Кружевные закаты

– А вы мечтаете стать профессиональной художницей?

– Ну что вы, – смутилась Тоня, прозрачными в своей частоте глазами смотря на Михаила, вальяжно, но совсем не вульгарно распростершегося на софе. – Ведь это привилегия мужчин…

– Ох, да перестаньте, – вздохнул Крисницкий, поморщившись, будто услышал глупость. – Условности, пустые правила… Истинная личность найдет способ противостоять отравляющему влиянию общественности. Социализация сыграла с человеком дурную шутку.

Ему доставляло прямо-таки детское наслаждение дразнить ее радикальными речами и вызывать изумление – Тоня все принимала за чистую монету. Едва ли он был настроен так строго против общества, ведь сам частенько забывал о гордости и мчался на дворянские собрания. Он гордился собственной смекалкой, позволившей ему проникнуть в желанный для любого человека не аристократического происхождения круг, но что-то в собственных словах его слегка нервировало, точно он, как студент, рассуждал о разрушении мира и полной деградации взглядов. Ему казалось, так считают юные, которые еще не принадлежат существованию и не могут добыть для себя идеи и занятия, не смеют быть в мире, а не за его пределами; и старики, уже ничему не верящие и твердо убежденные, что лучшие времена – времена их молодости – канули в непримиримой пучине неустанно капающего времени.

– Я понимаю, что женщины ничуть не хуже, если вы это имеете в виду, отец не дал понять, что я чем-то ущербна, скорее, наоборот, но… Первое назначение девушки – замужество и дети, а не профессия. Просто каждый должен делать то, что ему предназначено.

– Нет, просто за имением десятка голодных детей и одиннадцатого на подходе вы, ручаюсь, не станете думать о закатах и колыхающихся на грозе листьях.

– Ох… Да, наверное…

– Или же подчинение воли мужчины, который не хочет, чтобы вы умственно и физически развивались, чтобы не обнаружить в один прекрасный момент, что его нареченная умнее или талантливее его. Это непостижимо, невыносимо для нашей эгоистичной сути… Такова правда, прелесть моя, и вам придется смириться с этим, если вы желаете жить по правилам. Или же попытаться добиться чего-то невзирая на условности и прочую ерунду. Представьте, ведь полотна Ангелики Кауфман и Элизабет Виже-Лебрён хранятся даже в наших дворцах, а они дамы. Нет границ для того, кто жаждет.

– Я, право…

– Постойте, дайте мне высказаться и посылайте потом к черту. Я не потреплю рядом с собой безмолвной тени, вся суть которой сводится к растворению в потребностях и желаниях мужа и детей. Такие женщины производят тягостное впечатление, мне случалось лицезреть их. Нет способа вернее отвадить от себя незаурядных людей, чем ревностно печься о выводке и вопить при этом, что все остальные – эгоисты. Если же вы имеете свое видение мира и научитесь бороться, милости прошу, хоть завтра я с удовольствием сделаю вас госпожой Крисницкой.

Михаил, чрезвычайно довольный своим монологом и впечатлением, произведенным на девушку, вновь откинулся на диван. Что на него нашло, он не имел понятия, но это было приятно. Предстал во всей красе, так сказать, в грязь лицом не ударил. «Ведь я все равно обвенчаюсь с ней, к чему ставить условия?» – удивленно размышлял он. Минуту назад он и думать не думал, какую жену хотел. Импульс подтолкнул его к подобным выводам, но никак не много лет формирующиеся взгляды на женский вопрос, поднимаемый на западе еще со времен Великой французской революции. Скорее, если бы он мог признать, в нем говорили убеждения Марианны, которые кстати пришлись ко двору.

5

– Пойдемте в сад, – проронила Тоня, не зная, как утихомирить его и надеясь остудить прежде всего себя. Природа всегда лелеяла, остужала бередимый вопросами, на которых не найти ответа, разум.

Позади усадьбы распласталась мелководная речушка, обнимающая старый парк-сад с трех сторон. Крисницкий и Тоня медленно брели по усыпанным камешками тропинкам, вправленным в задорно зеленеющие оковы. Накрапывающий поначалу бессильно дождь уже плавной серебристой паутиной касался воды, расправляя ее зеленую гладь и зажигая блестящие продолговатые линии, ходившие кругами. Крисницкий не испытывал желания вымокнуть, но спорить с детьми обыкновения не имел, поэтому просто шел вперед, молча созерцая, как шея Тони все ярче блестит от моросящей воды.

«Некоторые вовсе не мыслят и не представляют, какое удовольствие могут принести развлечения с самим собой…» Так размышляла Тоня, срывая травинки и размахивая ими, отчего пышная юбка испачкалась ярко-зеленым соком. Она не терпела ничего, что сковывало и мешало, но при появлении в усадьбе гостя все вольности возвелись в ранг непозволительных, и Тоня вынуждена была надеть корсет. Чепец же, по моде украшенный лентами и цветами, она не взяла из-за забывчивости, поэтому ее гладко уложенные волосы скоро наполнились влагой и потемнели.

– Ну, и что же вы молчите? Пора вам начинать вздыхать о закате и тому подобное… Что там принято у художников? – ехидно сказал Крисницкий, с удовольствием пробуя на вкус подогретый, хоть и душный, воздух.

Тоня приостановилась.

– Я рассказывала о том, что мне по душе для того, чтобы вы узнали мой характер, раз уж нам суждено идти бок о бок, но не для того, чтобы вы потешались надо мной.

Крисницкий немного растерялся, поскольку не предполагал, что она способна дать отпор. Все ее басенки и восхищенные отзывы о ерунде ввели его не слишком проницательную натуру в заблуждение. Не мог он угадывать мелочи, как она, полагаясь на интуицию и редкий дар наблюдения, а не на привычные ему цифры. Он считал всех жителей провинции безобидными добряками без чаяний и, собственно говоря, без мнений… А тут такое, да еще от девицы, которая не то что в младшие сестры, почти в дочери ему годится!

– Антонина Николаевна, – сработала в нем многолетняя привычка осторожничать и не бросаться в атаку, если противник… собеседник остался недоволен. – Я не хотел задеть вас.

Упущения нужно исправлять, иначе потом они выльются в настоящие неприятности. Сама мысль о том, что о нем останется плохое мнение (он вовсе не собирался уязвлять ее, по крайней мере, ему теперь так казалось), была неприятна.

Дождь кончился. Непривычно яркие лучи тотчас просочились сквозь неплотную завесу рассеивающихся облаков.

– Но задели… – протянула Тоня, опуская голову на бок и отмахиваясь от надоедливых мошек. – Вы что, считаете меня эдакой маленькой дурочкой, почитающей за счастье оказаться вашей избранницей? Как будто я не знаю о сговоре и тому подобном… – узнав Крисницкого ближе, она могла высказать ему обиду, что никогда не происходило с совсем незнакомым человеком.

– Да, я вас недооценил… – нервно рассмеялся Крисницкий. – Но знайте, вы мне очень приятны.

Антонина улыбнулась мягко, кротко, и снова стала олицетворением штампа хорошенькой безмолвной куколки, напуганной вступлением в жизнь. Такую Антонину он увидел вначале и нескоро еще способен будет отогнать первые впечатления.

– Иногда мне кажется, – разоткровенничалась Тоня, радуясь возможности высказать небезразличному человеку клубок догадок и впечатлений, томившийся в ней ежечасно, но не мешающий жить, а, скорее, вносящий в дни, что она проводила за книгами, прогулками, занятиями верховой ездой и музыкой приятный сумбур, – что вся наша жизнь – это бледное подобие литературы… Вы сказали мне, что опасно сравнивать свою жизнь с романами, но как, это ведь неизбежно? И наше существование всегда кажется таким пресным, ненужным, что ли…

Крисницкий молча продолжал идти рядом, не оглядывая больше рассеянно шевелящиеся на ветру тонкие стебельки нежно зеленой листвы. Он задумался.

– Мы должны довольствоваться тем, что имеем…

Прозвучало это пресно, тоскливо и заученно. Тоня в свою очередь неудовлетворенно пожала плечами. Она, верно, надеялась на свежесть взглядов и подсказанный выход из тупика, в котором рано или поздно оказываются многие – тупика собственных амбиций, исканий и сопоставления своей жизни с чьей-то еще. И разочаровалась, распознав, что щеголь Крисницкий только кажется умудренным жизнью в центре событий. Подобно многим, он берет больше видом, чем истинным знанием. Тоне казалось, что те, кто старше и представительнее, непременно должны быть умнее. А, получается, это вовсе не так, и не нужно ей считать себя глупее окружающих, снисходящих к ней в силу возраста. Как ей надоели эти условности, эти расслоения и снисходительные смешки в лицо! Словно она так незначительна, что нет смысла даже объяснять ей все подробно. Конечно, что она может сказать глубокого и злободневного, она, всего лишь юная дворяночка из неизвестно какой семьи?..

– А тянет все равно к большему…

– И чем это обернулось для Адама и Евы?

Тоня расширила глаза.

– Мне казалось, вы не религиозны.

– Быть не религиозным не значит отвергать вековую мудрость.

– То есть, пусть никаких высших сил нет, но опыт человечества можно и почерпнуть из библии?

– Верно. Не обязательно бросаться в крайности.

– Крайности опасны, а жизнь в середине гнетет. Я понимаю, мы должны быть благодарны господу за то, что он дал нам счастье жить, чувствовать… Ведь порой, чтобы оказаться счастливым, можно просто вдохнуть полной грудью запах земли… Но иногда этого недостаточно, порой мы сами невольно руководим эмоциями. Порой боль и неудовлетворенность так сильны!

– Вам хочется броситься в пучину и узнать, наконец, что скрывается за тем, о чем молчат? – осведомился Михаил.

– Да, вы угадали, – протянула Тоня. За взглядом ее больше невозможно было прочитать о чем-то. – Нет, я стараюсь подавлять это, как учат… Гордыня не приведет ни к чему хорошему. Но все же…

Михаил внимательно слушал, знаком предложив ей продолжить. Он улыбался.

– Все же порой я грежу о чем-то великом…

– Не казните себя, это естественно. Мужчин ведь никто не осуждает за честолюбивые планы.

– Но это разное…

– И это тоже происки религиозного воспитания. Мы ведь верим ему во всем, терпеливо и безоговорочно, опять же, как учат. И мало кто поднимает голову и… Но, прочем, это неважно. Если подорвать подобные устои, выйдет еще хуже.

– Во что же вы верите?

– Этот вопрос так часто задают мне, что я уже выучил заезженную фразу в ответ. «Во все, что мне не мешает». Когда-то она была оригинальной и звучала свежо… Теперь же вызывает приступы раздражения. В первую очередь у меня. Окружающих же злит, что я не клянусь в верности святой церкви. Впрочем, я ее и не отрицаю. Просто она не играет в моей жизни основополагающей роли.

– Против себя?

Михаил недоуменно осмотрел ее.

– Что, простите?

– Приступ раздражения против себя?