Cон

Глядя на его винтажные бока, вспоминаю как маленькой девчушкой я подолгу занимала ванну, то прихорашиваясь, то строя рожицы перед зеркалом.

Бабушка терпеливо ждала когда я накривляюсь, а потом, заплетая мои косы сказала, что зеркало человеку может как добрую службу сослужить, так и злую.

Мое знакомство с мифологией началось с мифа о Нарциссе, который она мне тогда первый раз рассказала. А потом добавила: «Зеркало как мед – в малых дозах лекарство, а в больших – яд». Позже я от нее узнала о предании, как злые духи однажды подарили людям зеркало. «Они не хотели, – рассказывала она, – чтобы человек оставался наедине с собой, со своими мыслями и душой. Зеркало обманывало человека, создавая иллюзию, что он не одинок. Уводя его далеко – далеко от понимания себя. Помни об этом внучка, чтобы не попасться в эту коварную ловушку».

…Эх, бабушка! Я сейчас и на иллюзию согласна, только бы уменьшить боль одиночества. Я стою так близко к зеркалу, что вижу слабые очертания своего силуэта сквозь тонкое кружево. Мне почему-то совсем не хочется сходить с этого места. Словно, что-то удерживает меня. Неужели я действительно надеюсь и жду помощи от зеркала? Дааа… Если так и дальше пойдет, то похоже Мила меня таки познакомит со своим новым другом психиатром. Ему должен быть интересен новый зеркальный метод лечения, как альтернатива классической психиатрии. Хотя, памятуя одну из моих клиенток, – даму эксцентричную и с большой претензией, которая в результате как оказалось, была довольно известным в определенных кругах психиатром, я понимаю, что этот вопрос может оказаться спорным. Исход напрямую может зависеть от того, чьи аргументы будут убедительней. И будем мы, как Рагин с Громовым из шестой палаты Антона Павловича, вместе в зеркало заглядывать.

Как говорила бабушка, «в жизни все может быть». Даже то, чего не может быть.

Нуу не может же быть например, чтобы твой силуэт в зеркале шевелился, в то время как ты сама стоишь неподвижно? Правда? Это просто оптический обман. Или галлюцинация? – cпрашиваю у себя. И что я должна сама себе ответить? А может дружным хором всех голосов моего дебютирующего психоза спросим у зеркала? Ну типа: «Cвет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи…!» Если ответит – звоню Милке, решила я, но сначала сниму кружево. Похоже это оно своей кружевной паутиной создает эффект движения. Не успеваю протянуть руку, как снова мерещится. Я же еще не дотронулась до ткани, а она сама медленно стекает по зеркальной глади. Шутить уже не получается и я просто зажмуриваю глаза от страха, как в детстве. Тогда этот фокус выручал. Если не вижу того, что пугает – значит и нет страшилки. А если и есть, то она меня не увидит. Я же ее не вижу! О, блаженная детская наивность! Как легко тогда можно было спрятаться подобным образом от проблемы. Бабушка, заставая меня в такой обороне, всегда мягко отнимала мои запотевшие ладошки от лица, гладила по волосам, а потом мы вместе шли посмотреть на то, что меня так сильно напугало. И всегда оказывалось, что ничего страшного-то и не было. Но я все равно чувствовала себя победительницей и героиней. Бабушка улыбалась тогда, глядя как я раздуваюсь от гордости. И всегда добавляла: «Mоя смелая девочка, помни, врага всегда нужно знать в лицо. Иначе как ты сможешь его победить?»

Как же мне пригодились эти уроки позже, во взрослой жизни. Сколько раз хотелось спрятаться, успокоив себя тем, что люди все хорошие, любят меня или, по крайней мере, не желают мне зла. Но бабушкины уроки не давали усыпить саму себя и увести от реальности. Mне приходилось узнавать под маской сердечности и доброжелательности – холодное безразличие; за комплиментом слышать зависть; за уверениями в дружбе – корыстные ожидания. Конечно это не было вкусной частью жизни и скорей походило на горькие микстуры или же напоминало ненавистную пленку в чашке детсадовского какао, от которой меня всегда воротило. Но чем сильней горчило от этой стороны жизни, тем вкусней были десерты, которыми она тоже, не скупясь, потчевала. Тем ценнее и радостней было находить настоящее в людях. Бабушка была самым выдающимся из всех кого я знала, знатоком человеческих душ.

– Посмотри, – говорила она, – как природа гениально, одним мазком доброты может осветить красотой лицо, далекое от правильных пропорций. А прекрасное изуродовать внутренней пустотой. Детские глаза наполнить такой болью и способностью к состраданию, что смотришь и не можешь понять – ребенок или взрослый перед тобой. Пожилое лицо незрелостью довести до карикатурности. Но квинтэссенция ее гениальности – это умение в одном человеке совместить противоположное. В некрасивом – красивое, в низменном – благородное, в эгоистичном – жертвенное. Уникально и может быть неповторимо, как единоразовое цветение Удумбары, когда в скупом человеке вдруг проявляется царственная щедрость. А в тихом интеллигенте – смелость героя.

Очень важно научиться правильно различать тона и полутона, чтобы хорошо ориентироваться в жизни и в людях, моя дорогая.

Вихрем проносятся в голове воспоминания. Чувствyю как кружится голова и тело начинает кренить вперед. Bидимо я слишком сильно зажмурила глаза. Резко распахиваю их, чтобы не упасть, и упираюсь взглядом в свое отражение в зеркале.

– Hу вот, все в порядке. Никакие черти в зеркале не пляшут. Есть только я, – говорю вслух, чтобы прогнать тишину, от которой уже звенит в ушах и подкрадывающееся чувство, что я здесь все- таки не одна. Понимание, что это так и есть приходит не сразу.

Не сходятся пазлы между мной и тем как выглядит мое отражение. Я из пижамы еще не вылезала, а отражение одето в элегантное, черное, шелковое платье. Да и волосы той, другой меня, тщательно уложены, в отличие от моих, давно не мытых. Окончательно пронзает несоответствие эмоций на Еe лице и того, что происходит в моей душе. Страх, подступающая паника должны были исказить гримасой это мое чужое лицо. Но лицо той другой, незнакомой мне женщины, выглядит спокойным, с надменно – приподнятым подбородком и застывшими, не мигая, смотрящими прямо на меня xолодными, зелеными глазами. Эти глаза не позволяют мне ни отвернуться, ни убежать, ни даже попробовать сморгнуть видение. Когда она протягивает ко мне руку, земля начинает уходить из- под ног. На тонкой, скользящей ко мне руке, змеиным глазом мерцает любимый бабушкин изумрудный перстень, который она никогда не снимала и в котором я ее похоронила.

Светлячки

Невесомость отрывает меня от земли и несет навстречу изумруду, который увеличивается в размерах так быстро, что вскоре занимает собой все пространство. Я не вижу ничего, кроме этой разрывающей мозг зелени. Глаза режет так, что снова зажмуриваюсь. Сколько я времени в таком состоянии? Не знаю. Никаких звуков или это у меня уши заложило от такого полета? Телом ощущаю под собой опору. Она мягкая и почему-то пахнет свежей землей и какими- то полевыми растениями.

Тело начинает затекать, но я на всякий случай лежу, как настоящий опоссум, ну разве что пену изо рта не пускаю. Стараюсь незаметно, сквозь узкие щелочки глаз рассмотреть, что происходит. Первое, что вижу – это снова сплошной зеленый цвет. Мало того, он мне еще нос и подбородк щекочет.

Ой! – доходит до меня. Это ж я в траву лицом уткнулась, а сама на земле лежу. Ну все ж лучше думаю, чем под землей! Kакое- никакое, а утешение!

Широко открываю глаза, приподнимаюсь над травой, осматриваясь. От великолепия, представшего передо мной, захватывает дух. Я даже забываю, что это не прогулка по собственному желанию. И что сама ситуация требует либо пробуждения от ночного кошмара, либо вмешательства психиатра. Но если это все-таки сон, то красивее сновидения я в жизни своей не видела. Как будто отмеренная огромным циркулем большущая поляна пестрит сочно- зеленой травой с разноцветными вкраплениями ярких полевых цветов. Порхающие над ними бабочки взлетают мини салютами, дублируя в воздухе крыльями всю красоту цветков. Птицы, на окруживших поляну деревьях, напоминают мне рыбок из музея Кусто. С той лишь разницей, что вместо плавников- крылья. Я хочу рассмотреть их поближе. Эти волшебные краски оперений могли бы вдохновить любого дизайнера. Хочется подбежать, но боюсь вспугнуть и поэтому стараюсь сдерживать торопливые шаги. Подхожу уже совсем близко и, еще в кустах, замечаю семейство горящих светлячков. Прелесть какая! Светлячки средь бела дня светятся. Птичка вблизи оказывается еще ярче. Cине – зеле – желтые перья ее хвостика раскладываются на множество оттенков основных цветов. Пока рассматриваю и подсчитываю сколько же тонов в оперении маленькой пичужки, боковым зрением замечаю, что стайка светлячков выстраивается в шесть пропорционально светящихся пар. А после… Происходит то, во что я отказываюсь верить. Kусты оживают, на моих глазах преобразовываясь в стаю животных. Так обрадовавшие меня вначале светлячки, оказываются горящими глазами на шести оскалившихся мордах гиен. Сосредоточившись на мне, они застывают в позе, готовой к прыжку.

Я в ужасе инстинктивно делаю шаг назад и, не удержав равновесия, падаю. Это служит сигналом к действию самого крупного из них – он без промедления кидается на меня, метя в шею. Я лишь успеваю заметить желтизну оскаленных клыков, да на верхней ветке дерева облюбованную мной птичку, из глазной орбиты которой на меня смотрит зияющая пустота.

Страх моментально замораживает душу, заставляя тело безвольной массой покорно ждать своего конца. Как в замедленном кино смотрю прямо в пасть нависающего надо мной чудовища. На мгновение вспыхивает темнота- словно экран кино погас. Но уже в следующую секунду я понимаю, что это огромная черная масса молнией вклинилась между гиеной и мной. Cеро – черным комом они катятся по траве, рыча и брызгая кровавой пеной. Потом черная масса отслаивается, оказываясь сверху. Это крупная, взрослая волчица. По ее сильному телу волнами мышц расходится напряжение, пока она держит мертвой хваткой горло противника. Развязка битвы так же стремительна, как и начало.

Я слышу отчаянный хрип, беспомощно скатывающийся в недра груди умирающего в конвульсиях животного. Дождавшись пока последняя судорога стихнет, волчица оставляет труп и занимает позицию между мной и оставшимися пятью гиенами. Они пока не атакуют, но и уходить похоже не собираются. Удерживая их в поле внимания, волчица смотрит на меня своим пронзительно зеленым глазом, в доли секунды включая у меня в голове все ту же сигнальную лампочку. Беги! Спасайся! И дежавю уже управляет моим телом с той лишь разницей, что нет знакомых ступенек и спасительной дермантиновой двери. Убегая, слышу за спиной рык, хрипы и звук рвущейся плоти. Но вскоре все это вытесняет стук сердца в ушах. Я во всю прыть мчусь к противоположному краю поляны и, разрезая собой кусты, скрываюсь за широкими деревьями.

Наказание

Не помню сколько времени я так бежала. Потом еще долго иду быстрым шагом, насколько позволяют мне мои измученные ноги. Страшно хочется пить. Язык пересох от жажды. Я уже ни о чем не могу думать, кроме воды. На счастье, замечаю родничок, спрятанный между двумя большими валунами. Припав к нему пересушенными губами, жадно вбираю чистейшую, ледяную влагу. Напившись вдоволь, зачерпываю воду ладошками и ополаскиваю лицо. Становится легче, но щеки все еще продолжают гореть. Я устраиваюсь в густой тени, полулежа под валунами, прикладывая пылающее лицо к приятной прохладе мха. Ни о чем не хочется думать и ничего анализировать в этот момент. Клонит в сон…

Пробуждаюсь от очень слабого звука людских голосов, долетающего со стороны севера. Я поспешно умываю лицо и отправляюсь в ту сторону. Пройдя метров сто, останавливаюсь и прислушиваюсь. Ничего не слышно. Неужели показалось? Я уже готова расплакаться, когда легкий ветерок сменив свое направление с севера на юг, снова приносит мне надежду. Bскоре я все отчетливей слышу спасительные голоса и, в конце концов, выхожу из чащи леса, попадая в небольшую деревню, жители которой собрались в ее центре, плотным кольцом обступив высокий деревянный столб. Видя только его верхушку из-за спин людей, я начинаю пробираться ближе к нему, чтобы понять, что собрало здесь всю деревню. Мое любопытство подстегивают периодические крики одобрения и улюлюканья, расходящиеся в толпе, как волны от брошенного в воду камня. Кое-как втиснувшись между стоявшими в первом ряду седовласым мужчиной и женщиной, державшей младенца на руках, я наконец-то вижу, что здесь происходит. Представшая картина на мгновение лишает меня дара речи. Глаза отказываются верить в происходящее. Я понимаю что большой столб – это столб позора, к основанию которого привязана маленькая, худенькая, босая девочка, лет восьми – максимум десяти. На ней легкое платьице неопределенного цвета, сильно испачканное, с болтающимся на ветру куском оторванного, почти кукольного рукавчика. В первый момент я пытаюсь объяснить себе, что это просто элемент какого-то праздничного ритуала. Что это все не всерьез. Поворачиваюсь к толпе, пытаясь в лицах найти тому подтверждение. И наталкиваюсь на то, что ужасает, что не укладывается в голове. Я как будто попала в толпу, где вместо лиц – маски на честь хэллоуина. Искаженные ненавистью, злобой, они изрыгивают слова проклятий, оскорблений, требуя все большего и большего наказания для их маленькой жертвы. Только изредка гримаса злобы сменяется чувством удовлетворения на их лицах. После того, как очередной ребенок – доброволец из толпы, громко подстрекаемый взрослыми, плюет в девочку или отвешивает ей пощечину. Oна покорно принимает наказание. Белокурая головка с длинными, спутанными волосами низко опущена. Я не вижу ее лица. Вижу только как беззащитное, хрупкое тельце бьет сильный озноб. Меня тоже пробирает дрожь. Я все еще надеюсь встретить в толпе хоть одно человеческое лицо. Не может быть, чтобы не было никого, кто испытывал бы сострадание к ребенку. Смотрю на лицо рядом стоящей женщины, которая держит младенца. Периодически она опускает глаза на малыша. На лице появляется нежность к этому своему, родному комочку. Полюбовавшись на свое чадо, она снова смотрит на девочку. Мне трудно в это поверить, но я вижу, что для нее это всего лишь зрелище и, чем сильней она прижимает к груди своего ребенка, тем хладнокровней готова линчевать чужого.

Как?! Как такое может быть? А этот пожилой мужчина? Ведь девочка у столба могла быть его внучкой. Неужели нет ни капли жалости, ни нормального мужского желания защитить? Нет. Я вижу только равнодушие с примесью праздного интереса. Oт боли и злости на этих нелюдей у меня закипает мозг. Я начинаю продумывать как короче и быстрей могу добраться к девочке. Смотрю вправо, где толпа кажется реже и встречаюсь взглядом с двумя парами уже знакомых, леденящих душу, горящих глаз, которые я намедни наивно приняла за светлячков. Два кровожадных стражника с двух сторон от маленькой жертвы, которых я в шоке сразу не увидела, сосредоточенная на девочке. Страх парализует. У меня не получается даже отвести глаза от этих наполненных кровью и, кажется, насмехающихся над моим малодушием, горящих точек. Это похоже на гипноз. Кажется вечность проходит, прежде чем я слышу звонкую пощечину и тихий стон боли маленькой страдалицы. Этот стон рекошетом бьет под дых и выводит из оцепенения. Hе помня себя от ярости, в бешенстве кидаюсь на ее защиту. Несколькими скачками добираюсь до нее, отшвыривая маленького, толстого обидчика. Ломая ногти, развязываю крепкие веревки, помогая себе зубами. Канаты поддаются не сразу. Еще немного. Последний рывок и малышка, обмякая, падает мне на руки. Я изо всех сил прижимаю к себе это маленькое, дрожащее, настрадавшееся тельце. Что- то шепчу, пытаясь успокоить ее. Адреналин зашкаливает. К моей недавней бескомпромиссной смелости примешивается страх. Я сильно стараюсь, чтобы девочка этого не заметила. Тяну время, продолжая говорить с ней, и одновременно прислушиваясь к тому, что происходит у меня за спиной. Камни пока не летят, да и рева толпы я почему- то не слышу. Какие-то странные звуки, напоминающие те, что уже раз слышала, убегая с поляны. А потом наступает тишина. Я медленно оборачиваюсь. Все исчезло. Толпа, гиены. Единственным свидетельством того, что недавно происходило, остается измученный ребенок в моих руках.

– Пойдем, – обращаюсь я к ней. – Здесь неподалеку есть родник. Тебе нужно умыться и отдохнуть. Она покорно направляется со мной в сторону леса, позволяя поддерживать за худенькие, дрожащие плечи.

Мудрый Тим

Я без труда нашла обратную дорогу к роднику. Mне показалось, что девочка тоже знает его месторасположение. Mы как- то не сговариваясь шли синхронно в одном направлении, неторопливым, но и не слишком медленным шагом. Разговор не получался. Я подбирала слова в голове, думала с чего лучше начать, но нужные слова не приходили. Tак, в тишине, мы и добрели до нашего привала. Девочка остановилась, продолжая стоять, глядя в землю. Я первая наклонилась к роднику. Сделав пару глотков, умыла лицо, шею и обернулась к ней. Исподлобья на меня смотрели два настороженных детских глаза, окаймленных длинными и, что удивительно для блондинки, – темными, почти черными ресницами. Они припомнили мне, что я тоже была блондинкой в детстве, а после пяти лет, по рассказам бабушки, постепенно стала превращаться в шатенку, почти брюнетку.

Оставаясь на том же месте, я взглядом приглашаю малышку присоединиться. Видно, что она колеблется, но все же подходит неуверенными шагами. Потом устраивается возле родника и тщательно умывает личико, руки, захватывая плечи. Распущенные волосы падают вперед. Я мягко собираю их в свою руку. Девочка вздрагивает и на время застывает без движения.

– Я только помочь тебе хочу. Волосы ведь мешают, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно непринужденней. -Давай я заплету тебе косу? Так будет удобней.

Она отвечает только легким кивком головы. Я быстро заплетаю ей волосы, и она еще какое-то время плещется в воде.

Да, воды нам хватает, а вот что с едой делать. Мой желудок громко и настойчиво напоминает о себе. Да и ребенка нужно накормить. В деревню возвращаться опасно… Пока я пытаюсь придумать в каком направлении нам отправиться на поиски еды, девочка бродит между деревьями, забираясь периодически в кусты. Ее фигурка, то появляется, то исчезает в зарослях. Я сначала пристально наблюдаю за ней, но потом, видя, что далеко она не отходит, успокаиваюсь и погружаюсь в размышления, сидя, прислонившись спиной к дереву.

Отвлекает от мыслей близкое присутствие девочки. Не слышала как она подошла. Подвернув подол платья фартуком, она удерживает в нем что-то объемное. Аккуратно присаживается рядом со мной и разворачивает подол. Я неподдельно открываю рот. Каких только ягод в ее самодельном фартушке нет! И как быстро она их насобирала!

– Боже, мой! Где ты их нашла? Вернее, как ты их вообще рассмотрела?! Почему я ничего не видела!

Девчушка кажется довольна произведенным эффектом. Она кладет несколько сразу в рот и жует, не сводя с меня глаз. Я присоединяюсь к ней. Проглотив сразу горсть, вдруг спохватываюсь.

– A они не ядовитые?! Ты знаешь эти ягоды?

Она смотрит на меня сначала с удивлением, а потом со смешком в глазах. Опять берет сразу несколько и отправляет в рот.

Я немного смущаюсь своей реакции. Что она обо мне подумает? Но потом мы уже вместе молча уплетаем всю эту витаминную поляну.

Несмотря на то, что едим мы только ягоды, насыщение приходит быстро. И я уже неспешно наслаждаюсь их вкусом, лениво раздавливая каждую ягодку языком о небо. Спелая мякоть с легким треском вырывается из шкурки, наполняя рот сладким нектаром лесных даров. Подобное удовольствие я всегда получала, смакуя наше домашнее варенье. Hеожиданно для самой себя я произнесла это вслух:

– Tвои ягоды так напоминают мне вкус варенья, которое варила моя бабушка.

Наверное вместе с фразой наружу вышла тоска по тому безвозвратно ушедшему, счастливому времени. Потому что девочка посмотрела не по-детски серьезно на меня, и я наконец-то услышала ее голос:

– Oна ушла в другой мир, да?

– Да, – ответила я тихо.

Мы обе притихли, каждая думая о своем.

– Как тебя зовут? – спустя какое-то время спрашиваю я у нее.

– Анна.

– Ух, ты! Выходит мы с тобой тезки. Я тоже Анна.

– За что они тебя так, тезка?

От моего вопроса девочка словно впадает в легкий транс. Ее взгляд застывает, бесцельно направленный в сторону.

– Я совершила ужасный поступок и заслужила наказание, – как заученную фразу, бесцветным голосом произносит она.

– Что такого ужасного могла совершить маленькая девочка? Может попробуешь рассказать?