Рассвет языка. Путь от обезьяньей болтовни к человеческому слову. История о том, как мы начали говорить

При этом нам трудно избавиться от ощущения, что то, что отличает нас от других животных, находится в голове, что именно в этой части тела мы оснащены лучше, чем другие. Разумеется, и это всего лишь предубеждение, которому не следует доверять слепо. Слишком глубоко укоренилась в нас склонность противопоставлять себя другим, рассматривать себя в качестве мерила всего и вся, а в тех, кто от нас отличается, видеть прежде всего отклонение от нормы – в невыгодную для них сторону.

Мы смотрим свысока не только на животных. При любом контакте разных групп людей представители каждой замечают прежде всего собственные преимущества. «Мы против других» – этот шаблон застрял в нашем сознании с незапамятных времен. Более двух тысяч лет тому назад римляне считали неполноценными существами германских варваров, которые, в свою очередь, так же смотрели на изнеженных римлян. И началось это, конечно, гораздо раньше. Легко представить себе, как более 100 тысяч лет тому назад неандертальцы были неполноценными варварами в глазах первых представителей вида Homo sapiens и платили им за это той же монетой. И так оно продолжалось вплоть до недавнего времени. Только сегодня большинство из нас, хотя и далеко не все, начинает понимать, что чувство превосходства над другим – не более чем иллюзия, опасное заблуждение, меньше всего способствующее достижению взаимопонимания.

Варваров прозвали варварами римляне, а до того – греки за язык, который звучал не как «настоящий» – греческий или латынь, – а как нечто невнятное: «вар-вар-вар». Именно язык отличал цивилизованных «нас» от неполноценных «их». Греки и римляне смотрели на свой язык как на норму и тех, кто разговаривал не так, называли «варварами». Язык был для них ключом к цивилизованности.

В этом смысле важная роль отводится языку и в Библии. И там он используется для различения «своих» и «чужих». В двенадцатой главе Книги Судей говорится, как правильное произнесение слова «шибболет» становится вопросом жизни и смерти. Уличенного в недопустимом диалектном выговоре казнят.

Есть в Библии история и о том, как языки были созданы, чтобы разделить изначально единое человечество. В главе о Вавилонской башне сказано, что первое время все люди говорили на одном языке и это наделяло их безграничными возможностями[2 - «И сказал Господь: вот один народ, и один язык, и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать» (1. Моисей; 11: 6).]. Но это не понравилось Богу, который, чтобы держать людей в повиновении, разделил их, заставив заговорить на разных языках, после чего они перестали понимать друг друга. В самом деле, более эффективного способа посеять раздор не придумать. Таким образом Библия объясняет многообразие языков.

При этом открытым остается вопрос о возникновении языка как такового. Язык существовал в самом начале Мира. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоанн 1: 1). И первое, что поручил Бог Адаму в райских кущах, – дать названия животным (1. Моисей 2: 19), то есть это было лингвистическое задание, предполагающее, что к тому времени Адам уже владел каким-то языком. Если учесть, что на тот момент нашему общему праотцу было несколько дней от роду, логично предположить, что он был создан с готовым языком в голове, в котором отсутствовали только названия животных.

Так или иначе, в Библии язык – первое человеческое качество, которое подчеркивается в Адаме. Человек дает названия животным, не наоборот. И по сей день язык – одна из немногих неоспоримых характеристик, отличающих человека от прочей твари. Именно язык может стать ключом к пониманию сути нашей «человечности».

Но чтобы ответить на вопрос, почему у людей есть язык, одной Библии мало. Прежде чем приступать к проблеме происхождения языка, нам нужно разобраться с самим языком, его природой и структурой, а также с природой человека как биологического вида и его эволюционным развитием. Мы должны понять, что представляет собой мышление и как работает наш мозг. Чтобы ответить на вопрос, каким образом у людей появился язык, нам следует принять во внимание результаты исследований в самых разных областях знания. Не только собственно в лингвистике, но и в эволюционной биологии, палеоантропологии, археологии, приматологии, генетике, анатомии, этологии, нейробиологии, когнитивных исследованиях, психологии, социальной антропологии – и это далеко не полный список.

Все это может затруднить понимание вопроса, не в последнюю очередь для тех, кто является специалистом в какой-либо одной отрасли, а с остальными имеет в лучшем случае шапочное знакомство. Я не обещаю вам глубокого погружения в каждую из перечисленных выше наук, но окунуться в некоторые темы придется. Большего, будучи ограничены рамками этой книги, мы, к сожалению, позволить себе не можем. Из опасения потерять нить рассуждения я упрощал, упуская некоторые несущественные для нас детали. В большинстве случаев я отдаю себе отчет в сложности и неоднозначности затрагиваемых вопросов, но предпочитаю давать лишь общую картину состояния научной проблемы на сегодняшний день, не усложняя ее больше самого необходимого.

* * *

Природа языка оставалась в центре внимания философов с тех самых пор, до которых мы можем проследить историю философии. За триста с лишним лет до начала нашей эры великий древнегреческий мыслитель Аристотель рассматривал язык как разделительную черту между миром человека и животных. А младший коллега Аристотеля Эпикур выдвинул первую из известных теорий происхождения языка. Согласно философу, язык начинался с врожденных реакций людей на различные переживания. Каждое определенное переживание заставляло человека издавать определенный звук, который и становился знаком этого переживания. Такая система врожденных звуков для разных переживаний и послужила основой для возникновения языка. Непонятно только, откуда взялись эти врожденные реакции? Об этом теория Эпикура умалчивает.

Спустя две тысячи лет интерес к проблеме происхождения языка проявили философы Просвещения. Готфрид Вильгельм Лейбниц, более известный своими математическими трудами, опубликовал идеи на этот счет в 1710 году и свел основы первоначального языка к звукоподражению – словам вроде «мяу» или «кукареку», которые, хоть и в небольшом количестве, до сих пор сохраняются в нашем лексиконе.

Француз Этьен Бонно де Кондильяк в опубликованном в 1746 году «Опыте о происхождении человеческих знаний» размышлял о том, что язык мог начинаться с жестов и пантомимы, которые впоследствии трансформировались в систему знаков. Похожие мысли высказал в 1765 году шотландский философ Томас Рид – не то под влиянием Кондильяка, не то независимо от него. Он же рассуждал о связи языка и искусства.

Даже швейцарский политический философ Жан-Жак Руссо, более известный благодаря идее «благородного дикаря»[3 - «Благородный дикарь» (фр. Bon sauvage) – тип персонажа, популярный в литературе эпохи Просвещения. Призван иллюстрировать врожденную добродетель человека до соприкосновения с развращающей цивилизацией. – Прим. пер.], отдал дань этой животрепещущей теме. В полемике с Кондильяком Руссо высказал мысль, что, общаясь между собой, «благородные дикари» использовали как жесты, так и звуки. Жестами они выражали смысл высказывания, а звуками – эмоции. Впоследствии ритуалы и песнопения сыграли ключевую роль в трансформации звуков и жестов в настоящий язык.

Еще один представитель того славного поколения шотландец Джеймс Бернет, лорд Монбоддо, может быть с полным правом назван лингвистом, а не просто философом, размышляющим на досуге на тему языка. Так или иначе, Монбоддо можно причислить к тем, кто заложил основы современной сравнительной и исторической лингвистики. Пытаясь проследить историю разных языков и их родство, Монбоддо не мог обойти стороной вопрос о происхождении языка как такового. Он сделал упор на социальную функцию языка и поставил во главу угла имитацию, то есть умение подражать. Интересно, что на эту и некоторые другие идеи его вдохновили наблюдения за общением орангутанов в неволе. До рождения Дарвина оставалось несколько десятилетий, и было далеко не очевидно, что происхождение языка следует связывать с эволюцией человека как биологического вида и обезьяны имеют к этому самое прямое отношение. Но Монбоддо мыслил в этом направлении, даже если эволюционные идеи и не получили у него должного оформления.

Следующим ученым XVIII века, занимавшимся проблемой происхождения языка, был Иоганн Готфрид Гердер, которого принято называть немецким философом, хотя Германии как таковой в то время не существовало[4 - В это период Германия еще входила в состав и была ядром Священной Римской империи германской нации (962–1806) – надгосударственного союза итальянских, немецких, франкских и западнославянских государств и народов. – Прим. ред.] и родной город Гердера Моронг находился в Польше. Будучи дружен с Гёте, Гердер внес свой вклад в укрепление национального самосознания немцев, но в политике был скорее радикалом, чем консерватором, и поддерживал Французскую революцию.

Наиболее заметный след Гердер оставил в литературоведении, однако в 1772 году опубликовал целую книгу о происхождении языка. В ней он рассуждает о так называемом естественном языке – всех тех звуках, которые используют животные и люди для выражения своих чувств: криков боли, желания и так далее.

Но истоки человеческого языка Гердер видит совсем в другом. Не в «естественном языке», а в том, что отличает нас от животных и объясняет, почему у нас есть полноценный язык, а у них – только «естественный». Идеи Гердера на этот счет интересны и имеют параллели в современных теориях эволюции человека.

Всех животных, кроме человека, Гердер считал более или менее специализированными, то есть подверженными специфическим инстинктам, которые рассчитаны на добычу определенной пищи. Именно специфичность в отношении пищи ограничивает животных, но человек в этом отношении универсал. Он не раб инстинктов и способен рассуждать, ориентируясь в новых ситуациях, и находить оригинальные решения. И в этом, согласно Гедеру, ключ к проблеме языка. В нашей потребности коммуницировать за пределами того, что дано в инстинктах.

Благодаря разуму, у нас всегда есть возможность отступить на шаг и хорошенько обдумать ситуацию, вместо того чтобы идти на поводу у инстинктов. Мы можем по-своему оценить то, что видим, и создаем слова для обозначения новых переживаний. При этом Гердер наделил людей по крайней мере одним инстинктом – инстинктом наименования. Врожденным стремлением выразить словами любое впечатление.

Таким образом, философы Просвещения уделили много внимания проблеме языка, при этом их идеи по большей части оставались чистыми спекуляциями, то есть более или менее фантастическими сценариями на тему, как мог возникнуть язык, без ощутимой опоры на знания о том, как язык функционирует, или о происхождении самого человечества. И в этом нет ничего удивительного, ведь в XVIII веке об этом практически ничего не было известно. Поэтому тому, кто решил заняться проблемой происхождения языка, оставалось лишь строить догадки.

Только в XIX веке лингвистика – наука о языке – стала самостоятельной отраслью знания и требования к содержанию научных трудов и обоснованию идей вышли на другой уровень. Досужие фантазии больше не приветствовались. Но происхождение языка в качестве предмета научного исследования успело снискать себе дурную славу. Настолько дурную, что работы на эту тему в 1866 году были запрещены Парижским лингвистическим обществом.

Тема оставалась под запретом добрую сотню лет, в течение которой в этом направлении не было сделано ничего достойного внимания. Зато за этот самый период наши знания о человеке, языке и эволюции существенно пополнились, что создало более прочную платформу для изучения интересующей нас темы. И все-таки прошло еще немало времени, прежде чем проблема происхождения языка была настолько реабилитирована в глазах научного сообщества, что снова обратила на себя внимание исследователей.

Стивен Пинкер, 2011

Отдельные попытки поднять этот вопрос предпринимались с 1960-х годов такими учеными, как Эрик Леннеберг и Дерек Бикертон[5 - Бикертон, в отличие от Леннеберга, оставался ключевой фигурой в изучении эволюции языка вплоть до своей недавней смерти. Его последняя книга вышла в 2016 году, когда автору было 90 лет. Имя Дерека Бикертона еще не раз встретится на страницах этой книги.]. Но только в 1990-х работа в этом направлении стала по-настоящему набирать обороты.

В самом начале этого нового этапа обозначились две ключевые фигуры: Стивен Пинкер и Джеймс Херфорд. Их роли были различны. Пинкер – профессор психологии в Гарварде – в 1990 году совместно с Полом Блумом опубликовал статью об эволюции языка, обратившую на себя внимание научного сообщества. А в 1994-м – научно-популярную книгу «Язык как инстинкт», ставшую бестселлером. Эта книга в свое время заставила и меня задуматься над проблемой языка, при том что я далеко не во всем был согласен с Пинкером.

Но Пинкер – универсальный мыслитель, чьи интересы простираются на многие области академической науки. Он автор книг по проблемам наследственности, человеческого мышления и поведения. Нигде не задерживаясь подолгу, Пинкер мог быть вдохновителем, но никак не действующим лидером.

Джим Хёрфорд на конференции «Эволенг», 2014, Вена

Роль лидера досталась Джеймсу Херфорду, профессору лингвистики из Эдинбургского университета. Именно Херфорд взял на себя инициативу организации регулярных научных конференций по проблемам эволюции языка.

Конференции «Эволенг» стали ареной, на которой исследователи всего мира с интересом к проблеме происхождения языка обмениваются идеями и намечают направления и стратегии дальнейшей работы. Эти встречи проводятся раз в два года. Очередная намечается в Торуни (Польша)[6 - Эта конференция состоялась в 2018 году.], куда и я намерен отправиться сразу после того, как передам рукопись моей будущей книги в издательство.

Исследовательское движение, инициированное Джеймсом Херфордом и его коллегами в 1990 году, объединило довольно пеструю группу ученых из самых разных областей с общим интересом к проблеме происхождения языка.

Вот уже почти тридцать лет мы обмениваемся идеями и мыслями, ставим совместные эксперименты, сопоставляем результаты наших исследований, делаем компьютерное моделирование – в общем, собираем всевозможную информацию, которая в дальнейшем позволит нам сказать о происхождении языка то, что уже не будет чистой спекуляцией и поэтому не подпадет под запрет 1866 года.

Моя книга основана на результатах этого исследовательского путешествия, и цель, которую я преследую, – дать общую картину того, где мы находимся сегодня, что мы думаем, что знаем и чего не знаем. Полотно, которое нам предстоит соткать, состоит из множества нитей, протянутых из самых разных областей знания. Потребуется время, чтобы понять, какое отношение имеют некоторые из них к лингвистике. Узор на полотне будет проступать постепенно, но под конец все нити до единой займут свое место. Поэтому, если я вдруг заведу разговор об акушерках, роботах, каракатицах или левшах, знайте, что я делаю это не ради развлечения, а потому что каждому из перечисленных персонажей есть что сказать по нашей теме.

Часть первая

О языке

Человеческий язык

Моя младшая дочь Аина сидит у меня на коленях, пока я пишу эти строки. Ей шесть месяцев, она всему рада и всем интересуется, поэтому не так просто убрать ее руки с клавиатуры. Она постоянно издает какие-то звуки: смеется, плачет, практикует горловое пение или что-то лопочет. Вне сомнения, она разговаривает со мной. Аина хочет, чтобы я поднял ее с коврика, на котором она сидит, и для нее не проблема донести до меня эту просьбу. При этом Аина не пользуется речью. Она не говорит. Звуки, которые она издает, нельзя назвать словами. Еще несколько месяцев, и она сможет назвать меня папой, но не сейчас.

Когда мы может утверждать, что ребенок «использует язык»? Все родители знают, как долог путь от первого младенческого лепета до беглого изъяснения осмысленными фразами на родном ребенку языке. Постепенно, стадия за стадией, из бессловесного существа формируется разговорчивый трехлетний малыш. В возрасте Аины дети обычно отрабатывают звуки. Потом – примерно к первому дню рождения – в их потоке начинают мелькать узнаваемые слова, которые ко второму дню рождения складываются в простые фразы. Полноценные, построенные в соответствии с правилами грамматики предложения обычно появляются к третьему году жизни.

Сроки, конечно, могут варьироваться. Но все дети в своем развитии проходят одни и те же стадии и примерно в одном порядке. Разница только в скорости, это я могу утверждать, опираясь на собственный родительский опыт.

Изучает ли ребенок один или несколько языков, не играет существенной роли для процесса в целом, равно как и то, идет ли речь о языке невербальных знаков или разговорном языке. Дети хорошо усваивают языки, вне зависимости от их формы и внешних обстоятельств, до тех пор, пока растут, будучи погруженными в среду языка. И это дается им на удивление легко в сравнении с тем, сколько усилий и осознанных тренировок требует, к примеру, усвоение математики или музыки, которые сами по себе нисколько не сложнее языка.

Тем не менее детям требуется пара лет, чтобы научиться говорить. Можем ли мы уловить в течение этого процесса точку, поворотный момент, когда детский лепет становится языком? Можем ли назвать языком первые издаваемые ребенком звуки? Едва ли. Крик новорожденного не язык в собственном смысле этого слова. Может, первую осмысленную и грамматически правильную фразу? Вряд ли. Обычно ребенок начинает говорить задолго до того, как его речь становится в общем и целом грамматически правильной. Искомая точка располагается где-то между этими событиями, и обозначить ее не так просто. И несколько месяцев спустя я вряд ли смогу записать в ежедневнике: «Сегодня Аина наконец заговорила на своем родном языке». Зато наверняка отмечу день, когда она впервые назвала меня папой. Ведь если мы посчитаем, что первое применение осмысленных слов – это начало использования языка, то нам придется свести язык к чистому словопроизводству, что не совсем верно.

Та же проблема возникает, когда мы говорим о возникновении языка в доисторические времена. Мы происходим от обезьяноподобных предков. Нашей ветви на эволюционном дереве понадобилось развиваться много миллионов лет, прежде чем на земле появился современный человек. И те, кого мы сегодня помещаем у самого основания этой ветви, разговаривали не лучше нынешних шимпанзе или бабуинов. Точка появления языка располагается где-то между нами и ними.

Ноам Хомский (род. 1928) – без преувеличения может быть назван самым авторитетным лингвистом XX века. Его теория генеративной грамматики в 1960-е годы перевернула научные представления о языке. Хомский известен и как сторонник идеи «врожденной грамматики».

В принципе язык вполне мог возникнуть в готовом виде в ходе человеческой эволюции, без постепенного развития и промежуточных форм. У этой идеи «большого языкового взрыва» есть сторонники среди лингвистов, к примеру Ноам Хомский[7 - Американский лингвист, публицист, философ и теоретик. В работе «Логическая структура лингвистической теории» впервые высказал основное положение теории порождающей грамматики – о существовании врожденной языковой способности человека, которая не зависит от других его способностей. – Прим. ред.]. Но с биологической точки зрения крайне маловероятно, чтобы такое сложное качество, как наша способность к языку, появилось сразу и ниоткуда. Представляется более разумным, что язык развивался поэтапно, как наш мозг или умение создавать орудия труда.

Вполне возможно, что эти этапы походили на те, которые проходят дети, или же это были совсем другие процессы, со своими промежуточными формами. Но какие-то формы должны были быть между бессловесными обезьянами и людьми с полноценным даром речи. Где-то в этом промежутке затерялась стадия первоначального языка, простейшей его формы. Или же праязыка – того, что впервые можно было бы назвать человеческим языком.

Но что же тогда развивалось? Язык, да, но что именно? Ведь язык имеет много аспектов, которые нам необходимо различать в связи с нашей темой. Звуки, распространяющиеся по воздуху, когда мы говорим, – единственная его сторона, которую можно ощущать напрямую, и далеко не самая интересная.

Существует по меньшей мере два более важных аспекта. Первый – языковая способность мозга, обуславливающая наше умение пользоваться языком. Второй – язык как социальная система, благодаря которой достигается согласие между людьми о значении языковых единиц и мы можем понимать друг друга.

Ноам Хомский ставил на первое место языковую способность, которая должна быть объяснена лингвистикой. В этом случае происхождение языка становится чисто биологической проблемой: как должен развиваться наш мозг, чтобы в нем сформировался языковой модуль?

Другие исследователи, в противоположность, Хомскому, считают более интересной именно социальный аспект, и это несколько меняет постановку вопроса. Как должно было развиваться социальное взаимодействие людей, чтобы общепринятая система общения в конце концов эволюционировала в язык?

Люди отличаются от прочих обезьян как биологически, так и социально. Детеныш шимпанзе не обладает биологически обусловленной способностью к языку и никогда не выучит язык, даже если будет жить в человеческой среде. Но и человеческий ребенок, который вырос в лесу, без возможности общаться с людьми также не заговорит.