнишь. Но потом перерос этот период. А ты таким и остался.

Григорий попытался что-то ему возразить, но Ефим больно ударил по ноге и тот быстро смолк.

Стоявший рядом с генералом свидетель продолжал говорить.

– Такие как ты всегда вызывали у меня вопросы своим отношением к колонии, – Ефим сильно сжал руку Григория. – Вы не стремитесь полностью вкладывать себя в общее дело, общий труд. Сколько подобных тебе не встречал, все как один: выполнил свой минимум работы и пошёл бродить за крепость, витать в облаках или чем вы там занимаетесь. И говорил я всем, что в таких как ты есть изъян, но не мог понять какой! А тут прибегает к нам глашатай и говорит, что один из солдат слышал речи против Королевы. Мы к генералу, тот просит привести солдата. Приводят этого, – он слегка кивнул головой на выступающего свидетеля. – и кричит всем собравшимся, мол, видел, слышал. Как выглядит? Морда со шрамом. С кем разговаривал? С каким-то солдатом со сломанной рукой. Какая из рук сломана? Не знаю. С какой стороны сломана? Не знаю. А таких, лишь со сломанными руками, не то, чтобы много, но достаточно. Ну, отправил нас генерал сначала предателя искать. Нашёл я. Как ни в чем не бывало, двигался наш Фёдор в госпиталь в одной из колон. На допросе его раскололи. Признался, что говорил слова против Королевы. Но с кем говорил, так и не узнали. Потому что он сам не знал. Странный он какой-то. Контуженный.

– Тогда с чего ты взял, что это я? – тихо спросил Григорий, надеясь, что адъютант не сможет привести достаточно доказательств для обвинения. Но если бы он понимал, что в период военного времени, когда одна колония воюет с другой колонией, правосудие не нуждается в доказательствах. Правосудию нужна жертва для предупреждения дальнейших преступлений.

– Когда предатель раскололся, мы отправились опрашивать каждого солдата не только с единственной сломанной рукой, но и со всеми возможными сломанными конечностями, – Ефим посмотрел на перевязанную руку Григория. – Но я до сих пор не могу понять, почему нас не привели к тебе? Не уж то у вас имеется ещё один коллаборационист-дружок?

– Нет у меня никаких дружков. – Тихо ответил Григорий.