Вариации на тему бессмертия

– Река похожа на утопленницу. Видите, она пускает к небу зеленые пузыри, – К. указал вниз.

Анни обернулась, склонила головку и смотрела с веселою укоризной.

– Она очень узкая… Вам не кажется, Анни? – пояснил он.

– Нет, нет, так уютнее. Я бы не хотела, чтоб она была шире. Я бы, наверное, испугалась большого пространства…

– А мне кажется, я бы хотел…

«Я могу идти туда и могу идти сюда. Если я заверну за угол – там будет шляпная лавка, а дальше – кафе, справа в витринах стоят бледнолицые манекены с поднятыми руками и в блестящих одеждах. Перед дверью швейцар, кланяясь, пропускает вовнутрь. Это дорогой магазин, но там можно купить новый пиджак – и пойти в кино или в ресторан. Налево – высокий пассаж, за ним вокзал и банк. В банке можно получить деньги, а на вокзале можно сесть на поезд. Если приехать в соседний городок, там будет много деревьев, но тоже можно зайти в кафе и посидеть у реки – она там даже красивее, – погулять по липовой аллее, вернуться и успеть еще на обратный рейс. Сойти с поезда, дойти до своей улицы, поздороваться с соседом, который по-прежнему сидит и курит у парадной, подняться к себе, дождаться, чтоб служанка принесла ужин и поворчать, если она запоздает… Мне это кажется совершенно необъяснимым. Как я все это делаю? Откуда я все это знаю? Почему я уверен, что вокзал слева, а не справа? Почему я уверен, что он вообще есть, и смело иду покупать билет, даже не сомневаясь, что смогу вернуться обратно? Или, если я этому удивляюсь, то как же я все-таки иду? Иногда создается такое впечатление, что мои ноги обладают каким-то своим разумом и делают все, совершенно не советуясь со мной. И мои глаза тоже, потому что они смотрят равнодушно. Я пытался обмануть их: например, сесть в трамвай, переехать через мост, зажмурившись, и выйти уже на той стороне. И что же? Они ведут себя как ни в чем не бывало, как будто твердо и хорошо знают все наперед. Как такое может быть?»

Выслушав эту тираду, художник задумчиво потер пальцем свои короткие усы.

– А почему же ты думаешь, что этот разум – не твой?

– Ну потому что я-то этого всего не знаю… То есть я предполагаю, но я не уверен, а они как будто не сомневаются.

– Может, именно оттого, что не могут подумать?

К. составил ноги носками вместе, посмотрел на них, потом за решетку набережной на серую воду и покачал головой печально.

– Ну хорошо, – согласился художник. – Но разве не надо радоваться, что они приводят тебя именно туда, куда нужно, и там находится именно то, чего ты ожидаешь? Если это чудо – то, по крайней мере, очень удачное. Что тебя печалит?

– Меня это беспокоит, Петри, меня это очень беспокоит, – сказал К., посмотрев вдоль реки.

Ветер разбрасывал по его лбу темные пряди волос.

– Петри, – тревожно добавил он вдруг. – Тебе не кажется, что у этого моста было раньше три, а не четыре пролета?

Художник посмотрел в сторону приземистого строения, по которому отчаянно громыхал перекатывающийся через приподнятый горб трамвай.

– Нет, что ты, их всегда было четыре. С чего ты взял?

– Ты ведь рисовал его?

– Рисовал, даже фотографировал, покажу, там их четыре. Сбоку дополнительный, несимметричная конструкция, ты просто не замечал.

Дни текли медленно, К. уже, должно быть, неделю не выходил из дому, он даже не одевался к выходу, сидел в своей комнате в длинном халате, читал и пил вино. Вечером он выглядывал в окно: Анни, закрывая лавку, махала ему рукой. Она полагала, что он болен, и даже зашла поинтересоваться и спросить, не нужны ли лекарства. Старая служанка, оставшаяся еще от прежних хозяев, но явно считавшая себя не столько его прислугой, сколько попечительницей, приветливо зазвала девушку на чай и заставила его к ним выйти. Он был смущен, но пришлось подчиниться. Две женщины над ним посмеивались. Анни принесла новые книги.

– А вы когда что-нибудь напишете? – спросила она весело и побежала вприпрыжку вниз по лестнице.

Теперь он снова сидел в том же кресле и смотрел на страницу, которую уже долго не мог перевернуть. Мысли разбегались и улетали куда-то. Старушка шуршала в прихожей. Наконец, она заглянула к нему.

– Все сидите, сударь? Вышли бы на улицу, что сидеть взаперти?

Он ответствовал печальным взглядом.

– Ну хоть окно открою. Смотрите, какое солнышко! Что вам на завтрак приготовить?

Он вздохнул напряженно, старушка махнула рукой и вышла.

За открытым окном удивительно ярко сияла на солнце черепичная крыша соседнего дома, а по ее скосу на ослепительно голубом фоне неба с натугой ползло вверх большое облако, семеня маленькими тающими ножками и поводя перед собою загнутыми усиками, вроде большого насекомого или какой-то раздувшейся мыши. «Пожалуй, это вошь. Интересно, бывают такие пушистые вши?» – подумал он. Отвел глаза и снова посмотрел на раскрытую книгу. Что-то болело в щеке, как будто кто-то скреб там кость. Он встал и повлекся в ванную комнату расследовать этот вопрос.

На щеке определенно ничего особенного не было. Правда, лицо показалось ему опухшим. «Это вино. Видно, все-таки вредно», – решил он. Но это было бы нелепо: он пил совсем мало. Зеркало чуть туманилось с краю. Он взял бежевый обмылок и нарисовал прямоугольник вокруг отражения своего лица. Отступил на шаг и покачал в образовавшемся пространстве головой. Потом подошел ближе, пока там не оказались только нос и глаза. Нахмурился и вышел прочь. Служанка шла по коридору.

– Скажите, у меня опухшее лицо – это правда?

Старушка всплеснула руками.

– Да нет, что вы, у вас чистенькое симпатичное личико! Но вам бы не мешало…

Он закивал и поспешил скрыться в комнате.

Однако через несколько минут в дверь позвонили. Он поднял глаза. «Принесли белье из прачечной. Или это столяр пришел чинить порог. Тогда он поднимет шум и выгонит меня отсюда. Придется идти гулять. Хорошо, что прислуга еще не ушла…»

Из коридора донеслись приглушенные голоса. Наконец, то ли хитрое, то ли удивленное лицо старушки показалось в дверях.

– Это к вам, сударь, – сказала она, протягивая ему карточку.

Он взял плотный листок, вздрогнул и вскочил.

– Что сказать? Примите?

– Да… Нет… Да… – проговорил он, судорожно оглядываясь.

Господин Г., великий старый писатель, поэт, знаменитость… Нет, невозможно!

Но в двери уже маячило светлое и опрятное лицо в обрамлении седых волос: старая служанка не стала дожидаться ответа, решив, видимо, что общество ее подопечному будет полезно. Взглянув лукаво, старушка почти подтолкнула гостя к комнате и исчезла за дверью.

К. беспомощно стоял посередине своего нарушенного убежища.

– О, простите, ради Бога… я… моя служанка…

– Нет, вы простите меня за то, что врываюсь без предупреждения, – ласково ответил яснолицый мэтр. Он смотрел на стоящего перед ним и растерянно сжимающего полы темного халата человека в явном восхищении. – Я проездом здесь, хочу успеть на вечерний поезд. Специально завернул сюда, чтоб увидеть вас…

– Я не думал, что кто-то придет ко мне… – пробормотал К. – Должен переодеться…

Гость жестом остановил его порыв.

– О нет, нет, не волнуйтесь, не нужно. Не думаю, что можно выглядеть лучше, чем вы выглядите сейчас! Я представлял вас не таким… Вы прекрасны, совершенно прекрасны.

К. смирился, оглянулся вокруг.

– Тогда… Да… Садитесь, пожалуйста… Быть может, вина?

– Не откажусь! – седой писатель опустился на диван.

К. наполнил бокалы, однако сам приютился на табурет в углу, словно страшась сесть ближе к собеседнику или желая спрятаться за занавеской. Впрочем, будь здесь его друг художник, он, должно быть, в полном согласии с именитым гостем схватился бы немедля за свою зоркоглазую железную машину для ловли мгновений, увидев, как сбросив на светлый лоб темные пряди вьющихся волос, живописно поместился он между блестящим краем раскрытого окна и серебристо-матовым бархатом портьеры, словно некий печальный дух в сретении света.

– Затихли в этом городке, я вижу, господин К… Должно быть, хотите отдохнуть? Это правильно… – писатель улыбнулся. – А ведь в столице только о вас и говорят: узнали, что вы здесь, ждут вас чествовать – только не решаются беспокоить…

К. опустил глаза.

– Называют вас лучшим писателем современности!..

К. опустил глаза еще ниже. Ему захотелось стать рисунком на портьере, мягкую поверхность которой он чувствовал за спиной.

– Вы пишете сейчас?.. – спросил господин Г., помолчав.

– Нет, не пишу… – К. покачал опущенной головой. – Не могу.

– Не можете или не хотите?

– Не знаю, – он поднял лицо и вперил взгляд прямо в глаза собеседнику. – Мне в голову приходят сюжеты и образы, какие никогда прежде не приходили, и слова для них, о которых прежде и не думал. Но только стоит наклониться над бумагой – как испытываешь что-то такое… Какую-то тошноту. Не могу себя заставить даже вести дневник. Ни слова. Беру перо – и думаю: зачем? Зачем это нужно?..

– Зачем? Но вас читают… – старичок говорил как-то отстраненно и мягко, словно из иных миров, в которых витало светлое сияние его улыбки.

– Не писать же только потому, что читают… – сказал К. тихо. – Скорее, читать должны потому, что пишут. Не знаю, зачем писать: кажется, здесь все само себя пишет.

Старый писатель приподнял брови и покачал головой.

– Возможно. Возможно, вы правы… – отозвался он.

– Интересно, есть ли смысл ждать тех, кого оставил там… живыми. Придут ли они сюда? – говорил К. художнику Петеру, прогуливаясь с ним по набережной и глядя задумчиво на мерно плещущиеся внизу волны.

– Да, наверное, куда же им деться? Придут. Но ждать? Это лет пятьдесят ждать можно. Да и… пожалуй, может, они и не придут именно сюда. У каждого свой рай…

– Рай!.. Это рай? – К. задумался. – Тогда, может, ад для всех один?..

На другом берегу, за спокойным и величавым пространством воды золотились на фоне выпуклых облаков тонкие шпили многочисленных башенок.

– Красиво…

– Да, правда!

– Шпили блестят в воде, как будто… – К. улыбнулся и протянул руку к открывающемуся простору, словно хотел что-то сказать. Но осекся и замолк.

– Как будто что?

– Нет, ничего, – он вздохнул. – Шпили как шпили, – он помолчал еще. – Петри, но признайся, эта река недавно была гораздо уже!

Художник только посмотрел удивленно.

– Ну хорошо… – они дошли до беседки, замыкающей край ровного берега, дальше набережная кончалась, уступая место плотно сомкнутым кронам парка, а тропинка шла в сторону и в гору. Откуда-то с воды доносилась музыка: скрипки и смех. Показалась и направилась мимо украшенная цветными шариками свадебная лодочка. К. взбежал по выщербленным ступеням и сел на скамью между тонких колонн дощатой веранды.

– А знаешь, я тут надумал жениться! – крикнул он сверху догоняющему его другу.

– Да ну! – бодро отозвался художник. – На ком?

– Анни, она держит книжную лавку напротив моего дома. Очаровательное создание!

– Прекрасно! Поздравляю, – художник наконец вошел под навес и смотрел веселыми глазами. – Что же, ты сделал предложение?

– Еще нет, но она согласится, это наверняка! – сказал К. беспечно, вновь встав и подойдя к парапету.

Ветер с силой подул в лицо.

Художник усмехнулся.

– Ну тогда рассказывай: какова же собой эта чаровница?

– Ах – какова собой!.. – К. прислонился к колонне. – Тебе бы все картинку нарисовать… Какова собой… – лицо его на миг вновь стало светлым, но тут же он вздрогнул и с силой стукнул рукой о шершавое дерево перил. – Нет, как положено говорить?.. Волосы, как пух, кожа, как бархат, глаза, как незабудки… или как звезды? Почему или то, или другое? Как незабудковые звезды. Как звезды в будках. Тьфу. Иначе. Ее руки, как крылья, и груди – как набухшие бутоны… роз, наверное? Или капусты. Черт! – он поморщился нервно, оглянулся, посмотрев на друга в упор. – У нее светлая челка, серьезный взгляд и веселый нрав. Но скажи – как может жениться человек, не способный найти ни одного приглядного слова для своей возлюбленной? Ни даже такого, чтоб оно сошло хоть для дешевого чтива!.. – и он быстрым шагом направился вверх по уводящим с набережной ступенькам.

Однако, возвращаясь домой, он все же зашел к Анни пригласить ее прогуляться с ним вечером у моря. «Там плавают яхты, усеянные фонариками, играет музыка и смеются люди». Она согласилась. Даже не переспросила ни слова.

В теплых сумерках они и правда гуляли у моря, оно было спокойно и ласково, по нему там и здесь беспечно скользили веселые треугольники огоньков, и искры отсветов рассыпались по темному, мерно колыхающемуся пространству до самого горизонта. Где-то играла чуть скрипучая труба, и разморенные мягкой свежестью подходящей ночи пары безмятежно бродили мимо. Голоса, словно отраженные всплесками волн, звонко отдавались в воздухе.

Вдалеке пыхтел еле слышно огромный сверкающий пароход. Они шли к темной груде деревьев прибрежного парка. Дошли до беседки – при рыжеватом свете фонарей она казалась больше. Поднялись по ступеням. К. взглянул на колонны, прохладный сероватый камень был чуть запыленным. На гладкой поверхности одной из них кто-то нацарапал уже немного стершееся бранное слово.

Анни остановилась у парапета и с улыбкой смотрела куда-то вверх и вдаль. Он встал рядом.

– Анни, – сказал он чуть нерешительно. – Анни… Вам не кажется, что это море еще недавно было узкой гнилой речушкой?

Она обернулась и покачала головой, но глазки ее лукаво сверкнули.

– Ах, вы в своем роде, господин К.! Признайтесь, работаете над каким-то большим и мрачным трудом? – она улыбнулась с нежностью, потом вновь посмотрела на переливающийся в темноте водяной простор. – Нет, так хорошо, что этот город стоит на море! Кажется, можно бы было задохнуться, если бы не было такой широкой воды…

О, она была прекрасна в этот момент, с чуть закинутой верх изящною головкой, с длинными светлыми волосами, небрежно сплетенными сзади и рассыпающими по плечам тронутые завивкой локоны, в длинном летнем платье, спокойными складками ниспадающем вокруг ее стройной фигуры. «Олимпия!» – хотел позвать он и едва удержал себя от этого возгласа.

– Анни, – произнес он. – Анни… Вы так красивы…

Ночью дома его ждало письмо. Это писал господин Г. Он сообщал: один знаменитый богач, ценитель искусств и щедрый меценат, грек по происхождению и венгерский князь, устраивает большой прием, на который должны собраться виднейшие литераторы… К. среди приглашенных – приглашение не замедлит прийти на днях. Старый писатель умолял его принять это приглашение: сам он уже немощен и скоро уйдет, уйдет на вечный покой… Но хотел бы еще раз встретиться со своим молодым другом. Они могли бы встретиться по пути, например в ближайшем маленьком городке, и оттуда уже поехать вместе утренним поездом в сторону тех мест, где высится замок князя, там их встретит княжеский экипаж.

Приглашение принес ему через два дня высокий черноглазый и подтянутый человек в узорно расшитых одеждах. Через неделю намечалось отбытие. Он собирался, не особенно думая, хочется или не хочется ему ехать. Старушка-служанка качала головой то ли с довольством, то ли с грустью. Художник Петер пришел его проводить и помочь донести чемодан до вокзала к вечернему поезду, который рано утром доставит его в один городок, чтобы встретить там великого писателя. Впрочем, чемодан был совсем легким.

Анни как раз закрывала лавку. Она помахала рукой.

– Господин К., ну что же, уезжаете? Надолго?

Он улыбнулся и пожал плечами. Девушка протянула на прощание руку. Он подумал, что нужно поцеловать, но вместо того взял ее и пожал крепко.

– Прощайте. Прощайте…

Девушка смотрела им вслед. Она вздохнула и тоже улыбнулась.

Рано утром воздух был еще прозрачным и зябким, а робкие лучи серебрили влажные бока паровоза. К. сошел с высоких металлических ступенек, отдал свой багаж на попечение услужливым носильщикам и осведомился о прибытии поезда, который привезет сюда его знаменитого друга. Он должен был прийти с минуты на минуту. К. вышел на перрон, бездумно изучил попавшиеся ему на глаза объявления, обошел вокзал и глянул с любопытством на усаженную по кайме круглыми липами, начинающую оживать и согреваться площадь. Вернулся на перрон, прошел несколько раз взад и вперед. Поезд задерживали. Странно. Задерживали. Почему-то. Наконец объявили: задерживают не меньше, чем на полтора часа. Он вернулся в здание вокзала, заказал себе кофе, сел за столик и закрыл глаза. Время текло удивительно незаметно, и казалось, что прошло не больше пяти минут, когда он услышал рядом радостный возглас, заставивший его очнуться: это господин Г. пробирался к нему между невпопад расставленных стульев.

– Простите меня, что заставил вас ждать! Я даже подумал, что вы уже уехали. Этот поезд – там что-то случилось, наверное, или его пустили по другой дороге: он шел, не останавливаясь, но почему-то гораздо дольше. Но мы опаздываем ко времени. Может быть, взять экипаж? Когда следующий рейс?

– Через три часа, – ответил К., улыбнувшись. – Но разве это страшно? Я даже рад, что можно посидеть здесь спокойно. Смотрите, все куда-то ушли…

Привокзальное кафе и правда было почти пусто. Свет из окон бросал зеленые отблески сквозь аляповатую вышивку подвязанных большими бантами портьер.

Но время шло незаметно настолько, что трудно было понять даже, быстро оно идет или медленно. Через три часа они все-таки сели в поезд, и мягкое постукивание заспешило вдаль среди холмистых предгорий. Ехать было как-то на редкость мирно. Господин Г. откинулся спиною к обитой грубой тканью стенке купе и светящимися глазами созерцал из-под усталых старческих век плывущие за окном пейзажи. К. погрузился в книгу, только что подаренную ему его спутником, который являлся, по совместительству, и ее автором. Он тихо шелестел страницами.

– Серые холмы этих мест, как хмурые воины в долгом походе: на лицах их жесткая щетина редкого леса и покатые голые шлемы на вершинах. Унылое однообразие…

Старик произнес это чуть слышно, должно быть, самому себе, а быть может, сочиняя какое-то новое стихотворение.

– Ничего, скоро мы поедем по берегу – будет веселее, – ответил К., не отрывая глаз от книги.

– По берегу? – старый поэт посмотрел удивленно. – По берегу чего?

– По берегу моря, конечно, – К. усиленно глядел в книгу.

– Но откуда здесь взяться морю? Вы не ошиблись?

– О нет, я специально смотрел карту, дорога идет по самому берегу! – К. поднял глаза наконец и оглянулся, ища карту, но карты не было, и он остановил свой взгляд на собеседнике.

– Да как же, я ездил по этой дороге много раз, она идет по самой глубине суши, – старик вздохнул ласково.

К. смотрел настороженно.

– Но ведь город, откуда я еду, стоит на море – не так ли?

Господин Г. кивнул удивленно.

– Да, конечно.

К. улыбнулся успокоенно.

– Ну так вот: это тот же берег, – он обернулся и всмотрелся в даль.

Поезд сделал мягкий и широкий поворот, рельсы впереди чуть блеснули на солнце. А вслед за ними среди холмов, между небом и горизонтом засверкала еще одна тонкая полоска. Она становилась все шире и ярче, солнечный свет играл в ее радостном трепетании. Поезд ехал к берегу, за пологими вершинами сходящих на нет холмов сияло море.

К. улыбался еще ярче, глядя восхищенно. Пожилой спутник его привстал в изумлении.

– Море, море, – пробормотал он. – Как же я его не видел раньше, думал, еду по безводной равнине… Смотрел в другую сторону или спал… Господи, как красиво!

К. откинулся назад и прикрыл глаза. Солнечный свет, отраженный водою, наполнил маленькое купе. Взглянув в сторону, он увидел теперь, где лежала дорожная карта: ее краешек торчал из-за толстого валика на сиденье. Этот краешек выглядел затершимся и потускневшим от многократного переминания. «Интересно, если взглянуть туда – есть ли там все-таки море?» – подумал К. Но ему не хотелось смотреть на тусклую бумагу. Он смотрел на вольные волны.

На вокзале их дожидался посланный князем навстречу экипаж. Они опаздывали немного к началу приема, но их прихода ждали: они были почетные гости. В последних лучах вечернего солнца на живописном уступе замок поблескивал своими стенами высоко над притаившейся внизу лесистой долиной. Вопреки ожиданиям, это не было мрачное родовое гнездо с глухими стенами и островерхими башнями, но, скорее, изящный дворец в стиле витиеватого барокко, со светлыми колоннадами, широкими изогнутыми лестницами и множеством приветливо глядящих окон. Одна башенка в виде легкой беседки, обрамленной колоннами, венчала его и уходила в небо тонким шпилем с фамильным символом на вершине.

Они едва успели переодеться с дороги и присоединились к нетерпеливо ожидающему их собранию. Почти сразу подали ужин. Гости переговаривались весело, но как будто чуть напряженно. Многие лица были К. знакомы. Многие были слишком печальны. И все смотрелись странно среди золота и зеркал залы. В этом обществе, слишком серьезном, чтобы быть светским, было как-то неуютно. Дам, казалось, немного, в основном пожилые супруги наиболее солидных гостей, одетые чуть старомодно и шуршащие широкими рукавами своих нарядов. Только одна или две были известны ему ради них самих. Одна из них была молчалива и незаметна, другая – вольна и красива, в узком платье и с изобилием браслетов на обнаженных до локтя руках. Но чуть сбоку, по диагонали от К., неподалеку от места высокородного хозяина, сидела еще одна молодая женщина, словно рожденная, чтобы вториться в этих светло мерцающих зеркалах. Она была закутана в легкий газ, сквозь который просвечивали собранные в высокую прическу золотистые волосы и глубокая синева платья. Окруженное светло-голубой дымкой ткани белое лицо ее было, пожалуй, немного тяжеловатым. К. не слишком хорошо понял, кто она – кажется, она приходилась родственницей знатному хозяину-греку. Возможно даже дочерью. Но если она была гречанкой, то не иначе, как происходила напрямую из величественной древней Спарты, хотя более лицо ее напоминало о суровых северянках и воинственных мореплавателях Норвегии. Твердость черт странно контрастировала с небесною нежностью ткани, но К. видел, что строгая красота этого лица приковывает к себе не только его любопытствующий взгляд. Она сидела недвижно, совершенно недвижно, с горделивою осанкой, прямыми бровями, но опустив глаза. Если бы изредка она не пригубливала тонкий бокал, поднося к нему белоснежную руку, ее можно бы было принять за изваяние. Он вздохнул. Так, увидев огромную белую чайку, показавшуюся нежданно среди оживленных и пыльных улиц далекого от всех берегов городка, вдруг словно почувствуешь на щеках дуновенье прохлады – и крылья ее распахнутся перед глазами, как белые паруса…

К. усмехнулся своим мыслям. В первый раз ему в голову пришло наконец поэтичное сравнение, а достойно оно было, должно быть, разве что пятнадцатилетнего романтика. Нет, в лирике он не мастер. Он вспомнил книгу, которую читал в поезде. Совсем недавняя книга. Господин Г. был, наверное, старейшим из всех, кто собрался здесь. Почтение сквозило во всех словах, обращенных к нему. Взгляд его нес на себе память не менее, чем целого века. А стихи его звенели, звенели, как струна, как песня капели, как радостная отрешенность весеннего неба. Кто-то мог счесть их старомодными, но они звенели выше всякого времени. Господин Г. сидел рядом с ним. Сейчас, среди пышности залы и множества лиц, в обрамлении своих серебряных волос, уложенных и сейчас так же, как на его портретах полувековой давности, он казался каким-то исчезающе ветхим. Но от глаз его лился свет, такой же журчащий, как его стихи.

Общество поднялось и медленно перетекло в соседнюю залу, чтобы отдохнуть в ожидании то ли музыки, то ли десерта. К. по-прежнему смотрел на лица. Он искал в них необычайность – и видел ее. Лица были неправильны, нервны и одухотворенны. Здесь собрались писатели, художники, поэты, те, кем он восхищался и с кем не чаял встретиться. Они обращались к нему, приветствовали его. Он отвечал. Он мог говорить с ними. Но ему легче было говорить с их книгами. Высокие окна залы выходили на террасу. Там, за прозрачной преградой стекол, уже опустилась ночь. Двери террасы были широко открыты. За ними, облокотившись о мраморный парапет, красавица-поэтесса в узком платье беседовала с двумя неизвестными молодыми людьми, поводя белой рукою в темном воздухе.

К. тихо пробрался к дверям и вышел. Прямо впереди над долиной стояла луна. Из залы доносился гул голосов и смех, окна ярко светились, трое у парапета беседовали оживленно. Направо лестница уходила плавным изгибом вниз. К. скользнул к ней незаметно и спустился этажом ниже, обогнув выступающую стену. И сразу тишина и одиночество охватили его со всех сторон. Свет по-прежнему падал из окон наверху, но звуки не доносились. Луна была почти не видна, однако ее матовый свет серебрил спящую внизу долину. Туда опустился густой туман. Он разлился, как дымчатое молоко. Из него выступали лишь темные купы деревьев, словно острова из клубящегося парами моря.