Прощение

– Я слишком богат, чтобы гоняться за деньгами, – заметил он,– могу позволить себе благотворительность.

– Не надо,– начала было она, но внезапно расплакалась. Вероятно, сказались события последних часов, а может, атмосфера в доме была слишком тёплой. Ей так не хватало тепла в жизни, она внезапно поняла это.

– Поплачь,– посоветовал ей Владимир Петрович, дав ей в руки салфетку. Несколько минут она рыдала, икая и сморкаясь, потом, обессилев, затихла.

– Ну что, теперь готова рассказать мне всё?– спросил он.

Ира нерешительно кивнула.

– Только я не знаю,– запинаясь сказала она.

– Что?

– Ну, как это бывает: с чего начать надо, как рассказывать....

Оглядевшись, он поманил её рукой:

– Садись в это кресло у окна, положи руки, как удобно. Можешь смотреть в сад, можешь закрыть глаза, а начинать надо с детства. Рассказывай, как будто себе, а я иногда буду тебя направлять. Начни с самого начала, даже если ты не помнишь его, но кто-то тебе всё равно что-нибудь говорил.  Не бойся, это только поначалу кажется сложным. Попробуй!

– Я никогда не была на приеме у психолога,– смущенно сказала Ира,– боюсь сказать или сделать что-то не так, заплакать или еще что.

– Всё в порядке, всё когда-нибудь бывает впервые.

Ира глубоко вздохнула, села в кресло, закрыла глаза и начала рассказ.

***

– Я родилась в деревне, единственная дочь у родителей. Отец был инженером в колхозе, а мать- бухгалтером. Первые годы жизни были безоблачными, – голос Иры дрогнул, она сглотнула комок и продолжила, – я даже помню,  как мы ездили в райцентр, гуляли в парке, ели мороженое, катались на карусели. Я была счастлива, папа меня очень любил, носил меня на плечах, называл "зайчик". Спать меня укладывали вдвоём, по очереди читали мне книжки на ночь. Мама была такая красивая, голубоглазая, с длинной русой косой и теплыми руками. Мне нравилось, что родители часто целовались, никогда не ссорились, – она помолчала, но справилась с собой. – Потом что-то случилось.... Я до сих пор точно не знаю, что именно, какая-то авария, отец очень сильно пострадал, долго лежал в больнице, мама ездила к нему часто, я оставалась с соседкой. У родителей не было родных, они приехали по распределению с Алтая, и про родственников я ничего не знаю. Потом папа вернулся домой, и счастливая жизнь кончилась… У него были постоянные боли. Я же не понимала ничего, маленькая была,  постоянно ластилась к нему, он раздражался, сердился, однажды даже отшвырнул меня, как котенка. Больше я не подходила к нему, недоумевала, почему он так изменился. Он пил много лекарств, но ничего не помогало. Потом кто-то надоумил его, что спиртное помогает лучше. Так начался его путь вниз. Пил он много, каждый день, но пенсии и зарплаты мамы, по-видимому, не хватало. Поэтому он стал делать водку сам. Наш дом превратился в самогоноварильню. Процесс был практически бесконечным, он гнал самогон и тут же пил. Везде стояли фляги, кастрюли с бражкой разной степени зрелости. Вокруг дома стоял постоянный запах самогона, мы все провоняли этим запахом. В школе я так стыдилась отца, поэтому сторонилась всех, домой никогда никого не звала, да никто и не стремился, все знали о нашей жизни, это же деревня. Интересно, что и отец никогда ни с кем не общался, собутыльников у него не было, всегда пил один. Даже если кто-то вдруг захотел бы пообщаться с ним, выпить, то вряд ли бы у него это получилось. Пьяный, отец становился злобным, жестоким, практически сразу стал избивать маму, она постоянно ходила с синяками, но прощала его, жалея. Несколько раз приходил участковый, журил его, тот кивал головой, соглашаясь, неискренно раскаиваясь. Успокоенный, милиционер уходил, но после этого становилось еще хуже. Отец считал, что это мама его "предала" и бил ещё хлеще. Периодически он разговаривал с бутылкой, угрожая, по-видимому, своим бывшим работодателям: "Вот вы где у меня, голубчики,– сжимал он кулак,– стоит мне раскрыть рот, и все пойдете на нары, сволочи!" Он злобно смеялся и стучал по столу. Однажды я случайно разбила бутылку, после этого он впервые избил меня. Мама с трудом вырвала меня, всю в крови, из рук "любящего" родителя. Впервые она подняла голос на него, стыдя за такое. За это тоже получила, да так, что пришлось лечиться в больнице. Участковый пригрозил ему тюрьмой, на некоторое время отец притих. Идти нам с мамой было некуда, приходилось стараться не попадаться на глаза, пока не уснет. Само собой, учиться приходилось урывками, я катилась на тройках, редко получала четвёрки, и единственная пятёрка была по пению. Петь я любила, но дома песни были запрещены, они вызывали у отца приступ мигрени. Поэтому с весны по осень я гуляла в любую погоду по лесу, мечтала, пела, в общем, старалась компенсировать бедность своей жизни. Я придумывала себе жизнь, где родители любят детей, отцы не пьют и не дерутся, но моей фантазии не хватало. На самом деле, я не знала семей, где всё хорошо. В деревне все на виду, в каждом доме имелись какие-либо проблемы.  Но меня это не смущало, домой я возвращалась поздно, отец больше контролировал маму, чем меня, но всё равно попадало. Через некоторое время после возвращения из больницы мамы, отец снова взялся за старое, только старался бить так, чтобы не было следов: по голове и лицу не бил, в основном по рукам и ногам, спине. Причины находил самые простые: не так посмотрела, не то сказала, промолчала, подумала, да всё, что в больную голову придет. Мама теперь молчала, изредка стонала, но не сопротивлялась. Отцу быстро надоедало "бить  бревно", как он выражался, и он шёл спать, а мама шла управляться по хозяйству. Я знала, что мы живем неправильно, но изменить ничего не могла. Когда я просила маму уйти, она пугалась и шепотом журила меня, чтобы я не смела даже думать об этом, отец же пропадет без нас. Мне кажется, я была бы этому рада, так его ненавидела, а потом стала презирать свою мать за покорную трусость и непротивление. Моя красавица мама стала похожа на старуху, а ей было чуть за тридцать: седые волосы, морщины, шаркающая походка. И только глаза голубели как прежде на уставшем лице. Но в них читалась только покорность судьбе. Я же мечтала вырваться из ада. Жили мы, разумеется, очень бедно, ведь все деньги отдавались отцу и жёстко контролировались им. Одежду нам давали добрые люди, я стыдилась этого, особенно в старших классах, но покупки были строго лимитированы. Мне так хотелось вырваться из этого дома, всеми фибрами души я стремилась к счастью, думая, что найду его за пределами деревни. В последний год я не могла пить, есть, спать, лихорадочно изобретая способы побега. Всё упиралось в деньги, вернее, их отсутствие. Без них я не могла никуда уехать, ведь надо было где-то жить, что-то кушать. Хоть я и не избалована была едой, но организм требовал её регулярно. Я пыталась  даже украсть деньги у отца, но была избита им  немедленно. Потом он читал мне нотацию, что я стану воровкой и меня посадят, и правильно сделают, а он им даже наручники подержит.  Мое угрюмое молчание его бесило, но он уже устал от своих нравоучений и не продолжил учить меня жизни. Я с трудом дождалась окончания 9 классов, собрала свои нехитрые вещи: пару кофточек поприличнее, юбку и зубную щетку, сложила всё в пакет, туда же пристроила паспорт и аттестат, к побегу была готова. Оставалось только предупредить маму и уходить, ведь на автобус денег не было. Я, глупая, собралась пешком идти в город, настолько велико было моё стремление к счастью. Мама не удивилась, тихонько поманила меня за угол и, обняв, призналась, что давно думала о том, чтобы я уехала учиться в город. Поэтому подстраховалась. Оказывается, ей немного повысили зарплату, но она откладывала надбавку, пряча у соседки, поскольку у отца был феноменальный нюх на деньги, он легко мог найти любую заначку. Простившись с мамой, я пошла к соседке, та отдала мне деньги, их было немного, но для меня-целое богатство. Соседка критично оглядела меня и заставила надеть платье её дочери, которая из него выросла, а для меня, недомерка, это был просто сказочный наряд. К платью предложены были босоножки, которые выглядели намного лучше, чем мои растоптанные сандалии. Я вертелась перед зеркалом, любуясь на себя, столь внезапно преобразившуюся. Я бы так и осталась у зеркала, но тут пришёл автобус. Чуть не потеряв обувь, я помчалась к остановке, на ходу поблагодарив соседку и помахав маме, выглядывавшей из-за забора. Заскочив в пыхтящий  "ПАЗик", я плюхнулась на место возле водителя, и не смогла сдержать глупой улыбки . В ответ шофёр тоже улыбнулся. Ободренная его доброжелательностью, я всю дорогу расспрашивала его об областном центре, замирая от восторга и собственной смелости. Странно, но я совсем не боялась ехать в незнакомый город, ничего не зная о той жизни, наивно полагая, что всё будет так, как я задумала. Водитель попался хороший, проводил меня к кассе, показал нужный мне автобус, даже телефон дал какой-то знакомой в городе. Усевшись в большой междугородний автобус, я от восторга просто онемела, мне нравилось всё, что я видела: сиденья, автоматическая дверь, закрывающаяся с тихим всхлипом, мягкий ход, даже пассажиры приводили меня в восторг, хотя, наверное, посчитали за полоумную, ведь я всё время улыбалась. Вертя головой по сторонам, чтобы ничего не пропустить, я наслаждалась поездкой. "Вот оно, счастье!"– думала я. Вот теперь всё точно будет хорошо. Как же я ошибалась!