ДОМ ПРИЗРЕНИЯ

Девушка, замороженная страхом, всхлипывая и трясясь от ужаса, тихонько простонала:

– Пожалуйста, госпожа!

– Будь любезна, дитя, седьмой пункт правил.

Захлёбываясь слезами, несчастная пролепетала, чуть слышно шелестя губами:

– Имя директора свято, его слово незыблемо, его решения всегда справедливы и не подлежат сомнению. Но, госпожа…

Старуха медленно наклонилась к лицу девушки.

– Правила – пустой звук, если их не соблюдать. Ты нарушила закон, ты поставила под сомнение моё слово и наказание понесешь достойное проступка. Барыс, плеть.

Изогнутый в низком поклоне слуга подал требуемое. Старуха взмахнула рукой, и тонкая свистящая плеть молнией рассекла воздух, жадно впившись в нежную кожу. Дитя №6 изогнулась, однако тонкое жало хорошо знало своё дело.

– Госпожа, простите меня! Молю о пощаде!

– Даже дурные примеры действуют лучше хороших правил. Я всегда придерживалась именно такого мнения. «Кто жалеет розгу, тот портит ребёнка». А уж мои девочки испорченными точно не будут!

И старуха снова подняла плеть, взлетавшую раз за разом и при каждом ударе всё дольше задерживающуюся на спине несчастной. Под конец пытки девочка даже не стонала, лишь слабо вздрагивала при очередном соприкосновении телячьей кожи с девичьей.

Не в силах смотреть на страдания той единственной, кто хоть как-то попытался облегчить её участь, Нежина беспомощно наблюдала за происходящим, почти ослепнув от слёз. Она ничем не могла помочь.

Глава 6. Новая жизнь.

(о том, что ко всему можно привыкнуть)

Холодная вода по утрам бодрит. Особенно если она выливается прямо на голову спящего.

– Вставайте, пташки. Кто рано встаёт – тому Бог подаёт! И его подача может оказаться весьма кручёной.

Барысу нельзя отказать в оригинальности. Из всех семи пословиц, которые он знает, некоторые иногда бывают даже к месту. Нежина нацепила дежурную улыбку и заставила себя подняться. Задержка чревата наказанием, на которые любимчик старухи не скупился. Обходительность и ловкость, которыми Жол щеголял на людях, были не более чем средством отвести глаза, заговорить зубы, чтобы скрыть свою истинную природу безмерно жестокого человека. Другие девушки уже давно поднялись, но Нежине было трудно привыкнуть к такому распорядку, потому что она ненавидела ранние подъёмы. К тому же она боялась длинных извилистых коридоров, тёмных узловатых грабов под окнами (в свете уходящей на покой луны их можно было принять за что угодно, только не за деревья), а на чердаке по ночам что-то противно и тоненько выло, впрочем, сейчас это Нежину почти не беспокоило: она так уставала, что едва успевала доносить голову до подушки.

– Эй, не спи, – дитя №4, тень от прежней голубоглазой хохотушки, слегка задела её плечом. Спросонья Нежина бывала медлительна и не успела увернуться. Однако она краем глаза видела, что, когда рядом не было мадам Гроак и Барыса, девочки вели себя как обыкновенные дети их возраста, разве только более настороженные и сдержанные: они иногда толкали друг друга, вполголоса шутили и даже тихонько смеялись, нарушая постоянную тишину этих стен. Нежина точно могла сказать, кто из них ей нравится.

Быстрая, как ветер, № 5, чьи тёмные раскосые глаза напоминали о далёком родстве с восточными принцессами; четвёртая, вся состоящая из локтей и коленей, узловатая и суставчатая; именно она бывала не раз нещадно бита на чердаке за то, что по неловкости роняла на ноги мадам Гроак её же собственную трость – неуклюжесть четвёртой особенно радовала Нежину – и, конечно, шестая, которая находилась в доме не так давно, и поэтому её душа ещё не лишилась остатков сострадания.

Той ночью, когда Барыс принес бесчувственную шестую и бросил её на кровать, Нежина рыдала и гладила девушку по плечам, опасаясь касаться повреждённой спины, шестая призналась, что её зовут Лилия и она дочь бедного фермера, который был настолько неудачлив в аграрном деле, что умер с голоду, а девочку сразу взяла к себе мадам Гроак.

Но, несмотря на трагичную судьбу шестой, остальные девушки сторонились её, возможно, не считая ровней, ведь так или иначе, но они были более благородного происхождения или привыкли так думать. Особенно первая, надменное выражение лица которой оставалось бесстрастным, даже когда Нежина плакала и кричала от боли. Первая держалась отстранённо и высокомерно, явно считая других девушек людьми второго сорта. Видя слезы Куммершпик, она лишь отворачивалась, презрительно хмыкая, скупясь выделить место в своём кругу.

Однако Нежине было всё равно, ведь шестая была добра к ней и оказалась единственной, кто осмелился нарушить приказ мадам Гроак и принести воды, когда, избитая, новая воспитанница жестокой старухи умирала от жажды.

Словно видя симпатию Нежины, хозяйка Дома-Под-Горой ставила ей в пару шестую, которая потихоньку обучала её нехитрой, но тяжёлой работе. Ведь огромный дом не имел ни слуг, ни мужских рук, поэтому девушки сами ухаживали за скотиной: доили коров, убирали у свиней и кур, чистили лошадь; стряпали: вручную сбивали масло, делали сыр, мололи на маленькой мельнице муку; заготавливали сено; рубили дрова; занимались огородом: сажали, пропалывали, подвязывали, собирали урожай; в меру сил следили за домом: мыли, чистили, белили и красили. Конечно, слабых девичьих сил было недостаточно, и поэтому дом год от года ветшал – кое-где уже текла крыша, стены трескались, а мраморные ступени крыльца крошились, требуя мужского участия. Но единственный мужчина в доме – красавец Барыс Жол – ни разу не взял в руки ни топора, ни лопаты, предпочитая проводить время или на охоте, или кормя своих собак, которых, к слову сказать, было около сотни и все хороших кровей: подтянутые азаваки, коренастые терьеры, коротколапые доги.

Только этих бесполезных животных соглашалась терпеть старуха, ненавидящая всё живое. Прочая же живность нещадно истреблялась, и об этой обязанности Нежина узнала во второй день пребывания в доме, когда спустившаяся из собственной спальни старуха потребовала сыграть в «кошки-мышки».

Вечером, после ужина, мадам Гроак собрала девушек в гостиной и, как фокусник, достала пыльную дощечку, которая раньше лежала у старухи под кроватью.

Среди девушек тихонько пронесся лёгкий стон:

– Кошки-мышки. Нет! Опять!

– Тихо! – прикрикнула старуха. – Напоминаю, что в этом доме вы будет делать только то, что решу я.

Там, где росла Нежина, «кошки-мышки» были игрой для малышей, что-то вроде пряток, поэтому, когда старуха стукнула палкой и объявила: «Кошки-мышки. Начали!», побежала прятаться, совершенно не подозревая, какой смысл на самом деле имела эта забава.

– Стоп-игра!

Запыхавшаяся Нежина сбежала вниз, сияя: её никто не поймал. Она и не подозревала, что в этот раз охота велась не за ней. Девушки стояли, вытянув руки далеко вперёд. В пальцах у них извивались, пищали и выворачивались мыши, от совсем маленьких до седых с оборванными ушами. У кого-то одна, у кого-то – сразу три. Лишь Нежина стояла с пустыми руками.

Старуха с довольным лицом держала дощечку, и девушки, подходя к ней, ставили мышиную лапку рядом с цепочкой следов, уже отпечатанных на пыльной поверхности.

– Не то, не то, – бормотала старуха, внимательно сравнивая следы. – А вот и ты! Мерзкое создание! Никому! Ни единому живому существу не позволено без разрешения посещать мои покои!

Старуха обхватила зверька тонкими длинными пальцами. Мышь, на удивление спокойная, блестела бисеринками глаз и тревожно шевелила усами. Нежине на миг почудилось, будто старуха выпустила когти, а на её лице на минуту мелькнула радость. Через мгновение мадам Гроак сжала пальцы. В тишине послышался лёгкий хруст ломающихся косточек.

Нежина едва удержала в себе ужин. Другие девушки, хотя и не раз наблюдали мышиные казни, тоже побледнели, шестая явно сдерживала рвотные позывы. Лишь первая бесстрастно смотрела на крохотный серый комочек с ещё подёргивающимся хвостиком. Её остренькое личико было спокойно.

– Остальных – в банку, – довольно выдохнула старуха, брезгливо вытирая руку надушенным носовым платком.

Дойдя до Нежины, мадам Гроак недовольно протянула, наконечником трости приподнимая её подбородок:

– Так я и знала, дитя. Ты не годна даже для работы, которую может выполнить самое безмозглое кошачье существо. Мне кажется, что до конца этой недели тебе следует обедать на полу, лакая суп из блюдца, потому что сидеть за столом с людьми ты недостойна. Мои слова были услышаны?

– Да, госпожа, – располосованная спина сама дала ответ, взяв контроль над языком хозяйки.

– Вот и хорошо, – мадам Гроак холодно улыбнулась, – в следующий раз отвечать будет твоё тело. Интересно, что оно споёт под кнутом?

– На будущее – научись мастерить мышеловки, – прошептала Нежине ночью шестая. – Пойманных мышей потом можно держать в банке про запас. Также советую обзавестись ещё несколькими банками для мух, пауков и тараканов. Никогда не знаешь, что за игра придёт мадам в голову в этот вечер.

– Почему бы ей не завести кошку? – поинтересовалась Нежина сквозь зубы, разбирая кровать.

Шестая звонко рассмеялась, впрочем, тут же испуганно зажав рот обеими руками.

– Не вздумай только ей такое сказать! Кошку! Она их ненавидит больше, чем всех мышей, которые когда-нибудь побывали в её банке!

Нежина наконец забралась под одеяло. Уже засыпая от усталости, она сонно спросила:

– Зачем они старухе? Какой в них прок? Или она остальных давит перед сном?

– Кто знает? – зевнула шестая. – Может, это её обычный ужин? Кстати, хуже всего ловить комаров: они ей нужны только живыми.

Всю следующую неделю Нежина ела только сидя на корточках на полу перед столом мадам Гроак и Барысом. Иногда старуха бросала ей кости.

Шло время. Нежина научилась держать лицо. Что бы ей ни говорили и ни заставляли делать, она выполняла это быстро, хорошо и с улыбкой на лице. И молча. Держать язык за зубами было, пожалуй, надёжнее всего. Не зря говорят, что на крючок не ловится только та рыба, которая держит рот плотно закрытым.

Сначала в руки новой воспитанницы мадам попадала только самая грязная работа: девушка чистила навоз в коровнике, от этого её руки покраснели, стали шершавыми и покрылись сыпью, потом перебирала гнилые овощи в подвале – отсутствие света и свежего воздуха выбелило и истончило и без того бледную кожу лица; потом отмывала пол толчёным кирпичом, заворачивая его в тряпку, заглядывала в каждую щель, – плечи и мускулы рук каменно ныли к концу дня. Безвкусная, плохо приготовленная пища и обилие физического труда наконец привело к тому, к чему и должно было привести, – выточило из бесформенного тела тоненькую девушку. Платье, которое ей выдали в первые дни пребывания в Доме-Под-Горой, болталось на костях, как флаг на флагштоке. Нежина больше не плакала: есть ли смысл в слезах, если ими ничего не добиться? И тем более не пыталась спрятаться: какой смысл делать это у всех на виду?