Этюд на холме

Раз-два. Раз-два. Раз-два.

Никто не разговаривал.

Мы присоединились к толпе, которая уже стояла здесь, в десяти шагах от высоких железных ворот.

– Тут есть часы. Так мы узнаем.

Я посмотрел наверх, хотя и не понял ее, и увидел спины людей, темные пальто, шарфы, фетровые шляпы.

– Давай-ка мы тебя приподнимем, а то ты ничегошеньки не увидишь.

И меня подняли на мясистое плечо незнакомца. Грубая ткань его куртки терлась о мое бедро, но теперь я мог видеть поверх голов, в свете медленно поднимающегося тусклого солнца, и железные ворота, и башню, и часы цвета кости с черными стрелками. Пока я смотрел, вторая стрелка пододвинулась на пункт ближе к восьми часам, и позади меня и везде вокруг раздался легкий гул, словно нахлынула морская волна, но потом откатилась обратно.

Мне было страшно. Я все еще не мог и предположить, что будет дальше, но я был уверен, что они выведут Артура Нидхэма на тюремную башню и повесят его там, прямо перед всеми. Я не мог понять, как целая толпа сможет зайти внутрь самой тюрьмы, чтобы наблюдать, как я наблюдал в смотровую трубу представление на пирсе. Я не знал, хочу ли я увидеть повешение или нет. Камера для приговоренных, вот что занимало мои мысли. Я хотел увидеть ее, быть там вместе с Артуром Нидхэмом.

Часы снова продвинулись вперед. Потом, где-то позади нас, кто-то начал петь, и постепенно толпа это подхватила, пока не стали петь все, только тихо. Гулкая низкая вибрация гимна заставила меня содрогнуться.

Пребудь со мной!
Уж свет сменился мглой.
Густеет тьма.
Господь, пребудь со мной![6 - «Пребудь со мной» (Abide with me) – церковный гимн, слова Генри Фрэнсиса Лайта (Henry F. Lyte, 1793–1847).]

Они пропели еще один куплет, а потом довольно внезапно остановились, как будто где-то стоял дирижер, который подал сигнал. А после этого воцарилась такая тишина, с какой я раньше не сталкивался.

Стрелки часов встали на восьми. Мужчина, на чьих плечах я сидел, крепко сжал мои ноги. Я вглядывался и вглядывался в башню. Было похоже, что все в толпе перестали дышать, и серое небо слегка светилось за темной тюрьмой.

Ничего не произошло. Никто не взошел на башню. Я прищурился на тот случай, если просто не разглядел все как следует, но там все так же ничего не было, совершенно ничего, и достаточно долго, и все же странная и пугающая тишина продолжала висеть в воздухе.

А потом я увидел мужчину в форме, который шел по тюремному двору к воротам и держал белый листок бумаги в руке. В передних рядах послышался шум, и шепот распространился по толпе, как пожар. Человек вышел из маленьких воротец внутри больших и прикрепил лист бумаги к доске. Шум возрастал. Люди что-то говорили друг другу и передавали это все дальше и дальше, а потом мужчина резко снял меня со своих плеч, так что я почувствовал, что мне нехорошо.

– Скажи спасибо, – сказала тетя Элси.

Я не знал, за что мне надо его благодарить. Я ничего не видел. Ничего не случилось. Так я и сказал тете.

– Мерзкого, злого человека повесили, и он умер, и ты был здесь, ты был свидетелем, ты видел, как свершается правосудие. Никогда не забывай этого.

Восемь

Айрис Чатер сказала доктору Дирбон, что она устала, но она не смогла найти слов, чтобы передать, насколько устала. Каждый день после смерти Гарри превращался в схватку с изнеможением, которое затуманивало ее мысли и, казалось, наполняло ее конечности влажным песком. Когда она отправлялась по магазинам – а она всегда выбирала те, которые были поблизости, в центре Лаффертона она не была уже несколько недель, – у нее было ощущение, что она может прямо сейчас лечь на тротуар и тут же заснуть.

А сейчас она лежала на диване в гостиной. Была середина декабря. Усталость только усугубилась, несмотря на то что она проспала два часа. Трещал огонь, шторы были наполовину опущены. Птицы молчали под своим покрывалом.

Она заметила, что снаружи стало темно. Это было одно из самых неприятных в жизни в одиночестве теперь, в самом конце года, – темнота наступала рано и держалась до позднего утра, делая дни короткими, а ночи – бесконечными.

Но всего на секунду, когда она согрелась под одеялом, ей стало хорошо и как-то странно радостно. Комната как будто бы держала ее в теплых объятиях, и тепло облегчило артрит в ее коленях. А приятнее всего было чувство, которое приходило и уходило всегда так неожиданно. Будто Гарри был в комнате, с ней. Подождав секунду, она произнесла его имя вслух – тихо, неуверенно, испугавшись звука собственного голоса.

– Гарри?

Она ничего не услышала, но знала, что он ей ответил. Она протянула руку.

– Ох, Гарри, милый, это тяжело, это так тяжело. Я знаю, что ты счастлив и тебе больше не больно, и я очень этому рада, конечно же, рада, но только я очень сильно скучаю по тебе. Я и не думала, что мне придется так тяжело. Ты же не уйдешь от меня насовсем, правда? До тех пор, пока я знаю, что ты тут, со мной, вот так, у меня получается справляться.

Ей хотелось, чтобы он сел на стул напротив нее, чтобы она могла увидеть его, а не просто чувствовать его присутствие, чтобы он мог показать ей, что с ним все хорошо и он не изменился.

– Я хочу видеть тебя, Гарри.

Внезапно пламя вспыхнуло, и на секунду огонь стал синим. Она затаила дыхание, полная желания и мольбы.

Он был здесь.

– Я хочу видеть тебя, – громко взвыла она, и внезапная холодная уверенность в том, что этого не будет, и разочарование от этого, стали такими же горькими и острыми, как и в самом начале.

Стук в заднюю дверь испугал ее, но потом она услышала, как ее зовет Полин Мосс, и начала с трудом подниматься с дивана.

– Я в порядке. Я здесь.

Полин была хорошей соседкой, хорошим другом, но иногда ее присутствие было совсем не необходимо. Бывали дни, когда Айрис думала, что предпочла бы больше не видеться и не разговаривать ни с одной живой душой.

– Я сделала булочки в глазури. Мне поставить чайник?

Айрис Чатер вытерла глаза и водрузила на место свои очки, зажгла лампу. Ну что же, ей очень повезло, так она подумала. Как же живется тем, у кого нет соседей, которые за ними присматривали бы и могли разделить с ними чашечку чая?

– Здравствуй, дорогая, – ой, я тебя не разбудила? Я прошу прощения.

– Нет, нет, я просто прилегла и задумалась. Самое время мне было встряхнуться. – Она прошла за Полин на кухню. – Ты молодец.

Поднос был накрыт, тарелка с теплыми булочками в глазури стояла на плите.

– Нет, я – эгоистка. Мне просто очень хотелось этих булочек, и ты дала мне повод. Я теперь никогда не сброшу лишний вес, учитывая, что Рождество на носу. Я уже достала свою форму для пирога, пока делала булочки. Не хочешь походить со мной по магазинам в субботу, когда я буду выбирать фрукты?

Рождество. Айрис посмотрела на вышитые люпины на салфетке, накрывавшей поднос. Рождество. Это слово не значило ничего. Она не хотела ни думать о нем, ни вспоминать, даже пытаться.

Полин подняла поднос.

– Ты принесешь чайник?

Она встала, и боль раскаленными до бела вертелами пронзила ее колени с такой силой, что ей пришлось ухватиться за край стола, пытаясь выровнять дыхание. Полин внимательно на нее взглянула, но ничего не сказала и молчала до тех пор, пока они не устроились напротив огня и булочки в глазури не были съедены, а они пили уже по второй чашке чая.

– Я добавляю щепотку пекарского порошка в эти булочки… моя мама всегда так делала, и не знаю почему, но это делает их вкуснее, тебе так не кажется?

Айрис Чатер с нежностью посмотрела на свою подругу.

– Я не знаю, что бы я делала без тебя последние несколько недель. И пока Гарри болел. Я бы хотела что-нибудь сделать для тебя, Полин.

– Ты можешь.

– Тебе стоит только попросить. Надеюсь, ты и так об этом знаешь.