Неособенная мама

В ПИТе, возле большого окна, обращенного в коридор, стояла люлька на высоких ножках. Два спеленутых по рукам и ногам свертка лежали в ряд. Было тихо. Я посмотрела через стекло.

Только годы спустя, разбираясь в своих чувствах к сыну, я поняла, что в тот момент ничего не почувствовала. Ни еканья в сердце, ни нежности, ни беспокойства. Ничего. Чувство вины уже тогда прокралось в мою душу и легло тонким слоем. Оно как будто знало, что не будет одиноким, последующие слои плотно заполнят пространство и не дадут другим чувствам места. Прочь! Здесь мой дом!

Один из младенцев был смуглым с густыми черными волосами, худенький и какой-то мелкий. Второй – с крупной головой, внушительными щеками и редкой порослью на голове. «Видимо, этот мой. Метод исключения меня редко подводит. Не похож совсем на меня. Хм, а что я ожидала? Что двухдневный ребенок будет моим отражением в зеркале? Наивная чукотская девочка».

Я видела других девушек, когда проходила мимо палат интенсивной терапии. Они стояли и плакали, явственно переживая за своих малышей. Почему же я ничего не чувствовала? Как будто это кто-то чужой лежит там рядом, за стеклом. Столько воспето в песнях и написано в книгах об этой безусловной материнской любви, что я разозлилась на себя. «Эй, очнись! Ты бесчувственная! Ты должна с самого первого взгляда полюбить этого ребенка!» Тишина.

Когда навешиваешь слишком большие ожидания на какие-то события в своей жизни, очень больно потом осознавать их крах. Много мемов гуляет по сети, где сравниваются две картинки: ожидание и реальность. Смотришь – смеешься от души, а когда происходит на самом деле, то первая реакция – злость, обида на весь мир и на себя. Должно было быть так, а не иначе. Другая картинка не принимается в расчет.

Прошло три дня. На четвертые сутки мне разрешили подержать сына на руках и даже покормить его грудью. Молоко пришло, но малыш, которого я назвала Сашей, не хотел сосать. Движения его губ были вялыми, казалось, что он засыпает на ходу. Еще тогда ребенок дал понять, что не борется за право быть первым, не стремится к достижению цели, позволяет другим тащить его.

Уже несколько дней я лежала в роддоме. Шов после кесарева заживал, но смеяться я не могла, да и обстановочка не располагала к веселью. С одной стороны, мне дали время прийти в себя, собраться в кучку и начать элементарно ходить по палате, в душ и туалет. С другой, я ела себя поедом из-за того, что радуюсь – со мной нет Саньки. Ведь тогда я не знала, как бы справилась. Соседка по палате Лиля возилась со своим крохой, а я расслабленно лежала на кровати, читала и набиралась сил.

Однажды утром, после обхода и перевязки, мне прикатили люльку с ребенком.

– Рябченко, к вам пополнение. Медсестра сейчас придет и все покажет. С этого дня ребеночек будет с вами. Угроза миновала, ест и дышит сам, принимайте.

Паника охватила меня и парализовала на мгновение. Что с ним делать? Как пеленать, кормить, мыть? Пока сын спал, все было хорошо. Но вот тельце заворочалось, закряхтело, и раздался крик. Голода, обиды, возмущения – не знаю. Опытная по сравнению со мной соседка сказала:

– Посмотри, может он мокрый. Или покакал. А может покормить надо, фиг его знает.

Дрожащими руками я развернула младенца. Хрупким и маленьким его точно нельзя было назвать. Этот кабанчик родился весом 4100 грамм. Крошечный трехкилограммовый Лилин мальчик казался лилипутом рядом с ним. Вроде не грязный, значит, есть хочет. Насмотревшись на других мамочек, я кое-как завернула сына обратно и поднесла к груди. Без особой охоты он зачмокал, потом заорал снова. Так началась наша борьба за грудное вскармливание.

Три дня прошли как в тумане. Все движения доходили до автоматизма. Ребенок заплакал – встать, развернуть, помыть под краном, сменить пеленку, завернуть, приложить, попытаться покормить, покачать, усыпить, упасть самой, отключиться на 10—20 минут и все по новой. Я возненавидела себя за то, что у меня ничего не получается. У соседки сын спал и ел, соблюдая какой-то график, мой же плевал на всех и орал почти беспрерывно.

В какой-то из дней ко мне в палату пришли мама и муж Сергей. Рассматривая потом фотографии этого визита, я не узнала себя. Бледная тень меня прежней, моль в драном халате, с синими губами и запавшими от недосыпа глазами. Жуткое зрелище. Но меня обнимали, поздравляли и даже понянчились с ребенком, пока я ходила в душ. О, это особое удовольствие! Когда ты можешь доверить малыша близкому человеку и хоть немного побыть наедине с собой и не 1—2 минуты, а целых 10. Это дорогого стоит. Начинаешь ценить эти моменты, благодарить за них от души, любить и ждать с нетерпением.

Обычно после кесарева выписывают через 7 дней, но ситуация с Сашей улучшилась ненамного. Он так же орал, запрокидывал голову, периодически заходился в истерике и синел, спал мало, вяло ел. На восьмой день пребывания в роддоме ко мне в палату зашел Владислав Андреевич, который наблюдал сына.

– Мы не можем выписать вас домой. Понимаете, вашему ребенку нужно лечение. У него повышенное внутричерепное давление, ему нужно давать лекарства через капельницу. Тремор сохраняется, сон нестабильный. Направим вас в детскую больницу. Там хороший уход, не волнуйтесь. Побудете пару недель, пока вашему сыну станет лучше.

Внутри все упало: «Как, это еще не конец?». Врач ушел, а у меня полились слезы. Хотелось выть, но я была не одна и не могла позволить эмоциям выйти наружу. Как я жалею, что не удалось в то время сознательно прожить траур по моей роли счастливой матери, по несбывшимся надеждам и мечтам. Как много горечи и обиды скопилось тогда и как сложно сейчас вытаскивать их на свет.

Настал момент выписки из роддома. Сергей был на работе и меня забирала мама. Не было машин с шариками и наклейками «Спасибо за дочь». Как будто стыдясь, тайком, без ребенка, я покидала это здание. Саньку должны были перевезти в больницу в течение дня, а меня отпустили домой. Я спросила, когда мне приезжать к сыну, но внятного ответа не получила. На меня смотрели как на преступницу, мать, бросившую своего ребенка.

Во мне боролись два чувства. Душила вина за то, что не спешу к своему сыну, не хочу быть рядом с ним 24/7. В то же время нарастало облегчение, радость, что я смогу наконец помыться в своей ванной, выспаться хоть разок, когда никто не дергает и не орет над ухом.

Как приятно было вернуться домой, в свою родную кроватку с теплым одеяльцем, чистую ванную, где можно лечь и вытянуть ноги. Вкусная еда, мамина забота, привычная обстановка сделали чувство вины еще острее, еще нестерпимее. Мне не хотелось никуда ехать. Материнский инстинкт молчал, как рыба об лед.

В детской больнице мы пробыли почти две недели. Дело шло к Новому году, никому не хотелось провести праздник в казенных стенах. До сих пор воспоминания об этих днях не стерлись, свежи как запах озона после дождя.

Маленькая палата в конце коридора размером три на три метра, а может и меньше. Две кровати друг напротив друга с продавленной сеткой и подголовниками из ДСП. Окно, заклеенное бумажным белым скотчем, из-под которого торчала законопаченная вата, уже не белая, а серая из-за пыли и шлака. Из щелей немилосердно дуло. Сотрудницы больницы, заботясь о мамах и малышах, прибили гвоздями синее байковое одеяло поверх окна. Полярная ночь, свет только от лампы под потолком, жуткий мороз до 48 градусов за стеной, холод в палате, плач детей.

Из дома мне передали маленький обогреватель «топик». То ли он так назывался, то ли от выражения «топить печь», уж не помню. От насморка мы, правда, не спаслись, поздновато спохватились, но наши замерзшие конечности радовались единственному теплу в этих суровых стенах. Удивительно, но в соседней палате шесть человек потели от жары. Ходить в гости запрещалось, но мы в редкие минуты затишья забегали втихаря погреться к девчонкам.

Ночь сменяла вечер, день наступал за утром, а для нас время текло однообразно. Бесконечный плач сына не давал уснуть. Я укачивала его в кровати, прижав свои колени к груди. Вырубалась, просыпалась, снова подтягивала его к груди и качала-качала-качала. Как китайский болванчик двигала корпусом, мычала какие-то стихи и песни, только бы заснул, только бы замолчал.

Мне было его безумно жаль: лекарства ему давали через катетер, что торчал из родничка на темечке. Чепчик слегка прикрывал это уродство, но голова была большая, а головные уборы шились на младенцев меньших размеров. Смотрелись они как на корове седло. Несмотря на жалость к своему малышу, любовью там и не пахло.

Мы провели в больнице 13 дней и 27 декабря нас выписали домой. Разные моменты я проживала, но это были худшие дни в моей жизни. Когда ты знаешь, что тебе помогут выжить, но нет рядом теплой, дружеской поддержки родных людей. Они есть, но где-то там, далеко, не на расстоянии вытянутой руки, не в соседней комнате, не за стенкой. Именно тогда я поняла, насколько это важный и ценный ресурс – объятия и забота близких.

Глава 2

Саня рос крепким, громким и беспокойным. Все штуки, положенные его возрасту, делал, развивался, играл, ел за двоих. И орал. Зайдется в истерике, запрокинет голову и кричит. Потом вдруг переходит на беззвучный режим. Лицо белеет, потом синеют губы. Я встряхивала его, шлепала по щекам, тогда он приходил в себя. Еще несколько лет проверяла в кровати, дышит ли. Это было страшно.

Забота о сыне съедала большую часть моего времени. Он спал по 30—40 минут. Мама приходила с работы около шести вечера, ужинала и принимала эстафету. На несколько часов я вырубалась и снова вставала в строй.

Сергей приходил с работы и отдыхал. Когда я подсовывала ему ребенка, чтобы принять ванну, поесть на кухне горячую еду, он искренне изумлялся. Как, его после трудового дня еще и дома что-то заставляют делать? Безобразие. Мужчина должен прийти в свою квартиру и релаксировать.

После трех месяцев сидения дома стало ясно, что надо выбираться в люди. Хоть на 2—3 часа отключаться от режима выживания. Я пошла в фитнес-зал на групповые занятия. Не думала ни о чем и занималась телом. Это помогло немного снизить стресс, но не убрать его совсем.

Если бы мою сегодняшнюю уверенность в себе и наглость да закинуть в прошлое, скольким нервным клеткам я спасла бы жизнь! Так хочется обнять этого 22-летнего ребенка, эту девочку, прижать к груди, погладить по головке: «Милая моя, ты ни в чем не виновата! С тобой случилась жизнь и ты повзрослела. Очень жаль, что при этом пришлось страдать».

Пока я занималась ребенком и пыталась прийти в себя, мой брак стал трещал по швам. Конечно, женила на себе мужика по залету и еще хотела жить долго и счастливо. Молодо – зелено. Никто не объяснил, что ребенок не гарантия удачного брака. Что помимо этого, должны быть общие ценности, цели, интересы. Хоть какие-то точки соприкосновения. Розовые очки на носу покрылись патиной, а потом и вовсе потерялись.

– С чего ты решила, что я тебя не люблю? – Сергей даже изменил тональность голоса. Послышались нотки обиды и какого-то детского изумления. Его удивило, что такие простые истины нужно кому-то объяснять.

– Но ты же не говоришь мне об этом! Я не помню, когда от тебя эти слова слышала.

– Зачем говорить, если и так все понятно? Успокойся, все нормально.

Сколько раз потом я слышала эти «узбагойся» – не сосчитать. От первого, второго, третьего мужа. Один раз – случайность, второй – совпадение, третий – тенденция, однако. Как часто мне говорили: «Ты накручиваешь себя, тебе все кажется, ляг поспи и все пройдет». Не пройдет. Если тебе кажется, что что-то не так – тебе не кажется.

У Гэри Чепмена есть удивительная книжка «Пять языков любви». Она небольшая и читается на одном дыхании. Автор описывает способы выражения любви: слова поощрения, время вместе, подарки, помощь и прикосновения. Важно объясняться в любви на языке того, кого любишь. Если мужчине нужен тактильный контакт или слова поддержки, то ты хоть закорми его котлетами и борщами – он не оценит. Для меня важны были помощь и комплименты, я хотела слышать, что он меня любит. Но увы, мы говорили на разных языках.

С каждым прожитым днем сурка сил оставалось меньше, а обида росла, как воздушный шар. На мужа, на сына и весь мир, что подарил испытания, но забыл про мануал. Я плакала днем и ночью, спрашивала: «За что мне это? Почему? Что такого ужасного я сделала, чтобы так страдать?». Жизнь казалась несправедливой. Душила зависть к семьям, которые много лет жили в счастливом браке. Мужья заботились, помогали, жены расцветали и порхали бабочками, дети какали цветочками и становились супермегауспешными. Решив, что такого недостойна, я продолжала копить обиду и складывать в заплечный мешок злость и разочарование.

Моя замечательная мудрая мама первая подняла вопрос о деньгах. Обсуждение таких вопросов мне казалось слишком мелочным. Не нравилось чувствовать себя меркантильной сучкой. Но она настаивала на своем.

– Слушай, вы живете в моей квартире. Денег он на хозяйство не дает. Продукты покупает, молодец, но только когда ему об этом скажешь. Не кажется ли тебе, что твой муж неплохо устроился? Зарабатывает хорошо, но до сих пор в дом ничего не принес.

Здесь я поняла, что мама намекала на случай со стиральной машинкой. Когда агрегат сломался, а мастер сообщил, что отремонтировать не получится. Мы озвучили это Сергею с посылом: «Дорогой, надо бы машинку новую купить, белье стирать нечем». На что получили гениальный по своей простоте ответ: «А зачем? Руками же можно. Вон у меня мама в Белгороде на полуавтомате стирает, а в ванне полощет». Шта-а-а? То есть помимо ребенка, который не дает даже в туалет сходить, мне еще и пеленки с распашонками по три раза на дню вручную тереть? Ничего не перепутал, милый?

После этого я перестала его жалеть. С подсказки мамы я подала на алименты. До сих пор считаю это самым важным событием, которое повлияло на дальнейшую жизнь. Когда мужу пришло извещение, он только спросил:

– Тебе что, денег мало?

– Да, мало. Вот такая я меркантильная.

С этого момента мы перестали быть семьей. Наш брак доживал свои последние дни. Мы оставались вместе чуть больше года после рождения ребенка, потом муж ушел жить к себе в общагу. Он изредка приходил в выходные, сидел на диване, пока Санька ползал по ковру. Видно было, что эти визиты не доставляют ему удовольствия и даже тяготят. Вскоре супруг совсем перестал навещать ребенка. На второй день рождения Сашки Сергей принес ему крутую радиоуправляемую машину. Не по возрасту подарок, но гоняли мы ее очень долго, несколько лет, за что ему большое мерси. В феврале 2007 года я подала на развод, муж не возражал. Мельком мы пересекались на нескольких больших праздниках в городе, я даже кивала ему, но он делал вид, что не узнает меня. Ну и ладно, главное, алименты платит.

Глава 3

Без мужчины в доме нам не стало хуже. Конечно, я переживала, плакала, вспоминала все хорошее, что между нами было. Но ведь я делала то же самое и вместе с ним, так что особо ничего не изменилось. По сути, мы были чужими людьми, без общих целей, планов и увлечений. Я запала на него, потому что он казался таким серьезным, взрослым, неприступным. Не знаю, откуда я нахваталась ереси, что мужчину нужно завоевывать, ведь должно быть наоборот. В свои 22 года я была еще ребенком, подсознательно искала второго родителя, чтобы он был взрослым, брал на себя ответственность, а я оставалась бы маленькой и ничего не решала. Эх, какая я была неопытная.

С уходом мужа больше нагрузки легло на меня и маму, но атмосфера в доме неуловимо изменилась. Мы с ней были на одной волне. Хоть ребенок и вносил долю хаоса в наш размеренный быт, нам было комфортно. Мама через свои связи устроила Санька в детский сад в соседнем дворе. Я вздохнула с облегчением. Зима не уступала своих позиций, до лета оставалось еще несколько месяцев, но в моей жизни наконец забрезжил свет надежды. У меня появилось время на себя и личную жизнь.

В то время мне казалось, что забыть старое можно только узнав что-то новое. Моим способом узнать мужчину был секс. Это сейчас я вся такая умная и знаю, что интим на первых свиданиях не самый лучший способ завязать длительные серьезные отношения. Хотя бывают и здесь исключения. Но не в моем случае. Мужчины появлялись и уходили в закат, а я все искала того, кого не могла описать даже себе.