Одинокая волчица. Том второй. Императрица

Девушка я скромная, потому сумму будущих доходов предусмотрительно уменьшила вдвое. Я не Маринина и, уж конечно, не Пронин, за имя мне платить никто не будет. Но все равно получалась кругленькая сумма и я, воодушевленная перспективой, отнесла рукопись в очень респектабельное издательство и предалась сладким мечтам, периодически посвящая в них Андрея.

Издательство повесть приняло. Мое ликование несколько омрачилось тем, что гонорар за бессмертное произведение оказался в десять раз ниже, чем мечтавшийся. Все равно пятьсот обещанных долларов на улице не валяются, и я уже прикидывала, как лучше ими распорядиться, начисто забыв, что дураков в бизнесе не держат.

В общем, пятьсот долларов мне заплатили но в рублевом эквиваленте по курсу на начало лета, мотивируя это тем, что рукопись была сдана именно тогда. Мои пять сотен баксов реально превратились в триста. Лучше, чем ничего, конечно, но… как-то мало для оригинального творчества.

– По-моему, тебя обдурили, – авторитетно заявил мне тогда Андрей. – Что за дурные расценки? Ты же писала почти полгода…

Определенные подозрения в этом плане были и у меня, но «качать права» и искать на свою голову приключений мне хотелось меньше всего. Поэтому я утешила себя банальной мыслью о том, что «первый блин – комом», и вторую повесть отнесла уже в другое издательство, где долго сокрушались о бандитских повадках коллег-конкурентов, клятвенно пообещали меня, как минимум, озолотить путем выплаты не разового гонорара, а «потиражных», и крайне оперативно повесть напечатали.

Вы будете смеяться, но история с Буратино на «Поле Чудес» повторилась! Когда через полгода после выхода повести я робко осведомилась о деньгах, мне долго морочили голову какими-то неполадками в электронной счетной системе, отсутствием на месте главного начальника и прочими суперуважительными причинами. Наконец, Андрею надоели мои хождения по мукам, он взял инициативу в свои руки и буквально на следующий день после одного-единственного своего телефонного звонка повез меня в издательство за вожделенным гонораром. И мне выплатили… в общем, те же триста долларов в отечественном эквиваленте.

Смешнее всего было то, что по документам все сходилось копейка в копейку, и по тем же документам издательство представлялось абсолютно убыточным предприятием. То есть заниматься этим по идее мог только законченный альтруист, не знающий, куда девать огромное бабушкино наследство. Директор издательства округлял честные голубые глаза и клялся, что моя повесть не расходится, хоть тресни, и деньги он мне выплачивает исключительно по доброте душевной. Типа: мог бы и вообще не платить. Хороший человек попался, повезло мне.

Третью повесть я отнесла, естественно, в третье издательство и теперь с большим интересом ожидала результатов. Но поскольку я – трудоголик по определению, плюс графоманка, что вообще неизлечимо, творческий процесс продолжался. Продолжались и мои обсуждения их с Андреем, так что вполне возможно ему изрядно надоели. Он-то предпочитал свои служебные дела со мной не обсуждать. Впрочем, вряд ли смог бы: не та у него служба. Кое о чем я могла только догадываться, но – не более того.

До перестройки сотрудникам КГБ (девичья кличка нынешнего ФСБ) разговоры об их работе с кем-то посторонним могли стоить головы в прямом смысле этого слова. После перестройки и в связи с переходом страны к рыночному хозяйству утечка информации стала настолько мощной и постоянной, что о специфике работы «компетентных органов» узнали, кажется, абсолютно все. Но сотрудники по инерции продолжали хранить служебную тайну и машинально делать загадочное лицо. Только не потому, что сохранились какие-то загадки, а потому, что сору в их избе становилось все больше, а выносить его порядочным людям хотелось все меньше. Проще было просто уйти самим, что многие и делали.

«Паны дерутся, а у хлопцев чубы трещат», – эта поговорка, несмотря на то, что отношения наши с Украиной последнее время оставляют желать лучшего, не потеряла актуальности и по сей день. Сколько реформ перенесла так называемая Контора за последние десять лет – уму непостижимо. И в каждую вбухивали такое количество денег, что просто подумать страшно. И хоть бы что улучшилось. Нет – только ухудшается.

Когда в приснопамятном 1991 году разгоняли испытанный, проверенный коллектив, основным «обвинением» было такое: «вы служили партаапарату». А кто ему до этого года не служил? И для кого было секретом, что без партийного билета в нагрудном кармане никакой карьеры нигде сделать невозможно. Даже в искусстве, хотя сейчас многие утверждают, что с пеленок были антисоветчиками, просто боялись за судьбу семьи. Такие вот боязливые.

Менее выдержанные сотрудники плюнули, хлопнули дверью и ушли в частные организации, то есть на самом деле здорово укрепили криминальную среду. Но наиболее выдержанные все-таки остались, хотя до боли родное государство установило им такие оклады, что оставалось либо брать взятки, либо… правильно, тоже уходить в частные структуры. Так в полукриминал ушла вторая волна высокопрофессиональных работников. Оставались уже только либо фанаты, либо те, кто вообще никому не был нужен.

Возможно, действительно, все дело было в моих бесконечных разговорах о своем творчестве: это кому угодно надоест. Сегодня, например, незадолго до ухода, Андрей подпустил вполне ощутимую шпильку в мой адрес, когда я сказала, что, конечно, не считаю себя Агатой Кристи, но пишу не хуже наших «раскрученных» авторесс.

– Конечно, ты не Агата Кристи, малыш, – с готовностью подтвердил Андрей. – У меня ты всегда ассоциировалась с Ариадной Оливер.

Информация для тех, кто не знает или забыл: миссис Оливер – это второстепенный персонаж нескольких романов Агаты Кристи, писательница, автор детективов. Отличительные черты: крайняя рассеянность, способность совершенно отключаться от реальной действительности и с головой уходить в жизнь своих вымышленных персонажей. А главное – стремление вслух, в любом обществе или в одиночестве обсуждать развитие событий собственных произведений. Например, так:

«– Почему? – вопрошала миссис Оливер, ни к кому не обращаясь. – Почему этот идиот не сказал сразу, что видел какаду? Почему? Но если он скажет – погиб весь сюжет. Как же выкрутиться?»

– Я тебя тоже очень люблю, – сухо сказала я в ответ и разговор о своих творческих проблемах прекратила.

Конечно, я обиделась, хотя бы потому, что сходство было вопиющим. Когда я попыталась изложить свои приключения в виде детектива, то примерно так себя и вела. Например, задавала всем окружающим идиотский вопрос, как можно заставить женщину открыть входную дверь, если она – не дверь, разумеется, а женщина, – совершенно точно знает, что данный тип пришел ее убивать. Впрочем, обидеть художника может каждый, не мною подмечено. А талантливым людям нужно прощать мелкие слабости.

В общем, я запуталась в личных, производственных и жизненных проблемах до того основательно, что пришлось встать, пойти на кухню и налить себе чашку кофе. За окном уже занимался рассвет, пытаться заснуть было практически бессмысленно. Я закурила и устремила взгляд в окно, поверх крыш соседних зданий.

Совсем рядом поблескивала лента Москвы-реки, за ней во всем своем великолепии высился храм Христа Спасителя на фоне высоких домов Арбата, как старого, так и нового. Два года назад я смотрела на этот пейзаж с противоположного берега реки, но судьбе было угодно из той квартиры меня убрать. Точнее, отобрать ту квартиру и поселить на окраине города. Теперь та же судьба вернула меня практически на то же место, только с другой стороны реки. Той же самой, между прочим, в которую, если верить мудрым людям, нельзя войти дважды.

Оказывается, действительно нельзя. Даже если заходить с другой стороны той же самой реки, она все равно будет другою. Так что нужно принимать жизнь такой, какая она есть, не делать лишних телодвижений и не искушать судьбу. Сейчас, например, нужно пойти и немного полежать, просто полежать, ни о чем не думая, набираясь сил для предстоящего дня. А потом заняться текущими делами, а не самокопанием. Я вернулась в спальню, прилегла поверх одеяла и тут же уснула, как провалилась. Странно, однако, действует на меня философия даже в таком житейско-приземленном виде.

Глава вторая. Старый друг опасней новых двух

– Дикая чушь! – воскликнул он и с раздражением отбросил от себя книгу, за чтением которой он пытался уйти от одолевавших его назойливых, невеселых мыслей. И тут же задохнулся от приступа невероятной слабости: теперь любые эмоции были для него слишком большой роскошью.

На балконе роскошного загородного дома в кресле сидел старый человек. Все окружающие уважительно величали его Боссом, а за глаза окрестили Попугаем: за маленький рост, щуплое телосложение, крючковатый нос, больше похожий на клюв, и манеру держать голову немного набок. Только взгляд у этого Попугая был скорее орлиным – пронзительный и жесткий.

Глядя на этого респектабельного старика, трудно было представить, что большую часть своей бурной жизни этот человек возглавлял одну из крупных преступных группировок, был признанным авторитетом в бандитском мире и неоднократно отбывал срок, пока не понял, что в нынешних условиях совсем не обязательно грабить и убивать так, как он это делал раньше. Проще заняться легальным бизнесом и, используя свои старые связи, добывать деньги под вывеской крупной и уважаемой фирмы.

Пусть некоторые помнили, откуда он пришел в бизнес, а кое-кто из особо отчаянных даже пытался рассказать об этом общественности. Босс с самого начала избрал тактику презрительного молчания: никому не мстил, не угрожал – просто не замечал и лишь ронял иногда излюбленную фразу:

– Собаки лают – караван идет.

И его «караван» действительно шел, фирма процветала. Возможно, секрет успеха Босса заключался еще и в том, что он не лез в политику, не стремился к открытой власти и если соглашался давать деньги на избрание кого-то на высокий пост, то непременно отпускал столько же на поддержку соперника кандидата: кто-то обязательно выигрывал, а Босс получал обратно свои деньги с процентами, да еще и сохранял со всеми наилучшие отношения.

Через десять лет после создания фирмы Босс все еще был силен и уважаем, но один он знал, что это все – только роскошная декорация, за которой – пустота. Умри он завтра, его империя мгновенно развалится, ее растащат на куски, потому что преемника у него не было. А Босс сознавал, что жить ему осталось недолго: страшный диагноз, поставленный врачами полгода назад, не оставлял никаких надежд.

Босс прекрасно помнил тот разговор. После обследования в частной клинике, где клиентам обеспечивали абсолютную анонимность, он потребовал, чтобы лечащий врач сказал ему правду. Всю правду и только ему. Ни подчиненные, ни охрана, ни даже жена ничего не должны были знать.

– Сколько мне осталось? – спросил он в лоб после того, как оправился от неизбежного шока, вызванного жутким приговором.

Врач пожал плечами.

– Трудно сказать. Возможно, три года. А возможно и три месяца. Все зависит от того, как будет развиваться болезнь. Известны случаи и внезапной остановки роста опухоли, тогда больные жили лет пять-десять и умирали совсем от другого. Простите, я врач, а не провидец. Могу только сказать, что операция, к сожалению, уже бесполезна, время непоправимо упущено. Да и сердце у вас…

– Другими словами, я могу умереть…

– В любую минуту от любого напряжения. Чем больше будете беречься, тем дольше проживете. Я не буду нудить об алкоголе, сигаретах, женщинах – вам это не нужно говорить, вы сами все понимаете.

Да, он все понимал сам. И горько усмехался про себя при мысли о том, что впервые в жизни его миллионы оказались бессильны. Дураки говорят: «Были бы деньги, остальное купим». Жизнь купить можно только у других людей: заплатить выкуп и сохранить жизнь. Заключить такую сделку со смертью невозможно.

В любую минуту, от любого напряжения…

Если бы он был один, он бы не беспокоился. Черт с ней, с империей, на тот свет ее не захватишь. Ну, умрет он, так что с того? Люди постоянно умирают, кто раньше, кто позже, чем он отличается от других? Только тем, что пожил, можно сказать, всласть: все попробовал, почти от всего уже оскомина. Эликсира бессмертия пока не изобрели, так что все мы там будем. Так он рассуждал и тогда, когда самой серьезной болезнью для него была простуда, зато опасность умереть от пули или умело подложенной взрывчатки являлась неотъемлемой частью повседневной жизни. Рутиной, можно сказать. Потом он сумел повести свои дела так, что насильственная смерть ему уже не угрожала.

Теперь он горько усмехался: все предусмотрел, даже сверхнадежную «крышу» пристроил в непосредственной близости от своего особняка. В присутствии этого человека он мог вообще ничего не опасаться, мог заниматься, чем угодно, помимо своего легального бизнеса. И занимался, потому что деньги – это тот же наркотик, от которого невозможно отказаться без посторонней (иногда насильственной) помощи.

Многие сильно бы удивились, если бы узнали, куда на самом деле тянутся нити громких, но не раскрытых преступлений. Не раскрытых даже тогда, когда арестовывали всех исполнителей и даже как бы заказчиков. Просто мало кому известно, что если раньше были «зиц-председатели», то теперь появились «зиц-заказчики». Сколько это стоит – коммерческая тайна, но ведь дороже всего ценится свобода, не так ли?

Так что Босс предусмотрел все, и его империя функционировала, как безупречно отлаженный и смазанный (в прямом и переносном смысле слова) механизм. И мог спокойно ждать, когда наступит эта самая «любая минута», не напрягаясь, чтобы не ускорить ее приход. Но несколько лет назад сделал один опрометчивый шаг: женился. И тут же стал уязвим.

Хуже всего было то, что женился по любви на женщине много моложе него. Это был тот самый «бес в ребро», который сопровождает «седину в бороду». Иногда Босс проклинал тот час, когда познакомился с Ириной – зеленоглазой шатенкой, совершенство фигуры которой полностью компенсировалось невыносимо стервозным характером и истеричностью.

Проклинал, но разлюбить не мог и покорно сносил все капризы и выходки жены, вплоть до того, что один раз спас ее от неминуемой тюрьмы. Ирина оказалась причастной к гибели молодой женщины, своей подруги и… любовницы, Босс в последнюю минуту отправил жену в швейцарскую клинику и выложил кругленькую сумму за то, чтобы официально Ирина появилась там на неделю раньше фактического прибытия.

И вот теперь эта сумасбродка, которую с трудом вылечили в Швейцарии от наркомании, останется одна. Молодая, красивая, наследница огромного состояния – да она неминуемо погибнет без него! Людей сейчас убивают за суммы в тысячи раз меньше той, которая будет в распоряжении Ирины. В самом лучшем случае, ее разорят дотла.

Тогда уж лучше, чтобы убили: малышка привыкла к роскоши и уже не сможет жить на зарплату. Да и кто будет ей эту зарплату платить? За что? Она ничего не умеет делать, после школы какое-то время была «девочкой из эскорта», потом стала его женой. Но ей уже тридцать, ее даже в приличные секретарши не возьмут… если бы даже она и захотела работать.

После лечения Ирина поутихла, во всяком случае, уже не так донимала его своими эксцентричными выходками и скандалами. Кажется, даже хранила ему верность, но это хрупкое равновесие могло в любой момент рухнуть. А у него уже нет прежних сил, чтобы держать хоть в какой-то узде эту норовистую лошадку. Внешне, правда, все осталось по-прежнему: на подчиненных Босс нагонял холодный ужас, подчинялись ему беспрекословно. Но жена его никогда по-настоящему не боялась, вытворяла, что в голову взбредет. Купить-то он ее в свое время купил, но быстро убедился, что поселил в своем доме не прелестную кошечку, а самую настоящую пантеру. Тоже из семейства кошачьих, но приручению не поддается и спиной к ней лучше не поворачиваться.

Пока Ирина не заметила, что муж все больше времени проводит дома. От нее ускользнули болезненные перемены во внешности: неестественная худоба, землистый цвет лица, лихорадочный блеск глаз. Мощные лекарства кое-как помогали ему справляться не только с болями, но и с мужским бессилием. Эти лекарства, правда, «били» по сердцу и к каждой встрече с женой в ее спальне он готовился, как к последней. А отказаться от этих встреч не мог, как наркоман со стажем не может расстаться с наркотиком.

«В любую минуту от любого напряжения…»

Сидя вот так, в кресле, укутанный пледом, он все думал и думал: о пройденном пути, о своем деле, о партнерах по бизнесу… и неизбежно возвращался мыслями к своей девочке, своей единственной и страстной любви, и все пытался придумать что-нибудь, надежно обеспечивающее ее комфорт и безопасность после его смерти. О том, что она снова может выйти замуж, он даже помыслить не мог: безумная, неуправляемая ревность начинала его душить в полном смысле слова и снова он вспоминал ту, роковую фразу:

«В любую минуту от любого напряжения».