Вариации на тему бессмертия
Некоторое время К. смотрел на эти клубы, потом закрыл глаза и погрузился в тишину. Он вспомнил Анни, Петера, служанку, старика-привратника, дымящего у подъезда, свою просторную квартиру, крошечную по сравнению с этим дворцом, и сам дворец, крошечный по сравнению с туманной долиной. Вспомнил, как они обедали с господином Г. в привокзальном кафе и как он показывал ему море, о котором не имел ни малейшего представления… Яхты в фонариках, беседку на берегу, прозрачный воздух, волны до горизонта… Странно, среди людей, собравшихся здесь сегодня, он должен был чувствовать себя счастливым. Но тогда, там, прежде, среди маленьких радостей маленького городка ему было легче. Легче говорить, легче улыбаться. Даже море, неведомой силою вдруг раскрывшееся там, было таким мирным и таким завершенным. Ему вдруг нестерпимо захотелось вернуться назад. Однако через миг желание провалилось в бездумье. Тишина окутывала его, бескрайнее, безграничное пространство тумана стелилось внизу и пропадало в темноте ночи. Казалось, взгляд уходит в бесконечность, не натыкаясь на горизонт, выгибается и скользит куда-то по небу, дальше, дальше…
Тихий шелест раздался сбоку. Он обернулся. Странная княжна с лицом северянки спускалась по лестнице к нему. Она сняла свой газовый шарф, который несла теперь в руках, как пух, и накинула плащ из гладкой золотой парчи. Он скрывал ее всю переливающимся широким балахоном. От переплетенной косами прически волосы спускались волною и прятались за поднятым воротником, сливаясь с ним своим золотистым блеском. Строгие губы слегка изгибались в улыбку.
– Тяготит общество, господин К.? – спросила она.
Он помедлил.
– Нет, отчего же…
– Что же грустите здесь?
– Нет, если что-то меня и тяготит, то только я сам.
– Закономерно.
Он взглянул удивленно в ответ на это бесцеремонное заявление.
– Чем лучше писатель, тем больше он себя тяготит, – пояснила она. – Вы – должно быть лучший писатель из всех, что собрались здесь.
Он пожал плечами в недоумении, потом оглядел ее с ног до головы и вновь обратился к созерцанию тумана.
– Конечно: ведь я же ничего не пишу, – произнес он саркастически.
Она махнула рукой.
– Ах, бумага – последнее, что нужно писателю!..
Он смотрел вниз, забыв про собеседницу. Ему казалось, что туман колышется, как волны. «Не схожу ли я с ума?»
– Здесь холодно, – она плотнее запахнула плащ и жестом пригласила его идти назад.
Широкая лестница золотилась от освещенных окон. Он не двигался.
– Не обижайтесь! – сказала она, прислоняясь к перилам.
– Нет, что вы.
– Вы молчите.
– Я думаю, как вас называть. Я не слышал вашего имени. Как вас зовут?
– Ореденелия.
– Как?
– Ореденелия. Но это неправда. Меня зовут Лариса.
– Лариса?
– Это по-гречески. Что-то вроде морской птицы.
– Догадываюсь. Вы ведь гречанка?
– Да нет.
– Я подумал: из древних.
– Нет, нет, я не гречанка.
– Нет? Кто же?
– Эфиопка.
– Хм…
– А вас зовут Ференци?
– В некотором роде.
– Синьор итальянец?
– Почти.
– Ну вот и нет. Нехорошо лгать.
– А вам?
– Я вам не лгала.
– Ореденелия…
– Жаль, что меня так не зовут.
– Почему?
– Ну – никто меня так не зовет.
– Хотите, я буду вас так звать?
– Хочу.
– Ореденелия.
– Прекрасно.
– Я буду вас так звать.
– Куда?
– Куда – звать?
– Да.
– Я не знаю. Если бы это было море, – он указал вниз. – Я пригласил бы вас плыть чуть дальше, чем горизонт. Но это туман. Вряд ли я вас здесь могу куда-то позвать. Вы хозяйка.
– Тогда я позову вас… Ференци.
– Хорошо.
– Я вас зову.
– Куда же?
– Ну вот, например… Хотите посмотреть на… Ладью Вечности?
Он наклонил голову чуть в сторону в изумлении. Но сказал: «Да».
Девушка повернулась и направилась вверх по лестнице. Шлейф плаща струился по ступеням. Они поднялись на террасу, там сияли окна. Голосов не было слышно, играла музыка. Она звучала печально и мелодично. Девушка в золоте остановилась, глядя на узорные квадраты рам и поднесла к губам палец. Казалось, она вслушивается восхищенно. Он остановился тоже. Потому взглянул на нее. Она вновь заспешила вперед. Пройдя до конца террасы, они вошли в длинную крытую лоджию, слабо освещенную двумя ночниками. Потом поднялись еще этажом выше, прошли несколько тонущих в полумраке комнат и оказались в узком коридоре. В конце его виднелся маленький проем. В нем была полная темнота. Молодая хозяйка замка заглянула внутрь и нащупала что-то в темноте рукою. Щелкнул выключатель и тусклая лампочка, свисающая на длинном проводе, загорелась посреди проема. Улыбнувшись, княжна дотронулась тонкими пальцами до провода. Лампа качнулась, и тени заколыхались на стенах. Этот червячок со светящейся головкой, подвешенный за хвост к каменному потолку, как-то странно смотрелся на фоне массивной кладки стен и поблескивающих рукавов плаща.
Стена уходила в сторону, огибая ступени винтовой лестницы. Видимо, это был вход в башню. Девушка шла вверх очень быстро, К. запыхался, поспевая за ней и не глядя по сторонам. Когда она остановилась, перед ними была небольшая площадка и дверь. На стене горел факел. Помедлив, словно в нерешительности, она взяла факел в руки и, толкнув дверь, вышла из-под тесных сводов лестницы. Здесь было помещение с округлыми стенами, украшенное гладкими полуколоннами и тяжелым бархатом в нишах, но совершенно пустое. Свет факела едва озарял его. В углах стояли масляные чаши на высоких треногах. Княжна бросила на пол свой легкий шарф и, обойдя комнату, разожгла в них огонь. Потом указала рукою на бархатный полог впереди и сказала:
– Это там.
К. подошел, откинул бархат. За ним открывался широкий проем. Там клубился туман. Мраморные колонны с пышными коринфскими капителями поддерживали крышу. Но их полированные основания казались слишком изящными по сравнению с желтоватыми, как будто истертыми веками мощными плитами пола. Эти плиты уходили за колонны в темноту. Там чуть плеснула вода. Это была пристань. У края плит в тумане проступали очертания большой ладьи. Ее бока покрывал темный узор, а нос и корма были загнуты вовнутрь в виде полураскрытых лотосов.
Девушка закрепила факел у входа и медленно приблизилась к ладье. Она провела рукою по почерневшему изгибу деревянного цветка и осторожна ступила на потрескавшийся лак досок, закрывающих дно. Ладья едва качнулась от ее шага. Девушка посмотрела на К.
– Поплывете со мной?
– Куда же?
Она махнула рукою вдаль. Там был густой туман, едва просвеченный размытым бликом лунного света.
– Долго ли плыть?
– Сорок тысяч лет.
К. оглянулся. Факел мерцал и коптил. Он вновь вспомнил книжную лавку, Анни, салатную занавеску на ветру, ребенка на самокате…
– А потом?
Девушка улыбнулась и пожала плечами.
– Ну, а потом еще сорок тысяч…
Он кивнул и тоже ступил на дно ладьи. Вода снова чуть заплескалась и затихла. Легкий порыв ветра вспугнул туман. Лунный след протянулся по ровной воде, сколько хватало глаз, и вновь исчез под темным белесым пологом. К. поежился от этого дуновения, прядь волос упала на лоб.
– Возьмите! – Ореденелия сняла плащ и легко бросила ему.
– Ведь вам было холодно? – спросил он.
– Мне холодно там. Здесь – нет.
Она стояла на самом носу ладьи, глубокая синева платья ложилась на древний узор досок. Волосы пышными волнами упали до пола, повторяя форму сброшенного плаща.
К. закутался в плащ. Он был мягок. Казалось, можно исчезнуть в его переливах. К. нагнулся, взял со дна длинное весло и легко толкнул им камень причала. Ладья тронулась и заскользила вперед по гладкой воде. Она плыла быстро. К. положил весло и сел. Она плыла сама. Девушка в золотом треугольнике волос стояла впереди, как светоч. Он откинул голову и посмотрел вверх в серебрящуюся от луны темноту. Улыбнулся чуть слышному журчанью воды у борта. И через минуту ладья исчезла в тумане.
Кафе для облаков
Кафе для облаков
Как мог бы кто укрыться от незаходящего огня?
Гераклит
…Не смерть ли – сон, и мертвый спит в покое? Не видит и не слышит ничего, не чувствует, не думает, не знает… Или сон – жизнь? Сплетенье заблуждений, тень туманов, вязь летучих облаков, неясность, неизвестность.
Однажды они рассеются. И не пожалеем ли мы после, когда уже воссияет над нами свет Истины, о том, что было только бесконечной и извилистой дорогой – к ней?..
Туман окутывал все. Окутывал холодную землю, редкие кусты и влажную дорогу, поглощая своею молочною мягкостью резкий звук гравия, шуршащего от шагов в тишине. Казалось, огромное облако опустилось к самой земле, а его белесые пряди мерно кружились в застывшем воздухе, сливаясь в задумчивые фигуры. Временами из белой дымки выпадали ветви деревьев и прогалины пожухлых газонов. Но белые клочья плясали и плясали вокруг в бледнеющем сумраке, пока один из них наконец не обрел осязаемые очертания и не превратился в девушку, на фоне какого-то неясного строения облокотившуюся о железную балку сумрачного навеса. На ней было светло-серое платье, и густо вьющиеся волосы ее были пепельны под стать туману.
– Привет, – сказала она, задумчиво глядя вперед.
– Привет…
Она поднялась по ступенькам и остановилась среди небрежно расставленных, чуть тронутых росою столиков пустого кафе.
– Ты кто? – спросила она, прошелестев между ними своим платьем.
– Не знаю…
– Хочешь чего-нибудь? Кофе или шоколаду?..
– Не знаю… – пришедший чуть пожал плечами. – Должно быть…
Девушка подошла к стоящему в углу автомату и, стукнув рукою по его неказистому боку, нажала на кнопку. Автомат вздрогнул, загорелся разноцветными огоньками и забулькал натужно. Она вытащила матовый стаканчик, в котором до краев пузырилась лиловато-воздушная пена.
– Как тебя зовут?
– Я не знаю.
– Ты плохо выглядишь.
– Да, должно быть. Я чувствую себя, как… как упавший с десятиэтажного дома… в какой-то пух. Я ничего не помню…
– Да, бывает. Похоже, – отозвалась девушка сочувственно.
На минуту воцарилось молчание.
– Скажи вот… А кто я – на вид? Мужчина или женщина?
Отвлекшаяся уже, казалось, на свои раздумья обитательница кафе безо всякого удивления подняла взгляд и посмотрела внимательно, потом покачала головою.
– Нет, так трудно сказать, – отозвалась она безмятежно.
– Жаль…
– А как ты чувствуешь?
Пришедший рассеянно улыбнулся.
– Нет, не знаю.
– Ну вот… – девушка вдруг стала быстро искать что-то в кармане, обшитом белым кантом и с большой глазастой пуговицей посередине, и вытащила наконец маленькое складное зеркальце. – Посмотри, может, вспомнишь?
Она протянула его собеседнику. Из серебристого овала взглянуло вытянутое, грубовато сложенное и очень бледное лицо с запавшими глазами, окаймленное спутанными прядями темных волос, падающих почти до плеч. Неказистая, но худая и длинная шея торчала из полурасстегнутого воротника черной рубашки. Ничего определенного.
– Да ведь и не важно, – девушка встала, забирая зеркальце, и прошлась между столов до ступенек, ведущих в туман. – Ты же облако. Это кафе для облаков.
– Облако?.. А ты – тоже?
– Конечно, – она указала легкой рукою вдаль, на серую дымку. – Конечно. Вот это.
– А…
Они снова помолчали. Где-то хрустнула ветка, но звук утонул в тишине.
– Просто не знаю, – тень улыбки пробежала по бледному лицу. – Да, не знаю, как о себе говорить… Я пил шоколад… Я пила шоколад… «Пило» – так ведь странно?
Девушка засмеялась звонко – так звонко, как только могло отдаться в той дымке.
– Надо говорить: «Я пью»! Хочешь еще?
– Быть может… Он вкусный и теплый. Но у меня ничего…
Она махнула рукою, снова подошла к автомату и стукнула по железу. Машина вздрогнула опять, задребезжала и заворчала.
– Может, будешь пока «он»? Мне бы было забавнее!
Собеседник кивнул умиротворенно. Девушка села напротив и подперла ладонью щеку.
– А тебя как зовут? – спросил он.
– Меня? Называют Дженни…
– Дженни? Как хорошо… Облако Дженни. Как будто пушистый котенок.
Она улыбнулась и откинула назад непослушную кипу своих волос.
– Назови меня тоже как-нибудь?.. – попросил он.
– Тебя? – она задумалась. – Да нет. Зачем мне тебя звать, ты же здесь? – она обернулась на туман и посмотрела внимательно, как будто нарочно вглядываясь в его молоко. – Я еще побуду с тобой пока. Пока солнце не взойдет.
Она вновь обратилась лицом к своему собеседнику. Он глядел почти без удивления. С безразличием даже. Но пальцы его, казалось, дрожали, теребя бумажный стаканчик. Они едва двигались.
– Холодно?
– Не знаю…
– Еще шоколаду?
– Нет… Тяжело. Голова болит… – он поднес руку к волосам и едва их коснулся.
– Быть может, пройтись?
Они встали и вышли на гравиевую дорожку. Туман то ли поднялся выше, то ли стал реже. Деревья выступали темными пятнами по сторонам. Дорожка шла в гору: там воздух был яснее, и сумрачное еще небо как будто бы чуть золотилось где-то далеко вверху.
Навстречу кто-то шел, кто-то плясал в тумане. Полная и легкая, как вата, в короткой и пышной белой юбке, вся в лентах и в панталонах с бантами, как кукла или клоунесса, фигура двигалась, подпрыгивая беспечно и то ли подбрасывая над собою две огромные связки желтых и белых воздушных шаров, то ли сама влекомая ими.
Она остановилась прямо перед идущими и, высвободив пальцы из держащих шары нитей, указала вперед.
– Кто этот долговязый, – спросила она неожиданно грубо и хриповато, и рыхлое лицо ее скривилось надменно.
– Это мой друг. Он упал с большой высоты, – тихо, но твердо произнесла Дженни.
– А-а-а… Ха! Темная тучка, оторвавшаяся от гряды, из которой встает солнце. Тонкая стрелка, прорезающая солнце. Ты исчезнешь, когда оно засияет в полную силу. Испаришься без следа. И всей жизни тебе осталось не больше, чем два часа.
Она засмеялась громко и развернулась резко, подпрыгнула – и тут, поджав ноги, полетела над землею вдоль уходящей вниз дорожки.
Он смотрел задумчиво.
– Это правда? – спросил он.
– Не знаю, – отозвалась Дженни. Она достала из кармана платок и поднесла к его лбу. – Быть может.
На платке остался красный след.
– Тебе бы надо в больницу…
Они вышли за ограду парка. Улица была тиха и дышала влагой. Какие-то дома спали вдалеке. Асфальт, пропитанный туманом, был мягок и матов, и только белые полоски гладких трамвайных рельс струились по нему, рассекали его, расходясь и сплетаясь во множестве, и загибаясь на повороте, как серебряные серпы. Там, за ними, в сумраке деревьев мерцала стеклянная остановка. Они сели на металлическую скамейку под ее прозрачным грибком. Было тихо. Сзади трепетал сумрак. Но через дорогу сквозь ажурную аллею просвечивало небо и отбрасывало светлые блики на дорогу. Они становились все длиннее и все светлее.
– Где же трамвай? – прошептала Дженни и придвинулась ближе к своему спутнику.
Издали долетел легкий шум. Бодрые шаги гулко отдались в тишине. Несколько человек в снежно-белых футболках и шортах показались из-за поворота и мерно пробежали мимо, неся в руках над собою длинные треугольные флаги, расшитые зачем-то серебряною фольгою. Их тени медленно скользили по заливаемой светом дороге.
Дженни всматривалась вдаль, напряженно вытягивая шею.
– Где же трамвай? – повторила она жалобно, почти хныча.
– Как красиво, – промолвил он. – Как красиво…
– Где же он?.. Он никогда не придет, наверное… Тебе плохо?
– О нет, нет… Мне хорошо. Хорошо наконец-то… Я не хочу умирать.
Наконец дребезжащий колокольчик зазвенел в тумане, и шумная громада трамвая, раскачиваясь и дрожа, вдвинулась в улицу и подползла, охая, к остановке.
Трамвай был пуст, совершенно пуст. Он ехал медленно. Он вздрагивал и шатался, подпрыгивал и звенел. Но движенье его, казалось, становилось все быстрее и все плавне. Унылые груды деревьев и темные силуэты домов исчезли за окнами. Впереди маячили какие-то гигантские небоскребы. Их бесчисленные окна мелькали, мерцали, отсвечивая и отражая небо. Казалось, они повторяли расчерченный узор мостовой. Искры лужиц и края темных лунок пробегали по ним. Прозрачные и легкие, они гордо врезались в источающее свет небо, взлетали в него или таяли в нем.
Трамвай ехал теперь по отвесной стене, все выше. Отсветы, все более и более золотистые, мелькали среди мутных окон.
Дженни сжимала холодную и недвижную руку друга и прижималась к его плечу. Он смотрел вверх.
– Ничего, ничего. Уже скоро… Скоро… Скоро… – говорила она.
– Как хорошо…
– Мы скоро приедем, приедем… Не умирай. Я прошу тебя, не умирай.
– О нет, нет…
Он улыбался, откинув голову. Свет, яркий и вездесущий поглощал все. Все таяло, все растворялось в этом свете. Все готово было захлебнуться им и исчезнуть в разлившемся мареве. Он улыбался. Как приятно, как хорошо было умирать…
– О нет, нет… – повторил он.
Там, за стеклами, уже не было видно тумана. Темные облака окрасились золотом и уступили место сиянью. Они горели уже ярче неба. Несколько темных полосок еще напоминали о сумраке утра. Но луч пронзил их, и еще, и еще, и наконец весь солнечный диск поднялся над ними, заслонив и тучи, и землю, и небо, и стекла трамвая, и окна, и стены. Его лучи засияли победно. И все исчезло.
Пациентка на больничной койке открыла глаза. Темные тяжелые веки поднялись из-под примятых повязкой волос. На вытянутом, бледном лице дрогнули напухшие и растрескавшиеся губы. Медсестра в заглаженном халате и с надменным взглядом резко одернула одеяло и огрубевшим от скуки жестом опустила на него перебинтованную руку больной. С другой стороны постели врач с прыгающей бородкой глядел, казалось, чуть насмешливо, и какая-то женщина вытирала глаза и всхлипывала, наклоняя низко то и дело гладко зачесанную седую голову.
– Клара, Клара, зачем ты хотела убить себя, Клара?.. – чуть слышно шептала она.
– Ну что, дорогая моя, – бодро возгласил врач. – Очнулись? Хорошо, хорошо. Вы в рубашке родились, дорогая моя! Благодарите те пыльные мешки, что сгрузили под вашими окнами – пролети бы вы чуть мимо – и ваш романтический порыв кончился бы куда плачевнее!
– Клара, Клара… – вновь раздался чуть слышный шепот.
Девушка хотела что-то сказать, казалось, но лишь плотнее сжала губы.
– Ай-ай-ай, – продолжал врач. – Нехорошо! Посмотрите на свою мать! Как она из-за вас страдает! Да, понимаю. Депрессия? Меланхолия? Эх, молодость, молодость, юные мечты… А все погода виновата. Эти затяжные дожди и вечные туманы… Но – ничего. Сегодня солнце. Весна наконец наступила. Глядите – и поправляйтесь!
Он подошел к окну, с лязгом раздвинул шторы и открыл створки. Бодрый уличный шум ворвался в полумрак палаты.
– Весна, дорогая моя. Наконец-то весна! Любуйтесь!
Седоволосая женщина вновь всхлипывала в углу.
– Ничего, ничего, – обернулся к ней врач. – все пройдет, не бойтесь. Ей сказочно повезло: упасть с такой высоты – и отделаться сотрясением мозга да парой ушибов!.. Второй раз родились, – назидательно подсказал он пациентке. – Цените. А второй раз прыгать… Нет, тут второй раз исключен, – он сказал это твердо и вновь обратился к матери. – Пойдемте. Пусть отдохнет. Больше ни о чем не беспокойтесь.
Они вышли. Улица шумела внизу. Клара недвижно смотрела на окно. Синее небо сияло над ярко освещенной крышей противоположного дома. Она все поняла: она умерла. Умерла. И всей-то жизни, которую помнить, было два часа…
Это сияние теперь никогда не угаснет. Эти очертания никогда не утратят своей умопомрачительной ясности. Ни одно облако больше не скроет этот огненный шар там, в вышине. Никакая дымка не умерит его палящего света. Это солнце никогда не зайдет. Никогда не зайдет…
Всезнающая
Всезнающая
В утренний час доктор Б. сидел в приемной небольшой клиники и с интересом изучал разложенные перед ним по столу схемы. Собственно, он зашел сюда в свой выходной только ради просьбы принять участие в некоем консилиуме по поводу состояния одного больного, однако, как всегда, что-то задерживалось и откладывалось, и, в ожидании обосновавшись здесь, поскольку кабинет его был занят, он с удовольствием оседлал своего давнего конька: изобретенные и постоянно пополняемые им головоломки и задачи, которые он намеревался использовать для изучения странностей непредсказуемого мышления своих больных.
Было пусто и тихо. Секретарша ушла куда-то, оставив его совсем одного. Солнце мягко просвечивало сквозь матовые жалюзи, золотя край фикусового листа и оставляя на полу две острые светлые полоски. Шум подъехавшей машины отдался вдалеке, спустя немного времени тихо звякнул колоколец, и в приемную вошли двое – мужчина и женщина. Они остановились у двери. Мужчина был высок и мрачен, его крупный лоб хмурился, отгоняя жидкую и непослушную прядь бледно-серых волос, а взгляд был темен. Женщина сжимала рукою меховой воротник, ее волосы, выглядывающие из-под короткой вуали, были плотно приглажены и черны, а лицо было прекрасно. Да, оно было совершенно. Большие черные глаза, едва заметно подведенные, были окаймлены длинными ресницами, яркие губы изящно гармонировали с маленькой алой шляпкой. И оно было совершенно белым, белым, словно бы алебастровым, и неподвижным, как у изваяния. Ни одна тень какого-либо душевного движения не пробегала и как будто бы не могла пробежать по этим тщательно выведенным чертам. Абсолютный холод. Все еще сжимая тонкою рукою мех, она разомкнула, наконец, свои прекрасные губы и произнесла как будто бы с легким акцентом, но певуче:
– Можем ли мы видеть профессора?
Секретарша, вернувшаяся на звонок, подняла высокие брови:
– Профессор не принимает сегодня… – начала было она, но осеклась, столкнувшись взглядом с мрачными глазами безмолвно стоящего чуть позади изысканной посетительницы мужчины. – Я спрошу, – сказала она и набрала номер.
– Господин Фредрик Ф-эн и его супруга просят принять их, – добавила гостья, по-прежнему не меняясь в лице.
Доктор Б. вздрогнул. Фредрик Ф-эн! Но это же физик – великий ученый – светило!
Профессор вошел – нет, почти вбежал, раскрывая радушные руки. Профессор был директором этой клиники. Он был также давним приятелем Б. и еще известным своими исследованиями врачом, и был некогда знаком с Ф-эном и даже дружен с ним.
– Очень рад – очень рад видеть вас… Позвольте, мадам… Добрый день!.. Однако, что привело вас сюда?..
Попутно кивнув коллеге, которого только теперь краем глаза заметил, он поспешно увлек гостей за собою.
Да, конечно, профессор был известен, и сам былой однокашник его, доктор Б., был весьма видным специалистом, и клиника эта имела высокую репутацию – однако не каждый день, по правде, на пороге психиатрической лечебницы, в час, когда даже на улицах еще уютно и тихо, появляется светило науки.
Впрочем, отнюдь не это обстоятельство увлекло собой мысли доктора Б. Он еще и еще раз вспоминал облик женщины, абсолютный и неживой, рядом с обликом ее мужа. Оттененное холодным светом этих каменных черт лицо последнего, искаженное и полное тяжелой страсти, казалось лицом маньяка. Это странно для ученого? Да нет. Ф-эн всегда был яростен и порывист. Он был еще не стар, но выглядел изможденным, много старше своих лет. Была ли она молода? Даже этого невозможно было понять под непроницаемым слоем холода – или краски? Кто она, безжизненная и прекрасная, как богиня? Зачем великому ученому такая жена? И зачем они пришли сюда? – наконец возник в голове Б. закономерный вопрос. Такой безумной была эта пара, что последнее из всего приходящего на ум спросить о них – было: что им понадобилось в лечебнице для безумных.
Доктор Б. отвлекся от этих размышлений и вернулся к схемам. Вскоре он почти забыл про пришедших. Секретарша ерзала на стуле и поджимала губу. Ей тоже хотелось поговорить. Однако у него не было настроения. Он запутался в таблицах. Мысли его рассеялись. В конце концов, сколько можно ждать? Он встал и направился по коридору разведать обстановку.
Навстречу ему по лестнице спешил профессор.
– Ах, друг мой, – воскликнул он. – Я так рад, что вы здесь! Я бы хотел позвать вас… пригласить вас… – он схватил коллегу за локоть и потащил наверх. – Да, это… Это же знаменитый физик, вы знаете? Лауреат Нобелевской премии, вы знаете? Потрясающий ум! И такой странный случай… – быстро говорил он своим высоким голоском, спеша к кабинету. – Какие-то припадки – приступы ярости и потом вдруг – ненадолго – полное слабоумие… Беспамятство… Это началось не так давно… Пока кратковременно, но есть тенденция… Они говорят так… Это надо исследовать!.. Я пока не могу определить точно, но, возможно…