Нет подвигу равных!

Выживали единицы. Хорошо помню, как выглядели продуктовые карточки, их выдавали по ленинградской прописке, и потери считали по прописке. А потерь было немало. Сначала это сильно пугало, потом стало обыденностью. Я смотрела на происходящее глазами, полными ужаса, и не понимала, что происходит. Мне двенадцать, вокруг война и смерть. Очень много смертей. Умирать в осаждённом городе… Суровая необходимость для всех, даже для детей. В эти моменты мне становилось особенно жут-

ко, ведь всего-то двенадцать. Но в детском мозгу теплилась мысль, что увезут, увезут нас отсюда.

В сиротском доме мы пытались дружить, выживать вместе было проще, и умирать, наверное, не страшно. Так нас утешала баба Шура, воспитатель. Она ко всем относилась одинаково, даже к тем детям, чьих родителей расстреляли или репрессировали. У неё были большие гладкие ладони, я помню. Шура научила нас чувству коллективизма и товарищества. Странно, что в трудные моменты жизни эти чувства идут бок о бок.

Машка Титова могла пить любую жидкость, даже мыльную воду. Милка ела снег, говорила, что он утоляет чувство голода. Я тоже пробовала. Снег казался мягким на вкус, таял свежестью на губах, отдавал ранним осенним морозом. Очень хотелось уехать отсюда, туда, где в небесах радуга после летнего дождя и нет войны. Нам хотелось бегать и прыгать, как раньше, но мы шатались от слабости, напоминали беспомощных стариков и старушек.

Мы прижимались друг к другу, как испуганные котята, озирались по сторонам. Нужно ехать, все это-

го хотели. Словно находили в подобных мыслях глоток упоительной свежести первого снега, живительный глоток надежды.

Я тру ладошки, прикладываю их к окну, и на стекле остаются следы. Желание жить то появляется, то пропадает. Мне двенадцать. А на вид можно дать не больше восьми. Как и многим здесь присутствующим. Отчаянно тру ладонями мокрое стекло, кажется, там виднеется силуэт бабушки с пирогами. Вот же она идёт, и мама на скамейке во дворе, ждут меня. Бабушка смеётся и машет мне рукой. Я готова бежать, лететь ей навстречу. К ним. Родным, которые волей судьбы остались где-то там, за поворотами времени, в водовороте судьбы.