Путь Сумеречницы

Меж вековых дубов показался силуэт суженого. Высокий, широкоплечий, по стати ясно, что он могучий воин и благородный человек. Такой же простоволосый, в длинной неподпоясанной рубахе. Его мужественное лицо озарила улыбка. Столько восхищения и нежности было в ней, сколько Лайсве никогда прежде не видела.

– Клянусь, я отрекаюсь от всех женщин, кроме тебя, и не возьму в постель другую, пока ты жива, и даже после смерти, – сорвались с его губ искренние слова.

Зашелестели листья, хрустнула сухая ветка, заставив ее отвернуться от суженого. В кустах затаился таинственный зверь, припал к земле. Белое пятно по всей морде походило на маску. Глаза сияли синевой неба, горела рыжим пламенем шерсть. Зверь принюхался, выгнулся и зашипел.

Лайсве оглянулась на поляну. Ее устилали растерзанные тела, над которыми возвышался суженый. Его черная рубаха сливалась с ночной мглой, а на груди извивались угольные змеи. Он протянул руку и колдовским голосом прошептал: «Будь со мной, будь одной из нас!»

Огненный зверь взревел, разрывая паутину наваждения, и бросился прочь. Лайсве – следом.

Сквозь тонкую ткань кожу студил мертвенный холод. Низко нависающие ветки хлестали руки, раздирали платье, вырывали клочья волос. Сердце грохотало, ноги уже не держали, но Лайсве не останавливалась. По пятам мчалось нечто темное, страшное, злое. Оно не убьет – захватит, выжрет сердцевину и заставит жить безвольной куклой.

Лайсве зацепилась за корень и упала, разбив колени, затем подскочила и снова побежала. Зверь свернул с большой дороги на едва заметную стежку. Нельзя его потерять. Только он знал путь к спасению.

Впереди забрезжил просвет. Зверь замер у опушки.

Спасение рядом?

Лайсве едва успела остановиться на краю пропасти. Из-под ног посыпались камни, потонули в пустоте, так и не достигнув дна. Противоположный край земли было не разглядеть. В небе грозовые тучи доедали остатки луны. Где-то позади гудел мертвыми голосами Мрак; он валил высоченные сосны, иссушая и разнося их в труху, смердел гнилью и скрежетал, протягивая к Лайсве свои щупальца.

Он был там, ее суженый, в самом сердце. Это он крушил и убивал все живое. Он и был самим Мраком!

Огненный зверь метался вдоль обрыва, оборачивался на погибающий лес, рычал и продолжал кружить.

Мрак замер в двух шагах от них. Суженый снова протянул руку и позвал Лайсве по имени.

– Ты не тронешь Зверя?

– Мне нужна только ты.

Она почти приняла Мрак, когда Зверь выскочил вперед, обнажив клыки. Щупальца кинулись было наперерез, но тут же загорелись. Вспыхнул чудовищный пожар, очищая мир от живых и от Мрака разом, но ни Лайсве, ни Зверь уже не видели этого, растворившись в огненном зареве.

– Не осталось больше у Небесного Повелителя владений, чтобы наделить ими младшего сына, безликого Западного Ветра, – проскрипел над ухом нянюшкин голос. – И наказал ему отец во всем подчиняться старшим братьям.

Лайсве вздрогнула и укололась об иглу, торчащую из растянутой на пяльцах ткани. Выступила кровь. Пришлось слизнуть, чтобы не испортить вышивку, над которой Лайсве корпела весь последний месяц.

Надо же, заснула средь бела дня! Да еще и на жестком стуле, в неудобной позе. Нет, нельзя подолгу за работой засиживаться, а то и не такое приснится. Так всегда говорил отец, когда Лайсве прибегала к нему в слезах после очередного кошмара. «Мы не ясновидцы, наши сны не сбываются. Да и какое зло может угрожать за надежными стенами родового замка, который охраняют доблестные Сумеречники?»

В угловом камине потрескивали сосновые поленья, обогревая маленькую гостиную. Лайсве дожидалась брата-близнеца Вейаса. Пока его учили фехтовать и пользоваться родовым даром – мыслечтением, Лайсве приходилось вышивать и выслушивать наставления о хороших манерах и добронравии. А ей порой так хотелось сбежать в лес и насладиться свободой!

– Но Безликий был горд и вольнолюбив, – продолжала нянюшка.

Лайсве слышала это сказание, как и все остальные, добрую сотню раз, но уж очень она их любила. Они словно переносили во времена, когда они с братом, еще совсем крохи, трепетали от каждого слова и прятали головы под одеяла в самые пугающие моменты.

Лайсве выглянула в окно. На улице сгущались серые весенние сумерки, но Вейаса все не было. Неужели опять развлекается с какой-то служанкой? А ведь обещал навестить! Сколько еще таких вечеров осталось? После церемонии взросления им придется расстаться: Лайсве уедет в замок будущего мужа, а Вейас отправится проходить испытание, чтобы стать рыцарем.

– Отказался Безликий подчиняться отцу и вступил на тропу нетореную, чтобы самому решать свою судьбу. – Голос нянюшки опустился до хрипловатого шепота. – Долго скитался он по свету неприкаянным, стоптал семь пар железных башмаков, изломал семь железных посохов, изглодал семь железных караваев, прежде чем обрел свои владения. Была та земля широка и плодородна, но кишели на ней демоны, что мешали возделывать поля, пасти стада и строить новые села. Позвал тогда Безликий самых смелых охотников и повел их в поход против злокозненных тварей. Кололи их копьями, секли топорами, стреляли из луков – три человеческие жизни бились, пока не очистилась земля от Мрака. Когда затрубили горны победы, Безликий почувствовал смертельную усталость. Наказал он охотникам создать орден, который хранил бы всех людей от демонов, и удалился на край земли. Но белоглазые вельвы говорят, что ушел Безликий не навсегда, а лишь уснул до поры.

– Да-да, и проснется он, когда наступит конец времен, – заявил Вейас, вваливаясь в комнату. На его красивом лице играла удовлетворенная ухмылка. Значит, хорошо развлекся. – Никогда не понимал этой истории. Если Безликий – наш покровитель, то почему дрыхнет, пока его мир катится демонам под хвост? – Испортив волшебство нянюшкиного сказания, он развалился на обитом голубым бархатом диване.

Конечно, куда Лайсве и нянюшке до его распутных девиц. От раздражения ей захотелось заскрежетать зубами.

– Ничего ты не понимаешь в настоящих историях, – поддела она брата. – Безликий набирается сил в ожидании последней битвы, а люди еще должны доказать, что достойны спасения. Правда, нянюшка?

– Откуда ж мне знать, что думают боги? – Старуха развела морщинистыми руками.

– И кто из нас ничего не понимает? – Вейас швырнул в сестру подушкой.

– Всяко больше тебя, – хмыкнула Лайсве, поймав ее у своего лица.

Вейас самодовольно сцепил пальцы в замок и смачно ими хрустнул. Лайсве подкралась сзади и стукнула его все той же подушкой. Брат зарычал. Они покатились кубарем, барахтаясь и скача по дивану, прямо как в детстве. На мгновение даже показалось, будто они вернулись в ту счастливую пору, когда в их жизни еще не было ощущения, что все вот-вот закончится.

– А ну-ка хватит! – заругалась нянюшка. – Ишь, расшалились! Взрослые совсем, а все деретесь. Тебе, Лайсве, вообще должно быть стыдно: свадьба скоро, дети, хозяйство, дом одной вести придется, мужа голубить, а ты все брата задираешь. Женщине надо быть кроткой, покорной и ласковой, а не дерзить и кулаками размахивать.

– Да, нянюшка, – Лайсве вернулась на прежнее место, и паршивец Вейас показал ей язык.

Обидно! Почему это так плохо – оставаться ребенком?

– Вот, гляди, подарок для жениха. – Вынув ткань из пяльцев, Лайсве протянула ее нянюшке, чтобы отвлечь от потасовки. Не приведи Безликий, еще отцу наябедничает! – Красиво?

Старуха покрутила вышивку в руках, разглядывая ее подслеповатыми глазами. Выверенный до последнего стежка узор: белая горлица с мечом в когтях на голубом фоне – родовой герб Веломри. По ним виднелся девиз, вышитый золотом: «Наше сердце легче пуха».

– Искусно, – кивнула нянюшка. – И дорого.

– Сама на ярмарке нитки выбирала, – Лайсве улыбнулась. – Не хуже, чем у мамы?

– Алинка большой мастерицей была. Такие узоры выходили из-под ее пальцев, глаз было не оторвать, словно вся жизнь в них заключена, – разоткровенничалась нянюшка и тяжело вздохнула. – Твой узор красивый, конечно. Видно, что старалась. Но он холодный, нет в нем огня, понимаешь? Души нет.

Вейас зашевелился на диване, потянулся к Лайсве, чтобы утешить, но она отпрянула.

– Ну и ладно. – Ей хотелось выбросить дрянную вышивку в камин. Нет, нельзя здесь. Лучше у себя. И не показывать слез. Веломри не плачут. Никогда.

Забрав у нянюшки вышивку, Лайсве улыбнулась, как того требовал этикет, и умчалась к себе, забыв даже пожелать спокойной ночи. Опять заругают! Но так гораздо лучше, чем показать слезы.

В спальне она распахнула окно и проскользнула в узкий проем, затем прошлась по парапету до приметной башни, ухватилась за выступ и, подтянувшись, нырнула в щель бойницы. Худая и невысокая, она всегда находила место, где спрятаться ото всех и помечтать в одиночестве.

Ночная прохлада бодрила. Здесь, наверху, было хорошо – лежать на смотровой площадке, разглядывать звездные рисунки и размышлять.

Лайсве перебирала пальцами вышивку. Столько усилий потрачено на идеальный узор, но он все равно никому не понравился. Нет души. Можно купить дорогую ткань и нитки, можно обрисовать силуэт мылом и наловчиться делать ровные стежки. Но где взять душу, если ее нет?

Вышивка выскользнула из ее пальцев и упала на пол. Лайсве достала из-за пазухи медальон с портретом и принялась рассматривать изображение своей матери. Та была южанкой, очень красивой: с темными волосами, темными бровями и карими глазами. Большая искусница – прекрасно шила, вышивала, рисовала, пела да танцевала. Все ее обожали, особенно отец с нянюшкой. Все, что Лайсве о ней знала, – с их слов. Мама умерла сразу после родов. Отец до сих пор тосковал по ней, хоть и не говорил этого.

Лайсве и Вейас совсем на нее не походили: оба светловолосые настолько, что казались седыми. Глаза холодные – кристально-голубые, как у отца. Брат выделялся некрупными точеными чертами лица и холеной красотой. Лайсве свою внешность недолюбливала; она чувствовала себя совершенно не такой, какой отражалась в зеркале, когда ее рядили в роскошные платья из сверкающей парчи и бархата и делали сложные, высокие прически. Окружающие же считали ее милым сорванцом в юбке, которому еще только предстояло расцвести в прекрасного лебедя.

Сейчас ее больше всего волновала помолвка. В детстве на каждый день рождения Лайсве загадывала, чтобы ее мужем стал сильный и благородный рыцарь, который бы обожал ее и хранил верность до конца своих дней, но после недавнего сна одержимая любовь перестала казаться ей такой уж привлекательной. Может быть, все из-за волнения перед помолвкой, ведь переживать было о чем!

Жених родом из Заречья; он увезет Лайсве в свой жаркий степной край. Там нет ни лесов, ни каменистых пригорков, ни даже снега. Что за зима без снега? Днем с этой заброшенной башни был виден и густой бор на юге, и прозрачные озера на западе, и гряды древних курганов на востоке, и вьющаяся меж холмами дорога на севере. Как жить без всего этого? Без шалостей Вейаса, без назиданий отца, без нянюшкиных сказок. Хозяйство, дети… Какие дети, если Лайсве сама еще ребенок? Ребенок, который не желал вырастать. А церемония взросления всего через пару недель!

Ей так хотелось к этому времени научиться делать хоть что-то идеально, как мама. Нет души… Может, потому что у нее не было мамы? Она бы рассказала и про красоту, и про мужа, и про рукоделие. Почему боги забрали ее столь рано? Нянюшка права: не людям о них судить.