Иллюзия духа, или Как выздоравливал Фред

На съезде с основной дороги образовалась пробка. Справа реденький лесок на заснеженной возвышенности, удивительно яркая круглая луна повисла непривычно низко и пытливо смотрит сквозь деревья на дорогу. Где-то совсем близко завыла собака, но Фред уже не поддался страху. Из темноты на него глянули чьи-то пустые глаза – очертания белого черепа проступали из сугроба при приближении автобуса. Всего лишь сугроб с грязными от выхлопов пятнами, которые издали и были похожи на глазницы и беззубый костистый оскал мертвой головы.

Конечная. Фред вышел из автобуса и побрел к метро, по-прежнему не поднимая глаз от грязной слякоти и заляпанной реагентами обуви горожан. Рядом с входом в подземелье Фред увидел маленького сгорбленного старичка. Жалкий, скрюченный, в выцветшей шапке-ушанке, в древнем, по стилю средневековом плаще, с седой длинной острой бородкой на сморщенном, но добром лице, он напоминал волшебника из сказки или шамана. Фред порылся в кармане, вынул горсть монет и протянул их старику. Старик быстро, по-звериному, глянул на Фреда, протянул к монетам щуплую ручку с длинными острыми ногтями, под которыми Фред разглядел грязь. Длинные искаженные старостью пальцы осторожно дотронулись до монет, Фред разжал кулак и высыпал монеты на подставленную стариком ладонь. Старик поднял глаза на Фреда и улыбнулся едва заметной, но доброй улыбкой. Уже спустившись по лестнице, Фред еще раз оглянулся на сказочного старичка: тот все так же стоял на своем месте. «Надо бы в магазин зайти, ведь дома еды нет, Наташа сегодня у родителей ночует», – подумал Фред уже около своего подъезда и нехотя повернул в сторону ближайшего магазина.

В магазине, несмотря на поздний час, было много народу. Женщины, одетые в дорогие шубы и дешевые пуховики, сновали между стеллажами, то и дело задевая чужие тележки. Мужчины, которых в магазине было мало, стояли в очереди за готовыми блюдами и полуфабрикатами. Фред взял мясную нарезку, пачку копченых сосисок, булки, чай в пакетиках, банку растворимого кофе, упаковку печенья и шоколадку. «До выходных должно хватить, тем более что в среду приедет Наташа и что-то приготовит», – подумал Фред и пошел к кассе.

На улице, когда Фред выходил из магазина, ему под ноги бросилось что-то небольшое, с ярким звериным лицом, неестественно большими и яркими глазами. Он в страхе отпрянул и чуть не выронил пакет с покупками. Нечто обежало его и схватило за руку вышедшую следом женщину. Всего лишь ребенок в причудливой маске. Фред почувствовал тяжесть в голове, правое ухо заложило. Глубоко вздохнув, он пошел домой.

В окнах его дома кое-где горел свет, мелькали суетливые тени, с нижних этажей до Фреда долетал человеческий гомон. Он замедлил шаг у соседнего со своим подъезда. В окнах первого этажа горел свет, довольно громко работал телевизор. Проходя мимо, Фред посмотрел на незашторенные окна кухни. За небольшим столом сидели три человека – две женщины и ребенок. Женщины о чем-то спорили или просто эмоционально разговаривали, ребенок, мальчик, приставал по очереди то к одной, то к другой с какой-то книжкой, что-то показывал. Женщины каждый раз отвлекались от своего разговора, что-то говорили ребенку, одна из женщин, помоложе, нежно целовала его в лоб. В кухню вошел невысокий мужчина, в летах, с забавным грушевидным телом, но опрятный. Он что-то сказал, и все засмеялись. Ребенок засмеялся громче всех, визгливо, так что Фред отчетливо услышал его смех. Видимо, ребенок был счастлив, что взрослые смеются, что они счастливы, и из-за этого засмеялся так громко.

Где-то под ложечкой неприятно засосало: Фреду сделалось не по себе. У него не было своей семьи, родители жили далеко отсюда, и вот уже много лет у каждого была своя жизнь. Одиночество, этот, пожалуй, один из основных недугов современного человека, день за днем, неделю за неделей стачивал Фреда, портил, губил, истощал его силы. Он подумал о Наташе. Но Наташа не спасала его от одиночества: между Фредом и нею всегда оставалось какое-то незаполненное пространство, дистанция, которая делала их далекими друг другу. Фред не мог полностью довериться Наташе, отдаться их близости, а Наташа была слишком современной и самостоятельной, чтобы по-настоящему впустить мужчину в свою жизнь. Фред не раз приходил к выводу, что, скорее всего, эта невозможность близости навеяна страхом, глупыми стереотипами, какой-то накопившейся за столетия человеческой глупости обидой, но, чтобы сократить дистанцию, нужно признать друг перед другом наличие проблемы, признать свою неправоту, сознаться в своем страхе, а это в современном мире почти подвиг, и совершить его может только отчаявшийся сумасброд.

Фред жил в обычной для спального района Города шестнадцатиэтажке, криво выкрашенной желтой и коричневой краской. Дом был старый, но крепкий. Перед подъездом была воткнута куцая елка, наличие которой сразу номинально превращало двор в более благоприятный и, соответственно, дорогой, поскольку елка, если верить соседке с первого этажа, проходила по всем документам как «зелень», и двор числился как «зеленый». Недостроенная подземная парковка, которую обещали достроить уже шесть лет, также делала дом почти элитным. Но пока что парковка представляла собой нагромождение бетонных плит, с торчащими из них уродливыми прутьями. Плиты были оформлены очень даже в современном городском стиле, то есть раскрашены неумелыми граффити и похабными надписями. «Город рассчитан на количество, а не на качество жизни, поэтому застраивают здесь чуть ли не каждый свободный сантиметр пространства. Город – источник прибыли, причем немаленькой, а прибыли хочется всем», – привычно подумал Фред, даже не подумал, а скорее в очередной раз объяснил себе, почему никто не занимается парковкой, чтобы не рассердиться на нерадивых сограждан.

В подъезде пахло приготовленной рыбой: видимо, консьерж недавно поужинал. Запах рыбы просочился за Фредом в лифт и висел в крохотном пространстве жестоким напоминанием о его, Фреда, одиночестве до самого пятого этажа.

Пока он занимался ужином, то есть ставил чайник, доставал и выкладывал в миску затвердевшие булки, варил сосиски, он включил радио, чтобы хоть чем-то разбавить томительную скучную тишину. «…провели испытание компактного ядерного устройства большой разрушительной силы. Как сообщается, случившееся не отразится на радиационном фоне соседних государств…» – забубнило радио. Фред подошел к приемнику и с силой нажал кнопку выключения.

– Как мне все это надоело! Ненавижу, ненавижу новости, ненавижу радио, ненавижу людей! – отошедший к окну Фред снова подскочил к радио и рывком выдернул вилку из розетки, схватил приемник и засунул его в шкаф, хлопнув дверцей.

Обессилев от ненависти и обиды, он сел на стул, сжал голову руками. «Не могу так больше, – в отчаянии думал он. – Это не жизнь! Как мне надоело жить в постоянном страхе, что когда-нибудь человечеству хватит мозгов начать войну, что люди никогда не научатся жить в мире! Как мне хочется спрятаться, чтобы не слышать об этих ужасных событиях, оградиться от многократно перевранной ради привлечения зрителей и слушателей информации! Мне не хочется быть частью этого зловещего мира, я хочу отключиться от этой информативной помойки, от этих кошмаров, которые создают люди!»

Сердце Фреда бешено колотилось, в глазах потемнело, в горле что-то набухло и мешало кислороду поступать в легкие. Фред задышал часто. Такое уже случалось с Фредом и прежде: иногда он слишком эмоционально воспринимал происходящее, слишком болезненно реагировал на некоторые события. Особенно это касалось событий масштабных и межгосударственных. Когда он слышал о том, что где-то люди воюют, или испытывают ядерное оружие, или о каких-то политических конфликтах, им овладевала паника. Его состояние в такие минуты было похоже на истерику: его била дрожь, немела рука или нога, он испытывал необъяснимую ярость, которая прожигала его насквозь, наливала огнем все его тело.

Впервые такое с ним произошло, когда на протяжении нескольких месяцев все вокруг старательно раздували тему очередного конца света. Он пришел домой после работы, Наташа где-то задерживалась. По телевизору по всем каналам говорили только об этом: целые передачи посвящались тому, как в разных странах люди готовятся к этому событию, чуть ли не каждый второй рекламный ролик на все лады обыгрывал мифическую катастрофу, все фильмы были посвящены только этому. Он нашел канал, который всегда придерживался политики развлечь и рассмешить аудиторию, и погрузился в какой-то сериал. Вдруг серию прервали на середине, и на весь экран Фред увидел странную картину, снятую, похоже, любительской камерой: на хорошо узнаваемой улице собралась толпа, которая была в настоящей панике. Люди кричали, плакали, толкались перед камерой, что-то наперебой кричали. В их руках были плакаты с удручающим содержанием. Они гласили, что все умрут, что наступили последние дни, что ничто не спасет человечество. Фред почувствовал, как его виски сдавила резкая боль, он схватился ладонями за голову и застонал. «Что ждет нас двадцать первого декабря?» – бесстрастным голосом проговорил диктор, и Фред снова застонал от пронзительной раздирающей его голову боли. «Мы все вам покажем», – снова сказали с экрана, и Фред, зажимая уши, выбежал из комнаты. На кухне он немного пришел в себя. Боль унялась, но его руки дрожали мелкой дрожью, тело пробирал озноб. Затем он погрузился в странное забытье, оцепенение и просидел так, в полной неподвижности, до Наташиного прихода.

Фред был рад, что Наташа не видела его в таком унизительном состоянии. С того вечера подобные состояния стали повторяться регулярно. Он не мог нормально ездить в метро, потому что эта паника особенно настойчиво преследовала его именно в подземелье, он не мог воспринимать адекватно информацию из новостей. Ему постоянно казалось, что его жизнь в опасности, что вокруг него бродят смерть и уныние, что все хорошее кончилось и он, больной какой-то неизлечимой болезнью, неизбежно умирает. Врач на время развеял его опасения, сказав, что такой же болезнью болеет треть городского населения, что вызвана она больными нервами и лечится вполне успешно отдыхом и режимом. Однако, несмотря на слова доктора, Фред чувствовал, что его жизнь теперь не может быть нормальной.

Когда Фред очнулся, часы показывали полночь. Он встал и сделал несколько шагов по кухне, стараясь превозмочь ноющую боль во всем теле. Чайник давно остыл. Дрожащими пальцами Фред снова его включил, потом включил конфорку под кастрюлей для сосисок. Тело по-прежнему ныло, и Фред снова сел за стол, зная, что справится с этой невыносимой болью ему поможет только время и сытный ужин.

Глава 3

Фред посмотрел на часы: до собеседования с потенциальным новым начальником оставалось пятнадцать минут. Он подошел к зеркалу, облокотился на край раковины. Глубокий вдох, закрыть глаза, медленный выдох. Фред открыл глаза и пристально посмотрел на свое отражение в зеркале. Высокий уверенный лоб, четкие, немного резкие черты лица, сжатые в тонкую полоску губы. Слишком напряжены губы, они выдают, что он нервничает; нужно их немного расслабить. Он улыбнулся.

– Все отлично! – уверенно сказал он своему отражению.

И все действительно было отлично. Фред идеальный претендент на эту должность, у него есть рекомендации от человека, к мнению которого в этой компании прислушиваются все без исключения. Фред, без всякого сомнения, сумеет произвести впечатление на своего потенциального работодателя, ведь в конце концов не зря же он столько времени потратил на изучение человеческой психологии, на то, чтобы научиться максимально точно определять психотип нужного человека, на то, чтобы научиться предельно эффективно контролировать свои эмоции и владеть ситуацией. Фред был готов к этому собеседованию больше, чем кто бы то ни было. И помимо всего прочего, он был профессионал в своем деле – он много лет занимался рекламой, знал потребности этого рынка и как их удовлетворить.

Фред еще раз взглянул на свое лицо: волосы идеально уложены, щеки идеально гладкие. Он провел пальцем по бровям, придавая им тоже идеальную форму. Затем он поправил галстук и ворот рубахи, дотронулся до циферблата дорогих наручных часов, надетых скорее для того, чтобы соответствовать компании, бросил последний взгляд в сторону зеркала и вышел из туалетной комнаты.

Он постучал в дверь нужного кабинета ровно за тридцать секунд до назначенного времени. Никто не отозвался. Он постучал еще раз и заглянул внутрь: кабинет был пуст. Он вошел. Едва он затворил дверь, как она вновь открылась и в проеме показалось симпатичное женское личико. Это, судя по всему, была секретарша.

– Эдуард Владимирович будет через минуту, – сообщила она грубоватым для ее внешности голосом. – Хотите чая, кофе, воды? – заученно предложила она.

– Нет, благодарю, – Фред вежливо улыбнулся.

Девушка скрылась за дверью, а Фред погрузился в свои мысли. Не мешало продумать еще раз сценарий предстоящего разговора. Поздороваться, улыбнуться, сделать полшага, не больше, навстречу Эдуарду, протянуть руку для пожатия. Предложит сесть – сяду здесь, спиной к окну, хорошая позиция. Попросит начать диалог – повторю то, что написал в резюме, несколько раз, три, нужно произнести слово «творчество» и «креативный». Помимо этого неплохо вставить в речь слова, внушающие интерес ко мне как к специалисту, но ни в коем случае не шаблонные. Например, личностный потенциал, неординарный подход, реакция с продуктивным результатом. Нет, это какая-то глупость, неграмотное словосочетание.

– Доброе утро, Федор Алексеевич!

– Здравствуйте, Эдуард Владимирович! – Фред двинулся в сторону вошедшего, протянул ему руку.

– Присаживайтесь, прошу вас.

Эдуард Владимирович сел на то место, которое выбрал для себя Фред перед его приходом. Теперь оставалось только два свободных стула: напротив сидящего спиной к окну Эдуарда и рядом с ним; обе позиции неудобны. Поколебавшись секунду, Фред выбрал «боковой» стул. Сидеть боком к собеседнику неудобно: приходится постоянно сидеть в пол-оборота, в напряженной позе, поворачивать голову. Но, во всяком случае, так они оба оказывались в одинаково неудобном положении.

– Ну что же, Федор Алексеевич, резюме я Ваше видел, рекомендации от Анатолия Петровича тоже получил и считаю Вас вполне достойным предлагаемой позиции. Однако у меня довольно строгие требования к кандидатам на это место. Сами понимаете, зарплата более чем приличная, работа ответственная, но интересная, бонусы, премии, благодарности, само собой, так что есть, за что побороться. Вы, скажу сразу, подходите нам больше других кандидатов, но все же у меня есть, так сказать, некоторые сомнения. Поскольку у Вас есть шанс занять вакантную позицию, воспользуйтесь им наилучшим образом, – он коварно улыбнулся.– Вот Вам первое испытание: удивите меня.

Эдуард Владимирович слегка развернул стул, чтобы сидеть к столу боком и лицом к Фреду, откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Его большая лысая голова при этом спокойно устроилась между плечами, взгляд стал равнодушно-отстраненным.

Отупляющее отчаяние овладело Фредом. Что хочет от него этот человек? Почему он так неприятно и холодно на него смотрит? Почему вообще он, Фред, взрослый мужчина, должен играть в эти игры? Он, взрослый человек с хорошим образованием и немаленьким опытом работы, он, знающий свое дело со всех возможных сторон, он, безоговорочно достойный хорошего рабочего места, сидит здесь, перед другим взрослым человеком, который повелевает ему удивить его, словно Фред собачка, которая за лакомство в руках хозяина исполняет все его команды. Фигура Эдуарда сразу представилась Фреду пугающе огромной и мерзкой. Этот человек походил теперь на огромную жабу с рыхлым шершавым телом, которая открывала мерзкий квадратный полный мелких острых зубов рот, чтобы квакнуть, изрыгнуть на Фреда новую порцию унижения. Фреду сделалось противно. Но отступать нельзя. Если уж влез в это болото, то выйти из него сухим, не унизившись, не получится.

Замешательство Фреда длилось несколько секунд, но он не позволил себе ничем его выдать. Он спокойно, немного медленнее, чем хотел, поднялся с места и подошел к стойке с чайными пакетиками и тарелками с какими-то сладостями, взял три больших печенья и начал ими жонглировать. На его лице застыла натурально сфабрикованная счастливая улыбка. Он подкидывал печенье вверх, отчего в стороны летели крошки. Подбросив печенье еще несколько раз, Фред поймал их и сунул одно себе в рот, после чего сел на прежнее место.

Эдуард во время представления сидел с ничего не выражающим лицом; лицо его оставалось каменным все время, пока испытуемый садился на стул и жевал печенье. Когда Фред проглотил последний кусок и встал, чтобы попрощаться и уйти, Эдуард протянул ему руку, довольно улыбнулся и сказал:

– Вы приняты, приступаете завтра, завтра же, я надеюсь, мы успеем уладить все формальности, – после чего попрощался и вышел из кабинета.

Фред не ощутил особой радости от своей победы. Он унизился, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы получить место. «Люди ненормальные, но от них никуда не денешься», – подумал Фред и тоже вышел из переговорной.

Документы на прежней работе ему выдали неохотно. Все были удивлены его таким неожиданным уходом. Начальник посетовал на его опрометчивость: Фред мог просто сказать, что его что-то не устраивает, попросить прибавки к зарплате или поменять клиентов, если ему надоело с ними сотрудничать. Фред ценный специалист, и ему наверняка пошли бы навстречу.

Он расстался с коллегами довольно холодно, может быть, потому, что никогда не испытывал ни к кому из них особой симпатии. Все они были слишком современными, слишком увлечены работой и нацелены на прибыль.

Вечером этого же дня Фред пригласил Наташу в ресторан. Замаячившие впереди перемены наполнили его душу каким-то смутным азартом, захотелось развлечься, расслабиться, может быть, даже повеселиться.

* * *

«Наташа сегодня очень хороша», – отметил про себя Фред. Он заметил, что она сделала другой макияж, не такой, какой делала обычно: сегодня она нанесла на веки золотистые тени, контур подвела еле заметной коричневой линией, ресницы, слегка тронутые тушью, выглядели естественно и ненавязчиво.

Фред, как это ни парадоксально, разбирался в женском макияже. Он был по натуре любопытен и привык уделять внимание любой новой информации. Эти знания он черпал из женских журналов, которые листал в ожидании своей очереди в парикмахерских. Фред также отметил изящество Наташиного наряда: простое кремовое платье средней длины, перехваченное на талии ярким тоненьким пояском. Никакой откровенной эротики, только изящество, ставшее сильным оружием в руках женщины, умеющей им пользоваться.

Он сидел и любовался Наташей, которая замерла, глядя куда-то вдаль, мимо него. Он не произнес еще ни слова, кроме приветствия, хотя с момента их встречи прошло уже пятнадцать минут. Наташа тоже молчала. Фред оставил без внимания даже ее многозначительный взгляд, словно спрашивающий его мнение о том, как она выглядит. Наташу, как и любую женщину, иногда настигали сомнения в присутствии любимого мужчины: правда ли она хороша? Нравится ли она ему? Не считает ли он ее наряд скучным или, наоборот, вызывающим? Но Фред был неумолим: ни единым словом не выдал он своего восхищения.

Наташа совсем расстроилась. Она так переживала перед сегодняшней встречей, так старательно выбирала образ. Она хотела выглядеть мило, спокойно, уверенно и в то же время сексуально. Подчеркнуто простое платье было выбрано специально, чтобы Фред (этот наблюдательный педант) почувствовал, что она настолько уверена в себе, что в любом, даже самом простом платье может затмить признанную красавицу. Она специально воспользовалась золотистыми тенями, чтобы создать иллюзию легкости и беззаботности; не стала сильно красить ресницы, чтобы не перегрузить макияж, отказалась от помады в пользу едва заметного блеска. Все, буквально все было продумано до мелочей и должно было служить определенной цели и производить определенное впечатление.

Стоит отметить, что Наташа, как настоящая современная женщина, неплохо в этом разбиралась. Она понимала, что макияж может быть разным, что существуют целые многошаговые схемы по его нанесению, что быть женщиной в хорошем смысле этого слова – целая наука, требующая затрат в виде усилий и времени. Ей нравилось постоянно быть разной, постоянно менять свой образ, «играть» разных героинь. Это пристрастие к сценической игре в жизни было часто обусловлено чисто прагматическими соображениями: желанием понравится нужным людям, добиться расположения и доверия, чтобы заручиться необходимой (чаще в работе) поддержкой. Может быть, психологом Наташу назвать было нельзя, но у нее было некое внутреннее чутье, помогавшее ей определить, кого хочет видеть перед собой собеседник, после чего она просто придерживалась определенной линии поведения и использовала дозволенные данным образом мимику и жесты. И совершенно естественно, что к поведенческой тактике она также успешно добавляла свой «новый» внешний вид, чтобы производить нужное впечатление на нужных ей людей.

Фред портил ей всю игру. Он никак не выдавал своего отношения к ее облику, от прямых вопросов умело уклонялся. Но была у их отношений и оборотная сторона: Наташа не хотела ни в кого играть, она хотела быть самой собой, особенно после того как год назад они съехались. Однако понять, насколько это «сама собой» нравится Фреду, было невозможно. Наташа замечала, что Фред очень внимателен к ее внешности, внимателен к деталям, он словно постоянно оценивает ее, но положительную ставит ей оценку или нет, никогда не сообщал. Наташа пыталась постоянно поменять в своем облике какую-нибудь мелочь, чтобы не прерывать этой своеобразной игры, но в глубине души она начинала почти ненавидеть Фреда за его скрытый садизм, за то, что он такой сложный, прекрасно при этом понимая, что его сложность (которая проявлялась не только в желании мучить людей своей непроницаемостью) как раз и была самой его привлекательной чертой – женщин тянет к чудакам.

Подошла официантка. Наташа и Фред сделали заказ, ни разу не взглянув друг на друга. Когда официантка отошла от их столика, Фред посмотрел на Наташу и наконец нарушил тягостную тишину вопросом:

– Ты не против, если завтра к нам приедет Паша? Нам надо поговорить о делах.

– Нет, – мягко ответила Наташа. Из всех знакомых Фреда он единственный ей нравился. Искренний, немного наивный, Павел располагал к себе всех. Единственное, что не нравилось Наташе, это его работа.

– И что же вы будете делать? – спросила она.

Фред хмыкнул.