Флатус

– Алексей Николаевич, – начал тараторить тот, – к нам губернатор едет!

Лицо полицмейстера изменилось. Вместо легкого недоумения появилась гримаса ужаса, и, сорвавшись с места, он побежал в свой кабинет. Немного опешив, я направился за ним. Баклажаны, которые Чудновский засушивал в углу своего кабинета тут же полетели в окно под раздосадованные стоны полицмейстера. Он подбежал к своему столу и скинул с него грязную кофейную чашку, прилипшую к листу бумаги. Я принялся собирать с пола осколки, пока Алексей Николаевич искал свой значок полицмейстера. Мой взгляд упал на бумагу, на которой стояла чашка. Жирными буквами на листе было выведено слово “ПРИКАЗЫВАЮ”. Бегло пробежав взглядом, я понял, что это обвинительный приговор по делу ростовщика, убившего свою жену еще в конце мая. Припомнилось мне, что мы этот приговор ищем уже второй месяц, а он, как оказалось, был подставкой для чашки кофе.

Когда я выкинул осколки, Чудновский продолжал судорожно искать свой значок.

Но вдруг из большого зала раздался оглушительный рев:

– Встать!

Приехал губернатор. Чудновский замер на долю секунды, пронизывая стену стеклянным взглядом, потом резко полез в ящик стола, не отводя взор от двери кабинета.

Я не знаю, как ему это удалось, но стоило в кабинет войти губернатору, как нечто похожее на значок уже висело на груди полицмейстера.

– Ваше высокопревосходительство! – прокричал Алексей Николаевич, встав по стойке смирно.

Губернатор города Люберск, Максут Беляковскый, предстал передо мной впервые. Это был невысокий грузный человек, который по размеру был как четыре Чудновских. Пуговицы героически сдерживали края его мундира, а воротник предательски душил расплывшуюся по плечам шею. В раскачку подойдя к столу полицмейстера, губернатор уселся в его кресло. Беляковскый высокомерно окинул взглядом кабинет, прищурив свои глаза-бусинки, и, поправив свое пенсне, обратился к Чудновскому:

– Как у Вас идут дела, Алексей Николаевич?

– Хорошо, Ваше высокопревосходительство! – громко ответил полицмейстер.

– Хорошо, значит, – неторопливо повторил за ним губернатор. – Теперь для нас “хорошо”, когда по городу орудует маньяк?

– Я, ну… – Чудновский растерялся.

– Придурок! – внезапно закричал губернатор, громко ударив кулаками по столу. – Придурок! Бестолочь! Кретин!

Вздрогнув, Алексей Николаевич отошел от стола.

– Какое хорошо?! – не успокаивался Беляковскый. – Четыре громких преступления, одно произошло вообще… у Вас под носом!

– Я его не учуял, – попытался скаламбурить Алексей Николаевич.

Мое сердце сжалось. Шутка была неуместна, как антимилитарский перформанс обнаженной студентки-суфражистки, которая неведомым образом пробралась на наш выпускной бал в полицейской школе и принялась обмазывать себя свиной кровью. Впервые мне стало страшно за Чудновского, а тот, словно осознав, что произнес глупость, сконфузился настолько, что казалось, будто его раскрасневшееся лицо в любой момент лопнет, как воздушный шар.

Губернатор сдавленно хихикнул и в ту же секунду невозмутимо смолк. Я заметил, как Алексей Николаевич удивился такому ходу событий. Немного взбодрившись, он добавил:

– Как говорится, пропала чуйка…

Беляковскый вновь хихикнул.

– Была как у собаки, – Алексей Николаевич явно вошел в кураж и не намерен был останавливаться, – А стала, как у портовой ш…

– Замолчи. – Раздраженно произнес губернатор и поднялся с кресла. – Придурок.

Чудновский спрятал голову в плечи и послушно стих.

– Я здесь для того, чтобы поставить вам временные рамки! – губернатор поправил свой мундир, грозно одернув его за края. – Приказываю найти маньяка и покончить с этим делом, до конца этой недели! – Беляковскый направил свой пухлый палец на полицмейстера. – И лично ты будешь искать преступника…

Смерив Чудновского презрительным взглядом, губернатор добавил:

– И почисти свой значок, а то он похож на сухой помидор!

Чудновский прижал подбородок к груди. Действительно, сходство значка полицмейстера с засушенным помидором было колоссальным.

Оторвавшись от разглядывания значка, Алексей Николаевич произнес:

– Будет сде…

Он затих, когда увидел, что губернатора в кабинете уже нет. Через несколько мгновений из большого зала донесся крик:

– Ушел!

Привычный гомон вновь воцарил в полицейском участке. Алексей Николаевич мрачно посмотрел на меня.

– Что я сделал не так? Почему он разозлился? Сидел, хихикал над моими шутками, как ребенок.

– Господин полицмейстер, – сняв свой мундир, я повесил его на вешалку. – Все знают, что эти смешки Беляковского не одобрение шуток. Он к власти шел очень долго, и лизоблюдство было его важным инструментом по достижению целей, как, впрочем, у каждого чиновника. Про смешки Беляковского уже анекдоты ходят. Это всего лишь рефлексы из прошлого. Мне казалось, Вы в курсе.

Чудновский был искренне удивлен услышанному откровению. Он подошел к своему креслу и с громким вздохом в него плюхнулся.

– Да уж, – обреченно произнес Чудновский. – Теперь я лично буду этим заниматься. Выезжать на места, искать улики… С другой стороны, нужно было когда-то начать. Ладно. Будешь мне помогать.

– Так точно! – я радостно встрепенулся. Это было серьезным повышением до должности помощника полицмейстера города, пусть оно и было неформальным. – С чего начнем, Алексей Николаевич?

– А начнем мы, – Чудновский медленно поглаживал свои усы, – С перекуса. Здесь за углом есть хорошая харчевня. Там делают невероятно вкусное турецкое блюдо с баклажанами.

Глава 3

После завтрака в харчевне мы с Чудновским приняли решение осмотреть квартиры жертв “похитителя флатуса”. Теперь так, по инициативе Алексея Николаевича, в следственных документах именовался маньяк. Все утро я пытался переубедить его не делать этого, потому что до конца не было установлено, что преступник охотится именно за кишечными газами. Но Алексей Николаевич был непреклонен. Полицмейстер уверял, что маньяку необходим флатус, но для чего именно, он не знал. Помимо этого, он сразу назвал имя преступника – Тихон Телорез, – что еще сильнее меня возмутило. Не имея убедительных доказательств, лишь единожды увидев его на крыше в полумраке, Чудновский почти “завершил” дело. На мой вопрос, почему же мы не ищем Телореза, он ответил, что не знает, где находится преступник, и придется выслеживать его по немногочисленным зацепкам. Как бы я ни возмущался – удивительно, что полицмейстер позволял мне высказывать свое мнение, – но идти против старшего по званию не позволял служебный этикет. Мной было принято решение потакать недальновидным действиям Чудновского, при этом, по мере поступления к нам в руки улик, параллельно вести правильное по всем академическим нормам расследование, но уже в одиночку.

Повозка остановилась возле дома Зинаиды Проглотовой. Моей задачей было вновь допросить женщину и провести полный обыск квартиры. Благо, Чудновский додумался выписать соответствующий ордер. Алексей Николаевич принял решение отправиться к дому второй жертвы – некоего Калотучикова. Дом находился в паре кварталов от дома Проглотовой, на Белобрусиловской улице.

Покинув повозку, я обратился к полицмейстеру:

– Если будут зацепки, то сразу примчу к вам.

– Да, хорошо, – безразлично ответил Чудновский.

– Знаете, Алексей Николаевич, – я нашел в себе силы вновь попытаться убедить полицмейстера пересмотреть отношение к делу, – У меня большие сомнения, что Телорез причастен к этим преступлениям.

– Хватит, Какушкин! – тут же оборвал меня Чудновский. Он медленно почесал свою грудь и с детской радостью обнаружил забившейся в ногте кусочек баклажана. Не раздумывая, он закинул его в рот и добавил: – Выполняй приказ и не нуди. Поехали!

Поводья громко хлестнули, и повозка покатила по Леворадикальной улице, скрывшись за ближайшим перекрестком.

***

– Вы слышали про Тихона Телореза? – неохотно спросил я у Проглотовой, осматривая мятые газеты на ее прикроватном столике.