Милостью Божьей

Жила в еврейском квартале, в классе у нас было, наверно, половина еврейских девочек. В детстве никогда не сталкивалась с антисемитизмом, и это в ту пору! И в институте миновало, началось на работе. Но в полной мере мне дали почувствовать, что я чужая, в писательской организации. Ещё как дали понять, что мы не одной крови!

Но когда это ещё будет! А пока я читаю историю своего народа и чувствую, что я и его частица, так же, как русского. И это на всю жизнь.

Я каждый день иду мимо Синагоги по Газетному. И как-то меня останавливает пожилой человек.

– Почему вы никогда не заходите? Это самое страшное, что никому из еврейской молодёжи не нужна собственная история. У нас огромная библиотека, но никому это не нужно.

– Я не знаю еврейского языка, – говорю виновато.

– Можно было бы устроить чтения, я бы переводил с листа…

Я молчу, мне очень интересно, но я боюсь. Чего? Переступить какую-то грань?

Не помню, на втором или на третьем курсе я спросила у мамы:

– Как поживает Семён Львович?

– Я давно его не видела. Он пропал куда-то, когда шло "дело врачей".

– Он же не врач!

– Он еврей.

12. Музыка

Когда в моей душе начала звучать музыка, я не помню. Она вошла мне в душу не сразу, как театр, раз и навсегда. Нет, подступала исподволь, пропадала, не находя отзвука, и возвращалась вновь.

Наверно, только в десятом классе душа моя вдруг проснулась для музыки.

Чёрная тарелка репродуктора обладала прекрасным вкусом. Театр у микрофона, все известные оперы, а сколько музыки, сколько музыки!

Пела я только дома, когда меня никто не слышал, твёрдо помнила, что слуха у меня нет. Но я запоминала музыку, легко узнавала с первых нот вступления!

Как-то на переменке Римка стала напевать «Рассвет на Москве-реке». Его только накануне передавали по радио, я бежала из кухни в комнату, и остановилась, как вкопанная.

– Что это? – спрашивает Римма.

– «Рассвет на Москве-реке».

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда, что и ты. Его вчера передавали по радио.

– Но ты никогда не говорила, что любишь музыку!

– А зачем об этом говорить…

Филармония, Первый концерт Чайковского.

Недавно я снова попала на этот концерт в Кисловодске. Очень волновалась, что после всей музыки, что легла мне на душу за жизнь, эта не тронет…

Играла беленькая девочка, такая хрупкая, как эльф, за огромным роялем, и оркестр во всю сцену. Она окончила здесь музыкальную школу, и приехала из консерватории на первый в жизни сольный концерт. Зал переполнен, – ученики музыкальной школы, преподаватели, друзья, родители друзей. Она хорошо играла, не старательно, а хорошо, и моя душа опять плакала и пела.

А тогда…

В зале и мама, и Римка, и Олег, он ходил за мной, как тень, весь десятый класс.

И душа моя – то плачет, то ликует, как будто я на сцене. Нет, не дирижер, не музыкант, маленькая скрипка, даже не первая. И все звуки исходят из моей души, отражаются от стен, от сводов, от замершего зала, и возвращаются ко мне. И опять я заливаюсь слезами, слезами счастья.

Музыка – это чудо, главное, что есть на земле.

– Мама, неужели всё пропало, зачем ты тогда послушала меня? Может, ещё не поздно, и я могу учиться? Только не фортепьяно, скрипке.

– Для скрипки нужен абсолютный слух. Сколько я сил потратила, но у тебя все мысли были в книгах!

– Но может, сейчас?

– Сейчас тебе надо думать об аттестате зрелости. И ты слишком эмоционально воспринимаешь музыку. Нельзя.

Помню удивленное Римкино лицо и озадаченное Олега.

Через несколько лет – может, снова Первый концерт, или просто зал в Филармонии, я ходила туда не реже, чем в театр! И стихи…

Симфония

Такая ошибка, такая ошибка,
Что я – в этом платье,
Что я – в этом зале,
Ведь я только скрипка,

Певучая скрипка,
Которую просто
В оркестр не взяли.

Седой дирижёр —
Что ж, наверное, прав он —
Я даже не знаю нот…
Неграмотна скрипка
Как солнце, как травы,
Сердцем она поёт…

Но дирижёрской палочкой
Он оживил оркестр,
И половина зала
Чуть-чуть привстала с мест,

И добрым став, и юным
Он разрешил – войди!