Однажды все апельсины стали большими… (мрачная фантастическая повесть с запахом морали и кусочками нравственности)

– А навозникам здесь вообще не место! – где-то у шеи недовольно проскрипел сварливый меццо-сопрано. – Ищи себе другую навозную кучу!

– Ты меня ещё учить будешь: где мне жить?

В голове яростно завозились.

– Заткнитесь все! – недовольно прожужжал высокий сопрано у левого уха. – Так жить нельзя!

– Мама, я всё и я прилип, – зазудел детский голосок там же.

– Потому что это дерьмо, как его ни назови, – тихо вздохнул баритон.

– Эй, куда ты мчишься, не разбирая дороги? – озабоченно спросил первый бас. – Мне дует! Почему я должен это терпеть?

Сквозь свист разрезаемого собственной головой воздуха Тим услышал обеспокоенный вопль:

– Потому что это…! Дерьмо! Мы сейчас утонем!

Глава 2. Вечный дождь.

(о том, что когда тонешь, то ухватишься и за раскалённый железный прут)

Задыхаясь от быстрого бега, Тим уткнулся в границу дождя. Плотный поток не разбивался на капли и струи, не журчал и не плескался: ровным стеклянным куполом с толстыми матовыми стенами он закрывал сердцевину, как крышка маслёнку. Вода стояла плотной пеленой, за которой не было ничего: ни земли, ни неба.

Тим решил обойти странный купол, но даже спустя полчаса пути вдоль стены она не кончалась, где-то далеко за горизонтом сливаясь с сероватым воздухом. Следующий час Тим шёл в обратную сторону, но и там поток струился непроницаемой завесой, ровной полосой уходя в землю. Тогда Тим подумал, что больше ничего не остаётся, как, задержав дыхание, войти в водяную стену. Мальчик осторожно протянул руку – вода повела себя словно в обычном лесном ручье жарким летом – не холодила, но и не обжигала, обтекала ладонь, стремясь уйти по одному ей известному пути – тогда Тим осмелел и сделал первый шаг, а потом – ещё и ещё. Он шёл на ощупь, но стена казалось бесконечной. Одна минута, две – под пальцами по-прежнему упруго пружинит вязкая жидкость. И вот когда воздуха уже не хватало, стена наконец с чавканьем выплюнула задыхающегося мальчика. Тим стоял на четвереньках и всё кашлял и кашлял, извергая из себя целые горные реки с тихими заводями и шумными водопадами. Недовольные насквозь промокшие мухи сидели тихо и не жужжали. Это продолжалось так долго, что Тим не сразу разглядел место, куда попал. Лишь когда в ногу вонзилось что-то острое, он попятился, потому что земля прямо под беззащитными ступнями странно шуршала и копошилась. Тим пригляделся: дело было вовсе не в земле.

Внутри полусферы сплошь кишели насекомые. Восьмилапые, мохноногие, уродливые коричневые создания размером с ладонь пронзительно пищали, стрекотали, набрасываясь друг на друга и поедая более слабых. Всюду валялись оторванные лапки, исходили паром распоротые брюшки, слабо клацали оторванные муравьиные челюсти. И везде звучал несмолкаемый хруст. Отвратительные создания даже с распоротым брюхом умудрялись убирать себе подобных. Они пожирали свои собственные кишки.

Детеныши рождались, и матери тут же набрасывались на них, щёлкая жвалами в коричневой слизи. Уцелевшие взбирались на чью-либо голову и методично грызли её, пока не добирались до мягкой плоти, заменявшей существам мозг. Ужасный шум, воспроизводимый тысячами челюстей, напоминал гудение тысячи мельниц, с хрустом перемалывающих зерно.

Крошечные блестящие глаза некоторых отвратительных созданий уже заметили босые ноги мальчика, и мерзкие существа стрекотали, возбуждённо клацая жвалами и готовясь наброситься.

– Гнусно, правда?

Тим в отчаянии поднял голову. На тонкой паутинке прямо над макушкой мальчика висело, слегка покачиваясь, такое же отвратительное создание с восемью лапами и с любопытством смотрело прямо в лицо ребёнку чёрными бусинками глаз. Правда, размером оно было с сенбернара. Толстое чёрное брюшко покрывали редкие жёсткие волоски. Существо висело вверх тормашками, держась коготками суставчатых лапок за тонкую полупрозрачную нить.

– Шмат, дань, рвань – что за дрянь?

Кровь, плоть, тлен – возьмём в плен?

Наверху под куполом на тонкой паутинке качался еще один точно такой же джентльмен, в серебряном жилете, из кармана которого свешивались круглые серебряные часы на длинной серебряной цепочке.

– Донки, ну не будь таким занудой, – чудовище распахнуло жвалы, явно пытаясь улыбнуться. – У нас так редко бывают гости.

В этот момент одно из созданий, кишащих под ногами, решило напасть. С пронзительным треском оно прыгнуло и тотчас было поймано одной из лап висящего незнакомца. Он резко сжал насекомое так, что хитиновый панцирь треснул, а потом отбросил его назад, где останки неудачливого охотника тотчас накрыло щёлкающей от голодного возбуждения толпой собратьев.

– Извините за столь мерзкое зрелище, – паук раздвинул жвалы в самой широкой и от этого ещё более неприятной улыбке. – Фаланги. Что с них взять? Но вынужден заметить, что следующую атаку я могу и не отразить. Просто не успею, потому что ослеплён мерцанием вашего серебра.

Тим не мигая смотрел на паука, не понимая, о чём он говорит.

– О, – паук хлопнул себя по лбу так, что упругая паутина подбросила его почти к потолку, чтобы так же быстро вернуть на место. – Недоразумение! Я, к сожалению, не всегда доношу до собеседника именно тот смысл, который планировал изначально. Я имел в виду шерсть, шерсть на голове.

Тим машинально взялся за голову: его выгоревшие на солнце пряди возмущённо зашевелились и загудели: промокшие мухи сушили крылья.

– Грязь, вонь, слизь: в лобик – лизь!

Дрянь, вопль, гнусь: муху – кусь!

– Донки! – укоризненно проговорил паук, не переставая улыбаться. – О, извините наше нетерпение. Может быть, поднимемся наверх? К сожалению, обстановка здесь не располагает к приятной дружеской беседе, – паук раздвинул хелицеры так, что показалась его глотка.

Тим сам не понял, как заглянул внутрь: ощущение оказалось не из приятных. Он посмотрел за спину паука. Сотни, тысячи фаланг медленно подбирались ближе, готовясь напасть. Их скорпионьи глаза блестели, муравьиные жвалы жадно щелкали. Но по понятным причинам Тим не торопился принимать дружеское приглашение хозяина этого ужасного места.

– А, – догадливо улыбнулся паук, – понимаю. Мы же ещё не знакомы. Позвольте представиться, – он галантно подпрыгнул и протянул когтистую лапку, – Хот.

Тим машинально пожал протянутую конечность, покрытую жёсткими волосками, и через секунду вскрикнул, потому что взмыл под потолок в объятьях паука. В ужасе он посмотрел вниз: место, где он находился секунду назад, уже захлестнула волна насекомых. С высоты фаланги уже не выглядели так мерзко; внизу шевелился, беспрерывно волнуясь, коричневый блестящий ковер. Отдельные части тел не различались, и подробности непрерывного кровавого пира тоже нельзя было увидеть.

Тим поднял глаза: на тонкой ниточке прямо перед ним сидел, покачиваясь, второй паук и шептал, поспешно сматывая липкую нить и пряча её куда-то за спину.

– Цап, плюх, шерсть – Донки хочет есть!

Хвать, хлоп, вред – Хот принёс обед!

– Тихо, Донки, – скомандовал Хот. – Теперь-то наш гость никуда не денется! Паук крепко держал Тима шестью лапами так, что пленник не могу ни охнуть и не вздохнуть, а Донки подбирался всё ближе и ближе, хищно клацая жвалами. Когда паук оказался так близко, что Тим увидел своё отражение в каждом из двенадцати блестящих неподвижных глаз, Хот так сжал голову мальчика, что Тиму показалось, будто она вот-вот лопнет. Вот Донки приблизил хелицеры, с которых что-то капало: слюна или яд – прямо на лицо жертвы, и Тим зажмурился, потому что больше всего на свете боялся увидеть собственную гибель, приближавшуюся неотвратимо и неминуемо.

Но…ничего не происходило. Только что-то легко гладило и ерошило волосы. «О Боже, нет! – Вот оно, наказание за грехи наши…Я ещё личинка и ничего не видел в этой жизни! – А я знал, что из дерьма варенье не сваришь. – Только не меня, его – возьми лучше его – он жирнее!».

Под неумолчный писк Тим открыл глаза, чтобы увидеть, как Донки медленно и с удовольствием поедает кричащих мух, которые, однако, не спешили покидать уютное местечко, надеясь отсидеться.

В этот момент Тим вспомнил булки с изюмом. Когда бабушка пекла их, то Тим выковыривал и съедал изюм, а тесто скармливал бродячим псам.

– Аккуратнее, – заметил Хот, бережно сжимая голову пленника, – это ребёнок: я чувствую, как он пахнет цыплёнком.

Через непродолжительное время писк ослабел, а потом и вовсе умолк: только тогда железная хватка Хота ослабла, и он аккуратно пересадил Тима в серебристый гамак, подвешенный к краям купола. Донки изящно промокнул пасть серебристой салфеткой:

– Дёрг, жах, зырк – что за крик?

Шлёп, шмыг, шмяк – Хот-добряк!

Хот аккуратно протянул лапку прямо к лицу Тима. Тим зажмурился и закрыл лицо руками.

– О, что же ты? – Хот озадаченно посмотрел на свою лапку, потом на дрожащего Тима. – Ах, ну конечно. Так я и думал: бедный малыш уверен в том, что мы хотим его съесть. Что за странные предрассудки? Неужели если у тебя есть клыки, лапы, яд, грозный взгляд и желание убивать, то ты обязательно представляешь угрозу? Какая чушь! Правда, Донки?

– Бац, брык, след – сущий бред!

Плюх, порх, дичь – сыч, не хнычь!

– Более того, – дружелюбно продолжал Хот. – Если вдруг ты, малыш, захочешь остаться, а наше общество, поверь, гораздо приятнее многих вокруг, то мы будем заботиться о тебе, как родные папочка и мамочка. Ты согласен со мной, Донки?

– Шарах, шарк, шварк – это так!