Духота

Она прислушалась: крики на крыльце стихли. Маша встряхнула себя, вернулась в клуб, а тут объявили белый танец.

– Проходили, мам. Мы всё проходили. Вот куда всё вынесло: в бойкот от девчонок, в Катькины интриги, в репутацию, при которой ни один парень не пригласит на медляк в родном селе. – Маша стоит у стены, шепчет себе, смотрит, как пары, слишком близко прижавшись друг к другу медленно идут под музыку.

Но Маше хочется домой пораньше. В одиннадцать, когда нужно расходиться, клуб не закрывают. Саня Вдовин, родственник тёти Саши, заведующей клубом, попросил ещё на час остаться на работе. Саня редко приезжает, тётя Саша, мамина троюродная сестра и одноклассница, согласилась.

Душной полночью, Маша идет одна домой, любуясь звездами, наслаждаясь тихим прохладным ветерком, тянущим с гор. Впитывает село, в котором выросла. Для неё село – это не только люди. Но и горы, под бок которых прижимаются сёла, смена сезонов, дорога, по которой она ходила и бегала, сколько себя помнит, огромный старый тальник за окном. Звуки, вечерние и утренние, весь мир, дающий девушке надежду и красоту, и счастье.

Маша учится в соседнем селе в старших классах. Это последнее настоящее каникулярное лето. Каждый вечер как последний. Что-то переплетается в душе, она рассматривает свои чувства, ищет им названия, откуда они берутся. Тут же отрывки мыслей о прочитанных и читаемых книгах, рифмы, толи свои, толи поэтов-серебрянников, мечты о будущем, где она живет спокойно и радостно. Непременно в покое и радости. Где у неё знакомые, как Таня из старшей школы, с которой они читают друг другу стихи, обсуждают классиков. Таня за Достоевского, а Маше нравится Толстой. И работа, и деньги, всё у неё будет. Только нужно закончить школу и уехать в Город. Он её не пугает, хоть и далеко, целый день пути по перевалам. Пугает суета, ненависть, зависть.

Когда Маша идёт по своей улице, она слышит, как на поляне возле клуба орут, визжат девчонки, басом кричат парни, бьёт бит хриплая музыка, явно из колонки машины. Клуб не далеко, как и всё в этом маленьком селе.

У неё успевает проскочить мысль, что звуки странные, похоже кто-то дерётся. Тётю Сашу несколько минут назад мимо провезли домой, значит клуб закрылся. В это время и начинаются схватки. Любимое народное развлечение – мордобой, особенно популярен у молодежи. Есть о чем поговорить, а на следующий день есть повод помириться за бутылкой.

Из темноты переулка рядом с оградой их дома медленно выходит мама, у нее белое лицо, тонкие губы сжаты в линию, пахнет её душной туалеткой. Маша понимает, что ненавидит этот запах, хочется выбросить всю одежду, «потерять» ещё полный флакон. Внутри разверзается пропасть.

– Домой идет, мадам, переваливается! А там Лёню кажется бьют! Ты почему тут! Нужно с братом быть! – Мама хватает дочь холодными руками, вглядывается в лицо. – Пьяная тоже? Алкашка, хочешь по рукам пойти? Под забором умереть?

– Нет, мам не хочу, я утанцевалась, я не пила. – привычно врет Маша, освобождая руки, отстраняясь. Запах усиливается, ведь на ней мамина туалетная вода. – Как я помогу ему, против парней? Наши парни вступятся за него. Пошли спать, он всегда так. Ну в первый раз что ли. Там уже почти разошлись, может и обойдется.

Мать внезапно слушается Машу, идёт за ней в дом. Говорит что-то о подлости односельчан, о том, что таки нужно пойти посмотреть, хоть через речку, на Лёню.

Но Маша идёт, переступает через внутреннюю пропасть. Шаг, вдох, шаг, вдох.

В сенях яркий свет бьёт в глаза, она проскакивает в темноту кухни. На разложенном диване уже расправлена постель. Отчим спит, прикрытый с головой одеялом, носом в стену. Он живет вроде бы внутри семьи, и в то же время внутри собственного графика, которому придерживается много лет. Сон по режиму, обливание, пробежка. Ест он три-четыре раза в день из миски, в которой кормили Машу ещё до школы. «Здоровеньким помереть хочет», шутит мать вполголоса.

– Свет не включай, глаза от светомузыки ломит, да и дядя Вася спит. – Ошарашенная послушанием мамы, Маша решается ещё немного прогнуть.

Мать снимает куртку, тихо охая, чтобы не разбудить отчима, садится на край постели. Ночь жаркая, она опять мёрзнет, с тревогой думает Маша.

– Я спать не буду. У меня сын один, вон у Светки, их четверо, вот она и дрыхнет всю ночь, пока мальчишки бегают, что попало творят. – Мама поджимает левой рукой бок на уровне сердца. – Накапай мне, не могу прямо.

Маша включает самозаряжающийся фонарик, достает из аптечной половинки посудного шкафчика пластиковую банку с крышкой. На боку полустёртая надпись: рис. Там у матери корвалол в маленькой коричневой бутылочке и прозрачная стопка.

Мать охает, Маша капает.

Удушливый запах лекарства сжимает глотку изнутри.

Зачерпнув железным ковшиком из бочка, Маша протягивает матери стопку. Мама глотает корвалол как алкоголик: резко и не дыша опрокидывает в себя. Запивает из ковшика. Качает головой: спасибо. Машет рукой: иди, свободна. Маша убирает лекарства, закрывает дверцу шкафчика, уходит в комнату.

Сидя на коленках перед зеркалом, Маша рассматривает себя с растёкшимся макияжем, с распушившимися кудрями. В неверном свете голубого фонарика, на неё смотрит непонятное существо без возраста. На вид, как будто не танцевала весь вечер, а на трассе работала. Ей назвали имена девушек, работают на дороге проститутками. Маша подозревает, что называют знакомых не случайно. Мать боится, что, Маша в подоле принесет или проституткой станет. Маше смешно и противно. Если нужно будет заработать на кусок хлеба, нет плохой работы.

Страшно и противно же смотреть в свои расширенные зрачки, на растёкшуюся тушь, бледность от алкоголя и тональника. Вот как ты будешь выглядеть, если пойдешь работать на дорогу. Маша стирает кремом для лица и ватным диском остатки косметики, надевает ночнушку и ложится в постель, ловить пьяные вертолёты и пятна светомузыки, отразившиеся на сетчатке. А в ушах нестерпимый гул, который медленно перерастает в привычный шум, Маша засыпает.

4.

Маше снится, как большая птица кружит над ней, лежащей в душистых травах, на усыпанной цветами полянке. Птица громко и тревожно кричит. Это коршун, а коршун кричит перед дождём. Маша чувствует счастье. Она мысленно уже готова к дождю. Она прислушивается к звуку, издаваемому птицей: Василий, Василий, Лёньку убивают!

Мозг наконец проснулся. Мать кричит на отчима, что брата убивают у перед домом. Маша обнаруживает себя на кухне, дядя Вася шарит в темноте в поисках очков, но не находит их. Под нестерпимый материнский крик, все выскочили на крыльцо.

Мать орёт, стоя на крыльце, босая, в старой просвечивающей от стирок ночнушке, не в силах бежать к дерущимся. Так и стоит вцепившись в крашеную сеночную дверь.

Отчим в трусах, босиком, не найдя очки, на ощупь бежит по доскам, на ходу выговаривая, кто он. Уважаемый человек в районе, все знают дядю Васю.

Маша прыгнула зачем-то в сапоги отчима, где были тапочки, она не думала. Прижимая широкую ночнушку побежала к воротам. Одной доски в заборе, рядом с воротами не хватало. Какой-то бугай из Огнёвских, шел с доской на брата. Парня держат двое и бьют размеренно, по очереди, в живот и грудь. Лёнька орет. Бугай с доской не может вклиниться в потасовку, но ждет момента. Маша выскочила из ворот, не узнаёт ни одного парня, но пытается улыбаться и бодро заговаривает зубы. Она знает, что у неё обаятельная улыбка, она покоряла сердца, но на парней не действуют чары её стройного тела и веселого разговора. Парни только свистят, смеются и говорят, что пожалеют Машу на похоронах Лёньки.

Бугай рычит, поворачиваясь к брату:

– Прощайся с роднёй. – заносит доску над головой, блестят гвозди.

Отчим подходит ближе, здоровается, извиняется, когда спрашивает, кто перед ним:

– Я очки не нашёл, когда вышел, простите парни, не узнаю.

Бугай опускает доску, скалится на дядю Васю:

– Дед, что надо, иди спать!

Парни не слушают, по очереди всаживают кулаки в Лёнькин живот.

Мать смогла дойти до ворот, но видя, что сына избивают, визжит, умоляет отпустить, задыхается страшно, словно вот-вот умрет. Вот это её страшное дыхание что-то ломает в ходе драки.

Лёньку небрежно пихают в объятья отчима, ржут и уходят.

Бугай бросает под ноги Маше доску, чмокает воздух около её лица.

По улице несется хохот и пьяный ор, парни стыдят брата на всё спящее село. Собаки за заборами истерично лают, разбуженные шумом.

Мать отлепляется от забора, помогает отчиму завести Лёньку в дом. А Лёнька орёт на родителей, оскорбляет, но даёт себя завести.

Маша идёт за ними, но не хочет в стены, хочется дышать. Дождаться бы, когда Лёньку уложат.

Маша ходит по тропинке между двумя участками с картошкой, роса с ботвы охлаждает колени. Над головой раскинулось высокое звездное небо. Так тихо. Маша такая маленькая, идет, болтаясь между картошки. В конце тропинки пригоны с коровами. Они там спокойно дышат. Рядом с пригонами навозные грядки, там же стоит телега. Маша над телегой и громко дышит через зубы. Лицо мокрое. Страх, отчаяние и ненависть давит в груди. Хочется лечь и уснуть, проснуться в другой реальности. Под телегой такая мягкая трава, Маша заползает туда. Прохладная, влажная трава. Неужели закончилась жара, и завтра будет дождь? Здесь так удобно лежать, а внутри как будто развязываются узелки. Облегчение. Вот так хорошо.

– Тут тебя никто не достанет, Машенька. – Шепчет она. – Уехать бы тебе далеко-далеко. Что бы эти пьянки, скандалы, угрозы остались тут, а ты бы больше не переживала. Всю жизнь, как старший брат подрос. Мать кричит. Матери плохо, она пугает меня, когда ей плохо. Мне еще год бы прожить, а там восемнадцать. Но братец и правда сведёт мать в могилу. Ей ведь всего сорок пять, сколько ещё она протянет.

Звон в ушах охлаждает трава. Вот и слышно. Кто-то опять кричит. Мать кричит её имя. Маша сжимается и перестаёт дышать. Только бы не нашла. Только бы не нашла!

Но мать уже стоит над телегой.

– Вылезай, чего там сидишь, совсем дурная. Психушка по тебе плачет. Сдать тебя в психушку вместо института, да и всё, поправят тебе мозги. Вылезай, не стыдно тебе? Брата чуть не убили, а она сидит под тележкой. Кому расскажи, не поверят. Нежная какая. И не смей брату говорить завтра.

Маша не дышит. Но вылезает.

Мать стоит над ней во фланелевом халате поверх ночнушки, в галошах на носок.

Ночь кончалась, небо на западе светлело на глазах, звёзды блекли. Лучше бы ночь не кончалась. Замереть бы прямо здесь, в тоске и горе. Поставить на паузу жизнь на века. Вот Маша на четвереньках вылезает из-под телеги в мокрой ночнушке и больших грязных сапогах, вот мать в халате и галошах стоит над ней, руки упёрла в бока.

Насколько трудным будет утро, Маша не хочет думать.