Прошу руки вашей жены

И они с Юлькой рисовали бы долго, если бы Митя не явился к ним с ультимативным заявлением:

– Немедленно заканчивайте и спать! А то завтра в школу Юлию Дмитриевну будет не поднять!

– Ну-у-у па-а-а-а… – заканючила Юлька, но отец был непреклонен. Он собственноручно вытащил фломастер из дочкиных рук и сопроводил ее в ванную комнату.

– Ну и как это называется? – спросил Дашу Митя, когда она забралась к нему под одеяло.

Даша улеглась поудобнее, завела глаза к потолку и спросила:

– Что именно?

– Не понимаешь? – неприятно рассмеялся Митя.

– Не понимаю, – охотно согласилась Даша. Она действительно не знала, что он скажет дальше, насколько он сумел разгадать причину ее неестественной веселости.

Митя навис над Дашей, внимательно глядя ей в лицо. Она не выдержала его взгляда и отвела глаза будто бы только для того, чтобы поправить сбившееся белье. Муж с раздражением вырвал у нее из рук кончик одеяла и спросил:

– Слушай, Дашка, ты влюбилась в другого, что ли?

– С чего ты взял? – искренне изумилась она.

– С того! Ты думаешь, что я полный болван и ничего не замечаю, да?!

– Нет, я так не думаю…

– А если не думаешь, то отвечай: влюбилась, да?!

– Ерунда какая… – пробормотала Даша.

– Какая же это ерунда, если ты глаза прячешь!

– Я не прячу.

– Прячешь!

– Нет… Ну… хочешь я поклянусь… Юлькиным здоровьем… что ни в кого не… влюбилась…

– Еще не хватало в это ребенка впутывать! Даже не вздумай!

– Ну… тогда я не знаю, чего ты от меня хочешь…

Митя плюхнулся в постель на спину рядом с женой, тоже завел глаза к потолку и сказал:

– Я же чувствую, Дашка: с тобой что-то случилось… Ты… Ты… В общем, у меня такое впечатление, что ты с трудом выносишь меня…

– Я… не с трудом… нет…

– Врешь!

– Нет! – Даша выкрикнула это с таким надрывом, с каким стоило бы кричать слова любви сомневающемуся человеку. Митя понял это соответствующим образом, а потому опять навис над женой и тихим интимным голосом попросил:

– Тогда скажи, что любишь…

Сделав над собой неимоверное усилие и чуть не расплакавшись при этом, она произнесла мертвыми губами:

– Люблю…

– Одного меня? – не унимался Митя.

– Одного тебя, – согласно повторила она.

Даша чувствовала, что Митя не столько поверил, сколько очень хотел ей верить, а потому тут же впился своими губами в ее, безжизненные и холодные. Потом принялся торопливо целовать лицо жены куда придется, приговаривая между поцелуями:

– Я же люблю тебя, Дашка… так люблю… А ты… ты просто устала… Этот быт, он кого хочешь доведет… Одни вот эти… пироги… чего стоят… Даша… хочешь я тебе путевку куплю на неделю куда-нибудь… в какой-нибудь пансионат под Питером, а? Или еще можно в Старую Руссу… Там санаторий… наши женщины… ну… из цеха… ездят… А хочешь на юг? Там уже, наверное, тепло… купаться можно… Ты отдохнешь от меня… соскучишься… А, Даш! Хочешь поехать?

На Дашиных глазах набухли слезы. Она изо всех сил старалась не дать им пролиться. Какая же она мерзавка… Митя любит ее, жалеет… готов ради нее на все, а она… Да что же это такое? За что? За что это Мите? За что ей, Даше? Может быть, действительно поехать в санаторий, забыться… Да разве же можно забыться? Она ведь уже и на минуту не может перестать думать о том, что разлюбила его. Она разлюбила… разлюбила… И никакие санатории не помогут… ничто не поможет… никто…

Даша захлебнулась слезами и заломила руки. Что же делать? Что?!

А Митя целовал эти ее надломившиеся руки и все приговаривал и приговаривал одно и то же:

– Люблю… Дашенька… так люблю… Я же твой муж… Разве кто-нибудь будет тебя любить так, как я… Никто… я один знаю… как тебе лучше… – И он уже стаскивал с нее ночную рубашку. Даша не противилась, потому что ей было всех жалко: его, себя и почему-то Юльку, которая безмятежно спала в своей комнате. И в конце концов, как и утром, она не заметила, как сама начала отвечать на поцелуи мужа, а потом обняла его за шею, и они унеслись в мир чувственных переживаний, которые надолго отбили у Даши охоту кого-нибудь жалеть.

Иван Андреевич Лукьянов, старший преподаватель политехнического колледжа, ехал домой в метро. Конечно же, у него была машина, старенькая белая «девятка», но он не любил на ней ездить. Иван Андреевич вообще не любил рулить. Он любил, чтобы его само несло по жизни. Вот как сейчас, в метро. Он сидел, а оно, метро, его везло. Несмотря на то что у преподавателей колледжей очень маленькая зарплата, Иван Андреевич особой нужды в деньгах не испытывал. Он был хорошим физиком, а потому имел много частных уроков. Мог запросто подготовить в любой вуз, за что прилично платили самой конвертируемой валютой. В отличие от «девятки» работу свою он любил. Любил именно преподавание. От классного руководства или, правильнее сказать, кураторства всегда отказывался. Начальство неохотно, но все же шло ему на уступки, опять же потому, что он был очень хорошим физиком. «Очень хороший физик» изобретал в рамках своего предмета особые таблицы для запоминания, эксклюзивные алгоритмы выведения формул, проводил нестандартные лабораторные работы и читал очень интересные лекции. Иван Андреевич не смог бы работать в школе, где надо вытирать сопливые носы и проверять домашние задания. Он испытывал состояние полета и парения во время собственной лекции. Он не задумывался над тем, слушают ли его учащиеся, и правильно делал. Его всегда слушали. Его «пары» любили. Любили даже практические занятия, потому что у доски вместе с Лукьяновым самый запущенный олигофрен умудрялся решить любую задачу. Иван Андреевич задавал такие умные наводящие вопросы, так тонко подсказывал и направлял, что процесс решения превращался в увлекательную логическую игру, в которой одерживал верх все тот же любой запущенный олигофрен. На преподавание в институт Ивана Андреевича не тянуло, хотя не раз предлагали. Для института надо было бы перестраиваться, чего он не любил, а деньги и в высшей школе платили маленькие.

Жена у Лукьянова была хоть куда. Красивая и видная. Она тоже была из преподавателей. Преподавала английский язык на частных курсах, за что денег ей, с точки зрения Ивана Андреевича, платили немереное количество. Элла строго блюла диету, три раза в неделю занималась в спортивном зале очень навороченным фитнесом, а по выходным еще и плавала в бассейне. Благодаря всем вышеперечисленным процедурам она была подтянутой и стройной, гордо держала голову и запросто могла, что называется, «коня на скаку…»

Кроме жены Эллы, Иван Андреевич имел еще двух пацанов, семи и девяти лет, а также вздорного, но все равно любимого короткошерстного кота по имени Михаил.

Элле, конечно, здорово не нравилась Лукьяновская «девятка», которая к тому же слишком часто простаивала. Она записалась на курсы для получения водительских прав, рьяно посещала их и в самом скором времени намеревалась самостоятельно водить машину, чтобы не зависеть от мужа. На новый автомобиль она уже накопила и начала копить на дачу в престижном загородном районе. Таким образом, в жизни Ивана Андреевича было практически все, чего только может пожелать рядовой обыватель (если, конечно, не считать временное отсутствие загородной дачи), но он почему-то не чувствовал себя счастливым. Вот и сейчас он ехал в вагоне метро в самом дурном расположении духа. Он пытался понять, что его не устраивает на данный момент, и не мог найти в собственной жизни ничего такого, из-за чего стоило бы духом падать.

Элла была дома. Как всегда, красиво причесана и накрашена. Друзья Лукьянова не переставали восхищаться тем, что его жена всегда в полной боевой готовности, когда бы они ни задумали завалиться к ним в гости. Сейчас на Элле были надеты серые короткие брючки и свободная футболка в синюю и белую полоску. Никаких домашних тапочек она не признавала, а потому на ногах были надеты домашние туфельки из мягкой бежевой кожи.

Лукьянов с большим неодобрением посмотрел на эти туфельки и удивился сам себе. И чем они ему не угодили? Неужели было бы лучше, если бы Элла ходила по дому в разношенных шлепанцах и смятом запятнанном халате! Гораздо неприятнее туфелек были Эллины губы, жирно намазанные коричневой помадой. Нет, конечно, этот цвет ей шел, но к чему косметика дома?

– Ванечка, ты пришел! – радостно проворковала Элла и поцеловала мужа в щеку. Он торопливым движением стер со щеки след губной помады, сразу прошел в ванную и сунул руки под струю горячей воды. Его почему-то передернуло, когда он смывал с пальцев блестящие коричневые полосы. На щеке тоже остался след. Лукьянов старательно стер его полотенцем, после чего сразу бросил его в корзинку для грязного белья. Кроме полотенца, в ней не было ничего. Элла непостижимым образом успевала все: и в спортзал сходить, и на работу, и уроки у сыновей проверить, и белье простирнуть, и обед приготовить. Надо было бы радоваться такой женской мобильности, а Иван Андреевич почему-то раздражался с каждым днем все сильнее и сильнее. Он посмотрел на свое недовольное лицо в зеркало, и настроение окончательно упало до нуля. Вот сейчас он выйдет из ванной, и Элла подаст ему роскошный ужин. Рядом с его тарелкой будет непременно стоять маленький стаканчик с какими-нибудь цветочками или веточками, перевитыми розовыми или голубыми ленточками. Элла однажды увидела такой элемент сервировки стола в каком-то журнале и взяла его на вооружение. Если бы она только могла предположить, как Лукьянова тошнит от этих ленточек.

Как и ожидал Иван Андреевич, на столе возле его тарелки с удивительно красиво поджаренной золотистой рыбой действительно стоял маленький букетик тоненьких березовых веточек с недавно проклюнувшимися ярко-зелеными листочками. Ленточка на этот раз была под цвет жареной рыбы – золотистая. На полу, прямо под рыбой, сидел кот Михаил и напряженно вглядывался в глаза хозяину с выражением немого вопроса на потешной полосатой мордочке: даст или не даст? Иван Андреевич и дал бы, но знал, что Элла тут же закричит, что котам рыбу нельзя. И с чего она это взяла? Возьми любую детскую книжку – там всегда коты лакомятся свеженькой рыбкой. Впрочем, Михаил и так толстый до неприличия. Пусть попостится… Лукьянов тяжко вздохнул и зачем-то крепко стиснул зубы. Потом все-таки вынужден был открыть рот, поскольку через стиснутые зубы рыба не пролезала. Кроме того, он намеревался задать жене вопрос, ответ на который давно знал.

– Почему без картошки? – спросил Иван Андреевич, брезгливо отшвыривая вилкой стручки зеленой фасоли и кружевные листья салата.

– Ванечка, я тебе уже сто раз говорила, что мясо и рыбу лучше есть с зеленью. Картошка у меня запланирована на завтра. Будет запеканка. Ты рад? – Элла подсела к мужу за стол и заглянула ему в глаза.

– А что-нибудь незапланированное можно будет завтра съесть?

– Вань, ну что ты злишься? – без тени раздражения спросила Элла. – Все же хорошо!

Это особенно рассердило Лукьянова. Еще бы! У него внутри все обливается желчью, а ей хоть бы что! Не женщина, а йог! У нее, видите ли, все хорошо! А у него вот нехорошо! У него все плохо! Отвратительно!