Двуликий ангелочек

Я вдруг почувствовала, что проснулась. Я поняла, что мне интересно, и что я хочу помочь этой женщине, и что мне приятно ее мнение обо мне.

– А знаете, давайте встретимся, – сказала я, оставляя себе путь к отступлению. – Вы мне расскажете все подробно, и тогда я уже решу, смогу ли я вам помочь. – Вам удобно будет прийти ко мне домой? – спросила она. – Видите ли, я не выхожу сейчас из дома…

– Давайте адрес, – ответила я. – Через час вас устроит?

Когда в телефоне послышались сигналы отбоя, я поймала себя на том, что нахожусь в состоянии какого-то странного возбуждения. Со мною давно уже такого не было, пожалуй, пару недель, не меньше. Я с некоторым даже удивлением отметила в себе желание работать. Но только не редактором газеты и не журналистом. Мне хотелось столкнуться с какой-нибудь непонятной Загадкой и найти ее решение. Наверное, нечто подобное испытывает любитель кроссвордов, беря в руки свежий номер газеты с традиционной головоломкой на последней странице.

«Вот черт! – усмехнулась я про себя. – Опять я на газету съехала. Нет, не хочу никаких газет! Да и сравнение мое, конечно, хромает, причем на обе ноги сразу. Преступление – это вовсе не кроссворд. Тут за каждым неизвестным фактом стоит не изящная интеллектуальная головоломка, а судьбы реальных людей. И ошибки стоят тут гораздо дороже. К раскрытию преступления нельзя относиться как к интеллектуальному развлечению. Это работа, чаще всего тяжелая и опасная. А все эти мои сравнения с кроссвордами – сплошное пижонство…»

«Подожди-ка, – одернула я себя. – А откуда у тебя такая уверенность, что речь идет именно о преступлении? Ты же не знаешь даже толком, что случилось с этой девочкой, о которой говорила Ксения Давыдовна. Подожди настраивать себя на ложные выводы…»

Когда я вызвала Маринку и попросила ее пригласить ко мне Кряжимского, она, похоже, очень удивилась и даже обрадовалась, справедливо полагая, что моя спячка заканчивается.

Сергей Иванович пришел ко мне с макетом первой полосы в руках, который он набрасывал буквально на ходу, и мне даже несколько неловко было отвлекать его от дела. Но потом я вспомнила, что учредитель газеты все же я, и отбросила ненужные условности. Я объявила ему, что оставляю его в редакции исполняющим обязанности главного редактора, что доверяю ему право подписывать газету «в свет», и вообще – доверяю. Он смотрел на меня несколько ошалело и даже забыл про макет. В глазах у него стоял вопрос, и он его, конечно, задал.

– А позволь узнать, Оленька, сама-то ты что собираешься предпринять? – спросил он. – Отдыхать поедешь или дела? Меня, признаться, не раз уже спрашивали, почему ты не пишешь ничего?

– Не могу, Сергей Иванович, – ответила я честно. – Рука не поднимается бумагу пачкать. Чувствую, что ничего интересного написать не смогу. Поэтому хочу немного сменить род деятельности. Если официально – ухожу в отпуск. В приказе это будет отражено.

– Новую историю затеваешь, а, Оля? – хитро посмотрел на меня Кряжимский. – Очередную сенсацию для газеты готовишь? Читатель уж заскучал, пожалуй, без сенсаций…

– Да нет, Сергей Иванович, просто попросили меня разобраться с одним делом, – ответила я. – Что из этого получится, я даже не представляю пока.

– Ну, так и разбирайся. Все лучше, чем в кабинете дремать, – сказал он, и я залилась краской. – А за газету не волнуйся. Газета будет в порядке.

– Не сомневаюсь, – сказала я совершенно искренне.

Формальности были соблюдены. Я официально освободила себя от руководства газетой, которой и без того не занималась, и была совершенно свободна для того, чтобы изучить обстоятельства смерти «тихого ангелочка» Гелечки, о чем просила меня по телефону Ксения Давыдовна.

Жила она не близко от редакции. Я решила, что опаздывать на первую встречу было бы несерьезно для человека, которого считают пусть не совсем заслуженно, но все же – лучшим детективом в команде, поэтому я забралась в свой «жигуленок» и отправилась в Апрелевское ущелье, самый фешенебельный район в Тарасове. Квартиры стоили там астрономические суммы, и уже само это место свидетельствовало о достатке человека, который там живет.

Дом Ксении Давыдовны не обманул моих ожиданий. Это был громадный трехэтажный особняк, обнесенный двухметровым бетонным забором. На воротах я разыскала кнопку домофона. Как только я назвала себя, ворота медленно распахнулись, и я въехала во двор.

Ксения Давыдовна встретила меня в дверях и провела на второй этаж, в гостиную. Я устроилась в кресле и попросила разрешения закурить. Хозяйка кивнула и пододвинула мне пепельницу. Но я заметила, что она слегка поморщилась.

– Я не знаю, с чего начать, – сказала она. – Это произошло всего день назад, позавчера. Я еще не могу привыкнуть к мысли… Мне кажется, что сейчас откроется дверь комнаты и войдет Гелечка.

– Ксения Давыдовна, давайте сделаем так, – тут же вмешалась я, опасаясь, что она пустится сейчас в слезливые воспоминания. Чувства чувствами, горе горем, но дело-то делать нужно? – Я буду задавать вопросы, а вы будете на них отвечать.

Она согласно кивнула. Она была заметно подавлена, смотрела большей частью в пол или бросала взгляды на дверь комнаты, в которой, как я поняла, жила ее дочь.

– Сколько вашей дочери было лет? – спросила я и очень удивилась, услышав ее ответ.

– Восемнадцать. Но я должна объяснить одну вещь… – нерешительно сказала она. – Гелечка была мне не родной дочерью.

– Вы взяли ее из детдома? – спросила я.

– Да… Это я, собственно, уговорила мужа взять из детдома девочку, когда выяснилось, что своих детей у меня быть не может. – Ксения Давыдовна нервно мяла ладонью пальцы правой руки. – У меня была серьезная травма. На первенстве России я упала с бревна, очень неудачно. Месяц пролежала в больнице. Тогда я не думала, что у этой травмы будут такие последствия, расстраивалась только из-за того, что не получу золото. Я ведь так и не стала чемпионкой России, хотя несколько раз была близка к этому.

– Вы занимались спортивной гимнастикой? – спросила я.

– Очень серьезно занималась, – позволила она себе улыбнуться, видно, воспоминания о своем спортивном прошлом были для нее дороги. – В семьдесят втором мы даже заняли третье место на чемпионате Европы. Это было самое большое мое достижение. В тот год я и познакомилась с Олегом.

– Олег – это ваш муж? – спросила я.

– Да, – ответила она, и я обратила внимание, как тень снова вернулась на ее лицо. – Муж.

– Вы вышли за него в семьдесят втором? – уточнила я, чтобы вернуть ее к рассказу о себе.

– Нет, ровно через год, – ответила Ксения Давыдовна. – В семьдесят втором мы только познакомились. Это было так романтично. Мы были на сборах в Коктебеле, а он отдыхал там, приехал на несколько дней, решил устроить себе маленький отпуск. Он очень много работал и без выходных практически. На каком-то закрытом заводе. Я заплыла далеко в море, там мы и познакомились с ним в воде. Плыли и разговаривали друг с другом. Он на пять лет меня старше и тогда уже был самостоятельным человеком, у него были квартира и машина. Конечно, ему помогли родители, его отец был крупным чиновником в Тарасове, руководил торговлей. Олегу это потом очень пригодилось, когда он начал собственное дело. Его отца многие хорошо помнят и сейчас. Олег смог воспользоваться связями и знакомствами своего покойного отца. – А чем ваш муж сейчас занимается? – спросила я.

– Он фактически руководит фирмой «Терция», – ответила она. – Фирма очень солидная, как я понимаю, хотя, честно признаться, я ничего о его делах не знаю, он никогда мне о них не рассказывает. Знаю только, что «Терция» занимается оптовыми поставками сигарет в города России и ближнего зарубежья. Олег – вице-президент фирмы.

– Простите, Ксения Давыдовна, – спросила я. – Вы сказали, что это вы уговорили вашего мужа взять ребенка из детдома. А он не хотел этого делать? Возражал?

– Он, собственно, не возражал, – пожала плечами женщина. – Но я видела, что ему не очень нравится эта идея. Он все никак не мог поверить, что у нас не может быть своего ребенка. Но врачи не оставили мне никакой надежды на это. И я поверила в нашу беду раньше его.

– Как он относился к девочке? – спросила я, не решившись назвать ее «дочерью» человека, который удочерил ее против своего желания, я почему-то была уверена, что он не хотел этого делать, а только уступил просьбам расстроенной жены.

– Им очень редко удавалось бывать вместе, – вздохнула Ксения Давыдовна, а я почувствовала, что ей неприятно вообще говорить на эту тему. – Гелечка, собственно, всегда была со мной…

«Вот откуда ко мне привязалось это слово – «собственно», – сообразила я, а вслух спросила:

– А у вас было много свободного времени?

Ксения Давыдовна тяжело вздохнула и произнесла с какой-то обреченной интонацией:

– У меня оно все было свободным. Вернее, стало свободным сразу после того, как я вышла замуж.

– Вы бросили гимнастику? – удивилась я.

– Олег не захотел, чтобы я выступала на соревнованиях, – усмехнулась Ксения Давыдовна. – Он очень ревнив, а гимнастика – это постоянные поездки, – то на соревнования, то на сборы. Он просто сказал мне, что я больше никуда не поеду. И я подчинилась. Сидела дома. Раз в три месяца он возил меня куда-нибудь на море, это был настоящий праздник для меня. Но праздник всегда длился лишь один день. Один день, в который он устраивал себе выходной после почти непрерывной трехмесячной работы.

– И чем же вы занимались, когда бросили спорт? – спросила я.

– Ничем, – покачала она головой. – Сидела дома и мечтала о ребенке. Да мне и негде было работать. Образование – десять классов. Можно было остаться в гимнастике тренером, но… Олег и против этого возражал тоже.

Она помолчала и добавила тихо:

– У меня никого не было ближе Гелечки. Вы не представляете, как мне трудно это пережить…

Что-то меня в ее скорби не устраивало, вызывало недоверие, хотя я не могла бы сказать, что именно. Может быть, та готовность, с которой она предавалась страданию? Тяга к страданию очень распространена у женщин, неудовлетворенных своей жизнью.

– Как это случилось? – спросила я тихо, как бы подстраиваясь под тон, который она задала нашей беседе.

– Мне позвонил Олег, ему первому сообщили, – сказала Ксения Давыдовна. – У Гелечки в кармане нашли его визитку. Никаких документов при ней не было, и милиция, которую вызвали люди, обнаружившие ее, позвонила по номеру телефона, указанному в визитке. Олег пытался подготовить меня, он сказал, что врачи еще не могут сказать, останется ли она в живых, но Гелечка была уже мертва. Она умерла сразу, как только упала на асфальт. Я как представлю, что она испытала за время падения, мне кажется, я схожу с ума от ужаса. Самое страшное – лететь вниз и знать, что никакой надежды на спасение нет, что сейчас наступит смерть и ее уже не избежать. А еще – страх перед болью, которая через мгновение захлестнет тебя и убьет. И потом – страшная боль, пронзающая все тело, как взрыв… Но до этого – бесконечные секунды этого ужасного падения. Я не знаю, как это было, но всем сердцем надеюсь, что моя девочка сошла с ума на мгновение раньше, чем ударилась о землю…

«А ведь она и в самом деле ничего не знает, – подумала я. – Но очень ярко рисует картину страданий. Прямо – талантливо. Кажется, мысль о самоубийстве не раз уже ее посещала…»