ЛЮБОВЬ И ВЕРА

Эффект бумеранга

– Ты меня называешь часто «потерянным», признаюсь тебе, как лучшему другу, – ты прав. Ты меня пилишь, что я не могу жениться. Ну, не вижу я никого, никто не зацепил меня, как Она, понимаешь? На кого ни посмотрю – она в мозгах, начинаю сравнивать – всегда сравнение в Ее пользу. Хочешь, расскажу тебе эту историю, такое у меня уж нынче настроение…

Это началось в последний год учебы в академии. Девчонки были у меня, конечно, но все не то, как-то несерьезно и неглубоко, помнишь, песня такая была: «Любовь без радости была, разлука будет без печали». И, вдруг однажды я увидел Ее.

Какова она? Слушай, я не совсем пьян, так, чуть-чуть, но помню все, как сейчас.

Длинные ноги, длинная юбка, тончайшая талия, стянутая широким поясом. Пышные волнистые волосы цвета спелого ореха прикрывали узкую спину и синие-синие глаза. Заметь – не голубые, а синие, как у гуцулок. А как она шла! Нет, она не шла. Она плыла…плавно, ровно, гордо. На прямом, как у гимнастки, плече – белый тонкий ремешок небольшой сумочки, в правой руке – зонтик. И все. Я понял, что пропал…

– И ты помнишь все в таких подробностях? Это же сколько лет прошло, лет пять?

– Ну да, правильно, пять лет и помню даже выражение ее гордого лица, а уж свои эмоции… – те же, что и сейчас.

– Ну, ну, Ромео ты наш, и чем все это, я так понимаю, закончилось?

– По-дурацки, почти трагично.

– Я быстренько навел «досье». Первокурсница, очень порядочная, любит животных, потому и поступила на зоофак. Много читает, с однокашниками особенно не водится. Живет на квартире с одной сокурсницей, в общежитие почти не ходит, на «скачки» – тоже. Зовут Вероника. Собрал я эти сведения и понял, что у меня шансов мало. Думал, думал: чем же ее зацепить? Прежде всего я стал часто «мозолить» ей глаза и здороваться – вежливо, с поклоном. В первый раз она удивленно посмотрела на меня, но на приветствие ответила. Потом, при встречах, будто невзначай, она уже улыбалась в ответ на мою улыбку, потом я пару раз слегка ее толкнул, извинившись и расшаркавшись. В общем, стал работать на имидж юного интеллигента, и, знаешь, мне это даже стало нравится. Дружки заметили мои перемены, стали подшучивать, естественно, особенно старался Жора, болтун и пустышка. Но незаменимый в компаниях. По его иногда слишком заинтересованным вопросам однажды я понял, что он тоже «положил на нее глаз». – Андрей задумался на мгновение, отхлебнул глоток вина и продолжил:

– А тут – роскошное лето. Июнь. Накануне шли щедрые дожди, и такая вокруг была сочная чистая зелень. Снизу – газоны, цветники, сверху – вековые деревья. Ты же помнишь, какая красивая академия в любое время года. А тут роскошь неимоверная, и… сессия, и Вероника, которая из головы не идет ни днем, ни ночью. Что делать? Ну что обычно мужики делают в таких случаях? Правильно. Собрали мы с Жорой быстро сумку с «горючим» и пошли на Верхнее озеро как бы обдумать ситуацию. Когда бутылки опустели, стало как-то скучно, и Жора предложил:

– А слабо бутылкой попасть в эту березку? Я стал возражать:

– Ты что! Осколки будут, опасно, брось ты это! Но Жора настаивал:

– Да кинь ты!

Размахнулся – и бутылка со звоном разлетелась осколками в разные стороны.

Я только головой помотал, но что говорить, дурь это все. Посидели мы до сумерек, как всегда, анекдоты травили. Потом Жора предложил:

– Смотри, какая красота кругом, давай девчонок соберем, а ты Веронику свою пригласишь, она же любит природу?

– Да. Любит. Но как ее пригласить, вот вопрос.

– А я знаю, я познакомился с Ленкой, которая живет на квартире вместе с Вероникой, она тоже любит природу. Давай попробуем договориться на эту субботу.

Не знаю, как ему удалось уговорить Веронику с Леной, до сей поры не знаю. Думаю, что я Веронике тоже нравился. Влечение было взаимным.

В субботу, с самого утра, мы стали готовиться к вечеринке. День тянулся как резиновый, наконец настал назначенный час.

Настроение было, сам понимаешь, какое. Я был на пике счастья. Рядом шла Вероника – улыбающаяся, всем своим существом впитывающая весь этот пышный многоцветный праздник юного лета, такого же прекрасного, какой была она.

Почему-то Жора привел нас на то же самое место, на котором были с ним последний раз.

Пока девушки оформляли «полянку», мы с Жорой решили искупаться. Как сейчас помню, вода была превосходная, в меру бодрящая. Нанырялись, наплавались, в ушах было полно воды, я помню – совсем оглох. И надо же мне было, выйдя на берег, направиться к той самой березке, чтобы, опершись на нее, прочистить уши. Только я переступил на другую ногу, как острая боль пронзила меня насквозь. На мой вопль сбежались все. Я быстро понял, что случилось: я наступил на крупный осколок разбитой Жорой бутылки.

Вероника прибежала первой. Кровь хлестала из порванной вены струей. К чести Вероники, она не испугалась вида крови, быстро сорвала с шеи тонкий сиреневый шарфик. Скрутила жгутом и туго обкрутила им ногу, заставила лечь на спину и задрать кверху раненую ногу. Я был готов резать ногу еще раз, только чтобы Вероника так нежно и заботливо спасала меня. Когда кровь приостановилась и все успокоились, Вероника неожиданно жестко спросила:

– И какая же это сволочь могла такое сделать? Неужели не понятно, как опасны эти осколки, это же все равно как мину подложить, это же мог только так называемый человек сделать…

И тут Жора простодушно сказал:

– Какая? Да мы тут на днях и развлекались, и вот он – результат.

Надо было видеть лицо Вероники: на нем было «написано» все – возмущение, гнев, даже отвращение. Она вдруг молча повернулась и стала собирать свои вещи. Я похолодел. Я сразу понял, что я ее теряю навсегда. Все пытались уговорить ее остаться, но она спокойно и твердо сказала:

– Я с такими не общаюсь. Ленка, пойдем отсюда!

Потом, при случайных встречах, она сухо отвечала на мои приветствия и молча отворачивалась. Вот так, не начавшись, закончилась моя «лав стори». Еще один урок в мою жизненную копилку, старый, как мир: «Что посеешь – то и пожнешь».

Эффект бумеранга, одним словом.

Умереть от любви и печали

– Знаешь, есть у меня одна необычная, печальная история. Хочешь, расскажу? В непонятное время мы с тобой живем. Вроде бы оно и мирное, но сколько трагедий и смертей! Люди начинают привыкать к гибели других, если это не касается лично их. А когда теряют близких, родных – тогда такая боль врывается в сердце, и жизнь человека становится другой. До и после потери. Погибает, умирает один, а сколько остается полуживых – двое, трое, пятеро? Мало у нас пишут об этом, а надо. Помнишь, у Хемингуэя: по ком звонит колокол? – он звонит и по тебе.

Вилена замолчала, глубже затянулась дымящейся сигаретой, погрузившись в далекие воспоминания.

– Самое опасное в том, – продолжала Вилена, – что люди потеряют в этой жестокости жалость и сострадание друг к другу. Давно я читала исследования ученого-антрополога, который доказывал, что и первобытные люди выживали в жесточайших условиях того времени только благодаря жалости к друг другу и состраданию…

Я молча сидела, предвкушая ее очередной рассказ о войне, о своей войне. Чутким, сострадательным сердцем видела она с закрытыми глазами смерть, горе, трагедии, искалеченные судьбы людей, читала их между строк в военных сводках побед и поражений. Но тогда об этом мало писали: надо было победить. Любой ценой, любыми потерями.

– Если хочешь, послушай. Это было в сорок шестом. Да, в тысяча девятьсот сорок шестом. Встретилась мне коллега из «районки» и говорит:

– Подарить тебе тему? Тогда слушай. На окраине Минска живет необычная женщина. Мне о ней рассказала Екатерина. По-моему, случай очень интересный, и это твоя тема. Если хочешь, поезжай. Вот тебе адрес.

Я поехала не сразу… Текучка, задания, суета как обычно. Вспомнила об этом как раз перед цервой годовщиной Победы. Дом действительно был на самой окраине Минска, да еще угловой. Ничего особенного. Дом как дом, только выделялся он особенной чистотой и порядком, обилием цветов, даже в начале мая. Яркие примулы, островки «собачьих» фиалок, голубели печеночницы. Все это было очень необычно в то время, когда люди только-только начали отходить от ужасов войны.

А тут – цветы! Простые, но ухоженные, сочные, яркие. На подоконниках, вокруг окон в консервных банках, самодельных деревянных ящиках висели, стояли, красными, розовыми, белыми букетами герани, бальзамины и другие неизвестные мне цветы. На мой стук вышла молодая женщина, почти девочка – тоненькая, с золотистой недлинной косой густых волос, обрамляющих крутыми колечками ее красивое лицо.

– Ты хозяйка дома? – с недоверием спросила я.

– Я. А вам нужен кто-то другой?

– Да нет. Если ты и есть хозяйка, то тогда я с тобой хочу поговорить.

Женщина спокойно и немного испытующе посмотрела на меня синими фиалковыми глазами. Этот взгляд смущал и притягивал, успокаивая и тревожа.

– Как много у тебя цветов! – воскликнула я, оглядываясь.

– Спасаюсь, – грустно ответила женщина. Я не поняла ее ответ и продолжала:

– И где можно набрать столько растений?

– Старые цветы зимуют в доме, потом я их черенкую, рассаживаю, ухаживаю. Больше не за кем.

– Да, труд большой, но как красиво! Как замечательно у тебя, как они душу радуют!

– Да, и немного успокаивают, – поддержала женщина.

– Давай знакомиться. Меня зовут Вилена.

– А меня просто Лена. У вас такое странное имя.

– Мои родители его придумали в честь Ленина. Я родилась почти в день его смерти. Вот родители меня и назвали: Вилена.

– Так мы с вами, выходит, одногодки, – задумчиво проговорила Лена. – А о чем хотели поговорить?

– Слушай, ведь мы с тобой ровесницы, давай на «ты», а? Просто поговорим. Нам, журналистам, все интересно. Вот ты, к примеру, создала такую красоту, люди ходят, радуются, настроение повышается, а значит, и работать будет легче, страшное скорее забудется.

– Если бы забылось… – Лена внимательно посмотрела мне прямо в душу, и я почувствовала, что она мне доверяет. Мы сразу понравились друг другу.

– Ладно, пойдем в дом, у меня чай травяной, есть два кусочка сахара.

В доме было также чисто и красиво, также буйно цвели герани. И почему-то было одиноко.

– Ты одна живешь? – почему-то шепотом спросила я.

– Да, почти что, – также тихо ответила Лена, – я и Лёня.

На мой вопросительный взгляд она жестом пригласила меня войти в соседнюю комнату. Я вошла и ахнула: у северной стены, на тумбочке, возвышался бюст молодого мужчины, вылепленный из глины.

– Это мой Лёня, только глиняный.

Она отвернулась, но я поняла, что она плачет. Я обняла ее за плечи, прижала к себе и почувствовала, как свое, трепещущее сердце Лены, скрытые рыдания, которые клокотали в ней, не находя выхода.

– Что же ты, не молчи, кричи, плачь, вой, не держи в себе, – я почти кричала, и она меня послушалась.

Из груди Лены вырвался такой вой, что я содрогнулась:

– О-о-о, о-о! Лёня, Лё-не-чка-а-а…

Мне стало страшно, я бросилась на кухню, набрала ковшик холодной воды и буквально окатила голову Лены. Она стала успокаиваться. Крупные слезы скатывались по ее лицу. Всхлипывая, она виновато посмотрела на меня и спросила:

– Я не испугала тебя?

– Что ты, что мне сделать, может, еще воды?

– Нет, спасибо, мне уже легче. Ты знаешь, я впервые себе это позволила. Прости меня, но и вправду стало чуть легче.

– Теперь ты должна говорить и говорить, тебе необходимо выговориться. Как же так, ты совсем одна, что-то надо придумать…

– Ничего не надо. Я уже ничего не хочу. Сейчас такое время, что у всех горя хватает, и люди по-разному его переживают, кто что потерял. Я потеряла главное – любовь и жизнь.

– Пройдет время – притупится боль. Ты такая замечательная, красивая, молодая. У тебя еще все будет, – искренне утешала я Лену. – Через два дня – годовщина Победы. Сколько радости и счастья принесла она нам!

Лена подняла заплаканное лицо и почти выкрикнула:

– Да, столько радости и счастья тем, у кого родные вернулись с бойни. Мы вырвали эту победу кровью и смертью. А ты не задумывалась, что в слове «Победа» слышится беда? Мы с Лёней очень старались. Партизанили, воевали. После освобождения Лёня ушел с Красной Армией добивать гадов, и снова – боль, слезы. Лёня погиб в Польше, – всхлипывая, продолжала она. – Через два месяца, как мы расстались. Я рвалась уйти с ним, но он просил меня остаться со своей матерью… Она умерла на второй день после похоронки. Не выдержало сердце. Теперь я совсем одна, даже ребенка не нажили.

Я снова стала ее утешать, говорила пустые банальные слова.

Лена остановила меня, дотронувшись холодными пальцами до моей руки.

– Спасибо тебе, но нет никаких слов, чтобы выразить мое положение, мое состояние. Как мало слов в человеческом языке, чтобы высказать все, что накопилось в душе! Если бы я могла, я бы хотела рассказать тебе, какая у нас была любовь. Это даже и не любовь, наверное. Было столько нежности, заботы, понимания, чувствования друг друга. Будто мы были братом и сестрою, мы были одно целое. Его нет – и у меня отмерла половина. Нет, не половина – я тоже умерла, стала другой после его гибели.

Да, я стала совсем другим человеком, которого я не знаю. Я начала себя изучать, понимать, но и это мне неинтересно. Я перестала гордиться собой, любить себя. Я не знала, куда себя деть, чем заняться. Особенно тяжелы были ночи. После смерти свекрови я не могла спать ночами. И тогда я брала глину, размачивала и лепила, лепила, лепила своего Лёню. И получилось! Правда, похож? – Лена показала фотографию Леонида. На меня задумчиво смотрел светловолосый юноша со спокойным взглядом больших светлых глаз.

– Мы с ним и внешне очень похожими были, – продолжала Лена. – Некоторые думали, что мы брат и сестра. И думали мы одинаково, и чувствовали, – опять тихо повторила Лена. – Теперь я умираю. Я хожу на работу, делаю, что положено, но жду ночи. Быстро засыпаю, и ко мне приходит Лёня. Каждую ночь, во сне. Мы с ним много разговариваем, но в основном летаем. Не рассказать этих сновидений никакими словами. Часто просыпаюсь – подушка мокрая от слез. И так не хочется просыпаться, а надо: кругом жизнь, люди, но я будто отдалилась от них, и они это чувствуют…

Потом мы долго молча сидели с Леной у бюста Лёни, затем пили душистый чай, и я не могла найти слов, чтобы утешить ее и помочь ей. Когда она меня провожала из дома, то вдруг сказала:

– Хочешь посмотреть, какая я теперь?

Она повела меня по тропинке в глубь сада, и мы остановились подле выкорчеванной яблони. Поваленное дерево с вырванными из земли корнями было все осыпано нежными бело-розовыми цветами.

– Видишь, как цветет яблоня в последний раз. Сосед жаловался, что яблоня бросает много тени на его грядки, и в конце концов он ее выкорчевал, даже не спросив меня. Осенью это будут дрова, самые лучшие, жаркие дрова…

Я уходила от Лены с тяжелым чувством утраты чего-то прекрасного и важного, непостижимого и пугающего… Потом текучка, суета, командировки. Смогла выбраться к Лене только в августе.

Дом очень изменился: как-то потускнел, цветов нигде не было, заколочены окна и дверь. Соседка сказала, что Лена умерла в июне. Во сне.

Вилена тяжело вздохнула и задумчиво продолжала:

– Прошло почти шестьдесят лет после нашей встречи с этой удивительной, прекрасной женщиной, созданной для любви, жизни и красоты. Я сердцем почувствовала, какая бы это была гармоничная пара. В чем была вина этих людей? Когда же люди перестанут убивать и калечить друг друга? Что нужно сделать, чтобы они поняли неприкосновенность другой и собственной жизни?

Перелом

Беда, как всегда, пришла неожиданно: слезая с подводы, Павел Иванович поскользнулся, грузное тело, потеряв опору, рухнуло почти под колёса. Страшная боль пронзила всё тело. Что-то хрустнуло, и семидесятилетний старик с закрытым переломом шейки бедра попал в районное хирургическое отделение.

– Ну, батя, ты теперь долго отдыхать будешь, – вынес приговор врач-хирург, тщательно оглядев старика, – такие переломы не скоро заживают. Постараемся на ноги поставить, но походка уже будет другой. Так что придётся привыкать к хромоте.

– Хромота меня не пугает, лишь бы скорее на ноги стать, нельзя нам отдыхать, жизнь не позволяет.

Жена восприняла несчастье стойко, утешала мужа, обещала ему скорое выздоровление с народными примочками, а сама в полном отчаянии: как ей теперь одной управиться с таким хозяйством – четыре овечки, корова, подтёлок, куры, да ещё парочку гусей оставила на развод. Одна надежда была на Леночку – младшую дочку, которая была замужем за бизнесменом, жила в Могилёве, нигде не работала, детей еще не было. Может быть, зять и отпустит помочь, хотя бы на первое время.

Еще беспокоило настроение мужа: он как-то сразу постарел, без улыбки встречал ее в переполненной палате, виновато расспрашивал о домашних делах.

Через две недели Анна Ивановна привезла мужа домой. С большим трудом с двумя соседями затащили Павла Ивановича в «залу» – самую большую комнату, в углу которой стоял большой цветной телевизор.

– Теперь, Иваныч, ты все программы пересмотришь, – весело приговаривал сосед Василий, бережно укладывая Павла Ивановича на тахту.

– Да ладно, с этими программами, лишь бы скорее на ноги подняться, как ей одной-то управиться, – кивнул Павел Иванович на жену.

Леночка приехала вечером, привезла много всяких редких продуктов и в плетеной корзине беременную пушистую серую кошку.

– А это еще зачем? – недовольно спросила Анна Ивановна.

– Это моя Алисочка, скоро она у нас в первый раз станет мамой и будут у нее такие же красивые котята, веселые и забавные и будут веселить нашего больного дедушку, – улыбаясь и гладя крутой лоб мурлыкающей кошки, ласково пропела Леночка. Ее лучистые серые глаза светились такой радостью, что у Анны Ивановны потеплело на душе впервые за эти дни. И все-таки она проворчала:

– И охота была тебе с нею возиться. У нас же мышеловки кругом, ты же знаешь, что мы кошек не держим.

– Ну и напрасно, – мягко возразила Лена. – Много потеряли, что не держите этих чудесных красавиц. Я так рада, что меня муж к ним приучил и многое про них рассказывал. Оказывается, они и для здоровья человека очень полезны, во всех смыслах: и на психику хорошо действуют, и воспаления разные лечат, просто мы про них еще очень мало знаем. Вот она и папу будет лечить, – пообещала дочь, взглянув на отца.

– Ну уж нет, – Павел Иванович хмуро посмотрел на Алиску, – бери её в свою комнату, и чтобы я её здесь больше не видел.

Знал бы Павел Иванович, как скоро он изменит свое мнение, этого не говорил бы.

Все началось с того, что Алиса стала осматривать весь дом, постепенно и не торопясь, иногда в некоторых местах долго задерживаясь, изучая незнакомые запахи. Особенно долго она обследовала кухню, заглядывая во все кастрюли и корзины, осмотрела даже поддувало русской печи.

В первые же дни ее пребывания в доме стало ясно, что Алисе особенно полюбились две комнаты – гостиная, где пластом лежал Павел Иванович, и кухня. Леночка пыталась приучить своенравную кошку к своей маленькой комнате, поставив кошачью корзинку в темный угол, постелив пушистые старые платки, но Алиса все решила по-своему.

Первым ее обнаружил в своей комнате Павел Иванович. Заснув после мучительных бесплодных раздумий только под утро, он проснулся почти днем от чьего-то пристального взгляда. Открыв глаза, Павел Иванович непроизвольно дернулся: Алиса, стоя на задних лапках, передними оперлась на его подушку и в упор разглядывала его лицо. Павел Иванович замер. Было интересно и немного жутковато. Почти нос к носу, глаза в глаза с крупной красавицей кошкой. Круглые зеленоват-осерые глаза Алисы выражали спокойствие, любопытство и даже, как показалось Павлу Ивановичу, сострадание. Казалось, животное понимало состояние больного человека и размышляло о возможной помощи. Павел Иванович почему-то быстро успокоился и стал так же спокойно рассматривать мордочку Алисы. Крупная голова, огромные глаза, белые длинные усы. «Какая красавица!» – подумал Павел Иванович и даже дыхание затаил, чтобы не спугнуть животное. Алиса, оскалив белоснежные клычки, что-то приветливо муркнула и, убрав лапки с подушки, задрав пушистый хвост, пошла по комнате. С этого момента они подружились. Любимым местом Алисы стала постель Павла Ивановича, а точнее, она часто спала или просто лежала на больном его бедре. Странное дело, Павел Иванович стал замечать даже некоторое облегчение от живой грелки, и, когда Алиса уходила по своим неотложным делам, он ждал ее прихода.

Жена и дочь очень удивились этой дружбе, а жена в шутку стала звать его кошатником; чувствовалось, что ей не нравится новая привязанность мужа. Когда вечером все собирались в его комнате, Анна Ивановна, косясь на Павла Ивановича, часто спрашивала дочку:

– Вот ты мне скажи, что с нее, этой кошки, толку? Она, наверное, и мышей в глаза не видала, только и делов, что кормить ее да ухаживать за ней.

Леночка терпеливо объясняла:

– Мамочка, а зачем ты разводишь на усадьбе цветы? Какой тебе с них прок? Ты же их не продаешь, в пищу не употребляешь, а вон сколько их у тебя, самых разных, с ними тоже очень много заботы.

– Сравнила… Как это без цветов? Они настроение поднимают, украшают жизнь, дом без цветов в палисаднике как женщина без прически.

– Мамочка, умница ты у меня, все правильно, а ты посмотри, какое красивое животное кошка, какое грациозное, ловкое, умное, очень доброе. Во Франции был один художник, который рисовал почти только одних кошек. А самое главное, мама, кошки не могут прожить сами, без человеческой доброты. Ведь люди когда-то приручили их, и бросать их на верную смерть очень жестоко.

Павел Иванович поддержал дочь.

– Вот посмотри, – глянул он на жену, – вот возьми и выкинь ее на мороз, на холод. Не выживет она, погибнет, она же беспомощная, как дите малое.

– Ну, прямо разжалобили, – засмеялась Анна Ивановна, – ладно, пусть живет, жалко, что ли. Сейчас людей никто не жалеет, а вы о кошках и собаках…

– Да, мама, жестокое время сейчас, но ведь и мы в этом тоже виноваты. Если бы каждый человек понимал, для чего он живёт на земле, все было бы иначе и друг к другу относились бы по-другому.

Павел Иванович с удивлением посмотрел на дочь и спросил:

– А ты, дочка, знаешь, зачем живешь? Мы вот с матерью и то не знаем, да и задумываться об этом некогда, все бегом да бегом. Я стал совсем недавно об этом думать, когда свалился и лежу. Теперь свободного времени много стало и о жизни подумать можно.

Понимая, что сказал коряво и невыразительно, Павел Иванович замолчал, удивляясь словам дочери. Как это она хорошо, складно говорит и так, будто мысли его читает.

Леночка продолжала:

– Папа, так жить нельзя, иначе можно превратиться просто в рабочую лошадку, потерять смысл жизни, а это для человека – самое страшное. Видишь, нет худа без добра. Тебя беда настигла, трудно тебе, но зато есть время подумать о жизни, посмотреть по телевизору, как люди живут в различных странах, как они работают и отдыхают.

Анна Ивановна слушала молча, сложив на круглом животе усталые руки. Она гордилась своей любимицей, которую еще в школе дразнили «философом» и прочили большое будущее. Леночка и вправду поступила в университет, с отличием его закончила, преподавала в институте, а потом встретила своего бизнесмена, вышла за него замуж и шестой год сидит дома, создает уют и красивую жизнь мужу. Анна Ивановна считала, что дочь живет неправильно, ненадежно. Мало ли что может случиться в дальнейшем, так что же, начинать жить сначала?

Леночка всегда ее успокаивала:

– Мамочка, я время даром не теряю, серьезно учу английский, слежу за всеми новостями, не теряю старых друзей. Я понимаю, что в этой жизни надо надеяться только на себя.

Мать откровенно любовалась дочерью, такой изящной, городской, доброй и разумной. Вспоминала свою молодость, ведь когда-то, будто в прошлой жизни, она была учительницей начальных классов, тоже любила свою работу, потом замужество, война, дети. Чтобы прокормить троих детей, пришлось завести большое подворье, полноценная работа стала просто невозможной. Сейчас она понимала, что характер изменился не в лучшую сторону, душа очерствела, оттаивая только с детьми и внуками…

Через несколько дней Алиса «принесла» трех котят в своей корзинке в комнате Леночки. Неделю она не показывалась в зале, и Павел Иванович даже скучал. Ему не хватало такого мягкого, уютного, живого тепла Алисы, ее успокаивающего мурлыканья. И боль, казалось, усиливалась, однако Павел Иванович терпел, понимая, что кошка занята очень важным делом.