Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории

В историографии XXI в. пенитенциарная тематика устойчиво пользуется популярностью среди зарубежных ученых[60 - См. подробнее: Васильева С.А., Эрлихсон И.М. «Новая культурная история» (о перспективах методологии ««интеллектуальной истории» и «истории социальных практик» в междисциплинарных историко-пенологических исследованиях) // Вестник Рязанского государственного университета. 2017. № 3. С. 48–56; Васильева С.А. От истории норм к истории идей: к вопросу о новых методах исследования проблемы генезиса пенитенциарных реформ // Историческая психология и геополитика: мат. XLI Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 18 мая 2017 г. / под ред. С.Н. Полторака. СПб., 2017. С. 136–141.]. В рамках истории, криминологии, социологии, филологии, пенитенциарной педагогики и других дисциплин защищаются диссертации, посвященные изучению становления социального института тюрьмы, и связанных с ним властных отношений. Особо отметим исследование Ф. Хардман «Истоки тюремной реформы конца XVIII в. в Англии»[61 - Hardman Ph.J. The origins of late eighteenth-century prison reform in England. PhD thesis, University of Sheffield. 2007.], основанное на методе лингвистического анализа дискурса английских пенитенциарных реформ XVIII столетия. Диссертант прослеживает «язык реформы» в политических дебатах и публицистической деятельности интеллектуалов эпохи, обращается к «языку реформы» на государственном и местном уровнях, анализирует «риторику власти» – призывы к реформе и «просвещенный оптимизм», которым эти призывы сопровождались. Признавая активную роль языка и текста, Ф. Хардман вписывает в социально-культурную историю английских пенитенциарных реформ еще одну страницу, которая демонстрирует возможность использования анализа нарративных структур в конструировании исторической реальности. Диссертационное исследование М. Уайта посвящено изучению эволюции системы публичных наказаний в Англии с 1783 по 1868 гг.[62 - White M.T. Ordering the Mob: London’s Public Punishments, c. 17831868. PhD thesis. University of Hertfordshire. 2009.]. Автор анализирует не столько сами практики экзекуций, сколько психологию толпы, реакция которой на «зрелищность» наказания представляется своеобразным маркером эпохи. Изменения в исследовательских практиках и складывание нового биографического жанра – персональной истории, «основным исследовательским объектом которой являются персональные тексты, а предметом исследования – «история одной жизни» во всей ее уникальности и полноте»[63 - Репина Л. П. Новая биографическая история // Диалог со временем. 2001. Вып. 5. С. 7.] – в очередной раз привлекло внимание исследователей к личности и наследию Дж. Говарда[64 - Erb M.C. The Rhetoric of Reform: Metaphors of Disease in John Howard’s The State of the Prisons. PhD thesis. University of Vanderbilt. 2009.].

Отечественная историография и методология по понятным причинам оставалась в стороне от «культурного переворота» в мировой историографии вплоть до середины 1980-х гг., равно как сравнительно дольше преодолевала влияние марксизма в исторических исследованиях. Прорыв в новом понимании исторической реальности, связанный с обогащением инструментария российских гуманитариев новыми тенденциями развития мировой науки[65 - Пушкарев Л.Н., Пушкарева Н.Л. Ментальность (менталитет) // Энциклопедия «Кругосвет». Режим доступа: http://www.krugosvet.ru/ articles/ 105/1010513/1010513a1.htm (дата обращения: 23.01.2018).], пришелся на 1990–2000 гг. Упоминаемая нами статья Ж. ле Гоффа появилась в общественно-научном альманахе «Thesis», созданного с целью ознакомить научное сообщество России с наиболее важными, но недостаточно известными для русскоязычного читателя, трудами ведущих зарубежных ученых в области общественных наук в 1994 г., и практически сразу была также напечатана в одном из ведущих реферативных журналов «Социальные и гуманитарные науки». Развитие в отечественных исследованиях нового исторического метода – интеллектуальной истории – изучение идей через культуру, биографию и социокультурное окружение их носителей, привело к появлению оригинальных и серьезных исследований социальных, культурных, религиозных и личностных практик в английской истории эпохи Просвещения[66 - См. например: Эрлихсон И.М. В поисках идеала: генезис английской утопической мысли второй половины XVII – начала XVIII веков. Saarbrucken, 2011; Соколов А.Б. Английский характер: немецкий травеолог XVIII века в зеркале современной культурной антропологии // Диалог со временем, 2012. Вып. 39. С. 59–78; Идеи и люди: интеллектуальная культура Европы в Новое время / под ред. Л. П. Репиной. М., 2014; Высокова В.В. «Светская» и «духовная» история в Британии в эпоху Просвещения: рационализация религии и секуляризация исторического письма // Диалог со временем, 2014. Вып. 48. С. 76–94; Айзенштат М.П. История в воспитании подрастающего поколения Британии XVIII века // Диалог со временем, 2019. Вып. 67. С. 315–322; Барлова Ю.Е. Помогать нельзя наказывать, терпеть нельзя просить? Бедность и помощь нуждающимся в социокультурном пространстве Англии Нового времени. Спб., 2018; Васильева С.А. «В темнице был, и вы пришли ко Мне…»: история зарождения практики тюремного служения в протестантской традиции и его влияние на ход пенитенциарных реформ в Америке, Европе и России. М., 2019 и др.]. Современные российские историки приступили к детальному рассмотрению исторических событий с опорой на источники и освобождению истории от устоявшихся предрассудков или «политических заказов».

К сожалению, отечественного тюрьмоведения этот процесс коснулся в меньшей степени, поскольку, следуя дореволюционной и советской историографической традициям, данная прикладная дисциплина развивалась как подотрасль юридических наук. Современные российские исследователи истории английского уголовного правосудия XVIII–XIX вв. продолжают развивать политико-юридический подход в толковании «эпохи Кровавых кодексов». П. Тепляшин, к примеру, задавшись целью «выяснить проработанность российской наукой теоретической парадигмы английского тюрьмоведения», разделяет взгляды дореволюционных и советских правоведов на преобразования системы наказания как «непреложной задачи государства и общества»[67 - Тепляшин П.В. Истоки и развитие английского тюрьмоведения: монография. Красноярск, 2005. Режим доступа: http://refdb.ru/ look/1749013-p5.html. (дата обращения: 05.06.2015).]. На аналогичных позициях построены историко-правовые диссертационные исследования начала XXI в.[68 - Маруков А.Ф. Тюремная политика Англии и Уэльса: историко-правовое исследование: автореферат дис… доктора юр. наук. СПб., 2001; Андреященко РА. Пенитенциарная система Англии и Уэльса в XVI–XX вв.: историко-юридическое исследование: автореферат дис… канд. юр. наук. Екатеринбург, 2006.] Воспользовавшись метафорической терминологией Ж. ле Гоффа, можно заключить, что подобная нормативистская история английской системы исполнения наказаний как определенного социального института является «становым хребтом» выработанной российской наукой «теоретической парадигмы английского тюрьмоведения». Используемый в истории права нормативистский подход превращает историю английской «эпохи карательной сдержанности» в историю норм, санкций, законов и постановлений (ле Гофф называет «узко-юридические концепции» и право – пугалом историка!!![69 - См. подробнее: Васильева С.А. Является ли история государства и права «становым хребтом» истории УИС? // Перспективные направления научных исследований по истории уголовно-исполнительной системы России: материалы Всероссийской научно-практической конференции (г. Москва, 6 марта 2018 г.). М., 2018. С. 21–25.]), исключая из предметного поля исследования исторический контекст.

Обращая внимание на то, как далеко продвинулись зарубежные историки-пенологи в изучении процессов становления и трансформации системы исполнения наказаний, хочется выразить надежду на освобождение отечественного тюрьмоведения от «оков» политико-юридического подхода и ожидание появления аналогичных исследований, которые позволят реализовать интегративный потенциал современного социокультурного анализа. Представляемая вниманию читателя монография является попыткой заполнить существующую лакуну и представить отечественный «ответ» на «вызовы» зарубежных историков. Общим историко-методологическим ориентиром для авторов стал метод культурно-интеллектуальной истории, предполагающий постановку нетрадиционных вопросов к историческому источнику. По мнению Р. Шартье, предметом интеллектуальной истории являются коллективные представления, ментальное оснащения и интеллектуальные категории, имеющих всеобщее распространение в ту или иную эпоху[70 - Шартье Р. Интеллектуальная история и история ментальностей: двойная переоценка? // Новое литературное обозрение. 2004. № 66. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2004/66/shart2.html (дата обращения: 10.06.2017).]. Историки и социологи отходят от взгляда на культуру как на «отражение общества, надстройку, что-то вроде сахарной глазури на торте», и начинают рассматривать ее с антропологических позиций, включая в вышеозначенное понятие как высокую культуру, так и «культуру повседневности, то есть обычаи, жизненные ценности и образ жизни, стихийным представления и чувства, которые тут явно предпочитаются идеям и системам мысли»[71 - Берк П. Историческая антропология и новая культурная история // Новое литературное обозрение. 2005. № 75. Режим доступа http:// magazines.russ.ru/nlo/2005/75/ne5.html. (дата обращения: 15.04.2018).].

Современное гуманитарное знание, переосмысливая социальную реальность, предлагает «переопределить общество» и рассматривать его как систему, состоящую из конкретных людей и из отношений между ними. По справедливому утверждению А.В. Дроздовой, логика изучения повседневности высвобождается из рамок тотального классического дискурса и становится особым самостоятельным объектом изучения, ядром которого являются взаимодействие человеческих индивидов, как на физическом, так и на эмоционально-ментальных планах[72 - Дроздова А.В. Визуализация повседневности в современной медиакультуре: дисс… докт. культурологии. М., 2017. С.6.]. Здесь уместно процитировать Л. Февра, который отмечал, что «нет нужды долго доказывать, что психология, то есть наука, изучающая ментальные функции непременно должна вступить в связь с социологией… и что не менее необходимыми являются ее постоянные соотношения с рядом трудноопределимых дисциплин, чья совокупность традиционно называется историей»[73 - Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 97.].

Предлагаемая читателю монография состоит из девяти глав, каждая из которых, словно мозаичная часть, является вкладом в изучение социокультурного контекста рассматриваемой эпохи. Форма структурирования материалы – научные очерки, объединенные в цикл, связанный общим сюжетом. Это позволило авторам сохранить собственный научный стиль и точку зрения. Идейный багаж английского Просвещения – неиссякаемый источник исследования для историка, правоведа, философа, социолога и педагога. Большинство английских просветителей уже нашли своих биографов, почитателей, подражателей, апологетов и критиков в российской научной мысли. Их наследие скрупулёзно изучено, положено в основу классических и фундаментальных теорий, на его основе построены учебники и до сих пор защищаются серьезные диссертации. В связи с этим ценной находкой для отечественного исследователя становится возможность открыть современному читателю еще не известные или малоизвестные имена, прикоснуться к еще не исследованному идейному «багажу» и проследить его рецепцию в последующих межкультурных коммуникациях.

Поскольку главы монографии представляют собой независимые очерки на основе интеллектуального анализа аутентичных исторических источников, удобнее представить материал по главам.

Первая глава посвящена уникальному историческому источнику – «Ньюгейтскому календарю»[74 - The Newgate Calendar Comprising interesting memoirs of the most notorious characters / by A. Knapp and W. Baldwin. In 5 vols. L.1824–1828.] или «Библии преступного мира» как называли эти издания современники. В истории уголовно-правовых учений «Календарь» традиционно презентуется как важная веха в становлении криминологии как науки[75 - См. например: Уилсон Дж. Слово «криминология»: филологическое исследование и определение //Актуальные проблемы экономики и права. Т. 10. 2016. № 3. С. 227–250; Горшенков Г.Н. Креативные эскизы, навеянные «причинами экономической преступности» // Вестник Нижегородской академии МВД России. 2017. № 3(39). С. 207–209; Койсин А.А. История становления и развития уголовной (криминалистической) регистрации // Сибирский юридический вестник. 2018. № 2(81). С. 104–115.]. К непосредственным источникам «Календаря» можно отнести материалы судебных заседаний центрального уголовного суда Олд-Бейли, но главным образом, это разнообразная печатная продукция в виде баллад, правдивых признаний, последних «предсмертных слов» и исповедей узников знаменитой Ньюгейтской тюрьмы[76 - Англ. Newgate, Newgate Prison – главная тюрьма Лондона с XII века по 1902 г. Расположена была у северных (Новых) ворот лондонского Сити, в непосредственной близости от уголовного суда Олд-Бейли, откуда в тюрьму перевозили приговорённых к смертной казни.], чья жизнь, как правило, заканчивалась петлей.

В зарубежной историографии проблема преступности Англии в XVIII в. и ее репрезентация в средствах массовой информации детально освещены в коллективных монографиях, исследованиях Э. Снелл, П. Кинга, Т. Хитчкока, Р. Шумахера, П. Лайнбо, Ф. Макклина, А. Маккензи, Дж. Спргаггс[77 - Albion’s Fatal Tree: Crime and Society in Eighteenth Century England / by D. Hay, P. Linebaugh, J.G. Rule, E.P. Thompson, C. Winslow. L., 2011; Snell E. Discourses of criminality in the eighteenth-century press: The presentation of crime in The Kentish Post, 1717–1768 // Continuity and Change. 2007. № 22(01). P. 13–47; Snell Е. Perceptions of violent crime in eighteenth-century England: a study of discourses of homicide, aggravated larceny and sexual assault in the eighteenth-century newspaper. PhD thesis. University of Kent, 2004; King P. Newspaper reporting, prosecution practice and perceptions of urban crime: the Colchester crime wave of 1765 // Continuity and Change. 1987. № 2. P. 423–454; King P. Newspaper reporting and attitudes to crime and justice in late-eighteenth and early-nineteenth-century London // Continuity and Change. 2007. № 22 (1). P. 73–112; Hitchhock T., Shoemaker R. London lives. Poverty, crime and making of modern city, 1690–1800. Cambridge, 2015; Linebough P. The London hanged: crime and civil society in the 18th century. New York, 2006; McFlynn F. Crime and punishment in 18

century England. Routledge, 1989; McKenzie A. Tyburn’s Martyrs: Execution in England, 1675–1775. Bloomsbury, 2007; Spraggs G. Outlaws and Highwaymen: the Cult of the Robber in England from the Middle Ages to the Nineteenth Century. Pimlico, 2001.], а также целой серии работ Г. Дерстона[78 - Durston G. Victims and Viragos: Metropolitan Women, Crime and the Eighteenth-century Justice System. L, 2007; Durston G. Crime and Justice in Early Modern England: 1500–1750. L., 2004; Durston G. Whores and Highwaymen: Crime and Justice in the Eighteenth-Century Metropolis. L., 2012; Durston G. Wicked Ladies. Provincial Women, Crime and the Eighteenth-Century English Justice System. Cambridge, 2013.]. Хочется особенно выделить монографию Р. Уорда[79 - Ward R.M. Op. eit.], в которой представлена аналитическая панорама самых разнообразных жанров печатной криминальной литературы (столичные газеты, публицистика, гравюры, материалы судебных заседаний Олд-Бейли, исповеди преступников, записанные капелланами Ньюгейта, «Ньюгейтский календарь»), в то время как большинство других исследователей фокусируют внимание на каком-то одном из жанров.

В отечественной историографии «Ньюгейтский календарь» привлекает внимание преимущественно филологов, как предтеча «ньюгейтского романа» и английской детективной литературы, что нашло отражение в диссертационном исследовании и статьях И.А. Матвеенко[80 - Матвеенко И.А. Восприятие английского социально-криминального романа в русской литературе 1830-1900-х гг.: дисс… доктора фил. наук. Томск, 2014., Матвеенко И.А. Генезис и жанровые особенности ньюгейтского романа (к постановке проблемы рецепции ньюгейтского романа в русской литературе XIX в.) // Известия Томского политехнического университета. Т. 309. 2006. № 6. Социально-экономические и гуманитарные науки. С. 211–215.]. Блестящая статья томского историка Н.В. Карначук, напротив, посвящена материалам, идейно предшествовавшим «Календарю», а именно английским плутовским романам, памфлетам, площадным балладам, анализ которых позволяет выявить диапазон, в котором трактовалась вечная тема преступления и воздаяния.

Уникальность интерпретации искомого исторического источника в данном следовании состоит в том, что она базируется на теоретических положениях психологической антропологии, до сих пор актуальных в науках о культуре. По определению Т.Р. Вильямса, «психологическая антропология изучает судьбу индивидов в специфическом культурном контексте и интерпретирует полученные данные разнообразными психологическими теориями»[81 - Psychological Anthropology. The Hague / ed by T.R. Williams. P., 1975. P. 26.]. Ее предмет чрезвычайно обширен, но в избранном нами ракурсе рассмотрении преступления с точки зрения мотивации его субъектов, с одной стороны, и общественности в поиске универсальных форм нейтрализации преступной агрессии, с другой, мы фокусировались преимущественно на анализе эмоционально-психологических состояний[82 - О методологическом инструментарии и перспективах историографического направления «история эмоций» см.: Чеканцева З.А. Эмоции как призма постижения истории // Историки в поисках новых перспектив / под ред. З.А. Чеканцевой. М., 2019. С. 339–353.], а также специфики проявления и восприятия насилия в социальном и духовно-интеллектуальном контекстах исследуемой эпохи. Поэтому мы привлекали широкий круг отечественных и зарубежных исследований по криминальной психологии, в числе которых классические труды Ч. Ломброзо, М.Н. Гернета, П.Н. Тарновской, Е.Н. Тарновского, А.А. Левенстима, Ю.М. Антоняна[83 - Ломброзо Ч. Преступный человек. Мидгард, 2005; Ломброзо Ч. Женщина. Преступница и проститутка. М., 2019; Гернет М.Н. Детоубийство. М., 1911; Тарновская П.Н. Женщины-убийцы. СПб., 1901; Тарновский Е.Н. Преступления против жизни по полам, возрастам и семейному состоянию // Юридический вестник. 1886. Кн. X. С. 276–297.; Левенстим А.А. Суеверие и уголовное право. М., 2012; Антонян Ю.М. Криминология. Избранные лекции. М., 2004.], а в части, касающейся специфики женской преступности обращались к идеям выдающихся философов XX столетия Симоны де Бовуар[84 - Бовуар С. де., Сартр Ж-П. Аллюзия любви. М., 2013.]и Эриха Фромма.[85 - Фромм Э. Бегство от свободы. М., 2006.]

Вторая глава «Анатомия преступлений в поздней публицистике Д. Дефо» логически продолжает развивать проблематику, связанную с психологической спецификой криминальной мотивации в социокультурном контексте описываемой эпохи. Классифицируя социальные характеры в европейской культуре раннего капитализма и более поздних эпох, Э. Фромм выделял эксплуататорский тип, реализующий себя через разрушение объекта своих отношений. Безусловно, к данному типажу относятся самые знаменитые лондонские преступники XVIII столетия – Джон Шеппард и Джонатан Уайлд, ставшие героями биографических очерков Даниэля Дефо, опубликованных в течение 1724–1725 гг.[86 - [De/ое D.]The history of the remarkable life of John Sheppard. L., 1724; Defoe on Sheppard and Wild: The history of the remarkable life of John Sheppard. A narrative of all the robberies, escapes etc. of John Sheppard. The True and Genuine Account of the Life and Actions of the Late Jonathan Wild by Daniel Defoe/ ed. with an introduction by R. Holmes. Harper perennial, 2004; Defoe D. The true and genuine account of the life and actions of the late Jonatan Wild, not made up of fiction and fable,but taken from his own mouth, and collected from papers of his own writing. L., 1725.]

Безусловно, жизненный путь и творчество Дефо прекрасно освещены как в зарубежной, так в отечественной историографии, и библиографический корпус научных трудов, затрагивающих направления деятельности этого удивительного человека – литературной, политической, экономической, социально-реформаторской, – был бы слишком внушительным, чтобы приводить его в формате введения[87 - В числе классических биографических исследований: Sutherland J. Defoe. L., 1937; Backscheider P.R. Daniel Defoe: His Life. Baltimore,1989; Guilhamet L. Defoe and the Whig novel: a reading of the major fiction. New York, 2010; Novak T. Daniel Defoe: master of fictions. Oxford, 2011; Каменский А.В. Даниэль Дефо. Его жизнь и литературная деятельность: биографический очерк. М., 2014. Режим доступа: https://www.litres. ru/andrey-kamenskiy/daniel-defo-ego-zhizn-i-literaturnaya-deyatelnost/ chitat-onlayn/ (дата обращения: 30.10.2017); Урнов Д.М. Дефо. М., 1990. Анализ литературного наследия Д. Дефо представлен: Leslie S. De Foe ‘s novels // Hours in a library. Vol.1. L. 1899. P. 1–47; Watt I. The rise of the novel. California, 2000; Molesworth J. Chance and the Eighteenth century novel: realism, probability, magic. Cambridge, 2010; Елистратова А.А. Английский роман эпохи Просвещения. М., 1966. Громова И.А. Среда и личность в романах Даниэля Дефо: автореф. дис… канд. филол. наук. Н-Новгород, 2005; Эрлихсон И.М. Третья» женщина эпохи Нового времени в английском просветительском романе (Даниэль Дефо) // Диалог со временем. 2013. Вып. 43. С. 281–307; Маслова М.А. Проблема жанрового определения произведений Д. Дефо и Дж. Свифта // Вестник Мининского университета. 2014. № 1(5). С. 7.]. В ракурсе нашего исследования мы обращались преимущественно к тем работам, в которых в той или иной меры затронуты пенитенциарные аспекты его литературного наследия.

Коллизии жизни писателя складывались так, что ему пришлось познакомиться с тюремным бытом знаменитой Ньюгейсткой тюрьмы, может быть, поэтому его персонажи, оказываясь по ту сторону закона, вынужденно взаимодействовали с английской уголовно-исполнительной системой. Но в отличие от Молль Флендерс и Джека-полковника, рожденных фантазией Дефо, Шеппард и Уайлд – реальные люди, чьи биографии презентуются через призму мифологизации как одной из форм интерпретации событийной истории. Миф как синтез реального и идеального базируется на архетипе, проявляющемся в зависимости от социального измерения конкретной эпохи. Используя компаративно-биографический метод, мы показываем, как события жизни реальных исторических персонажей, преломившись через архетипическую оппозицию свой/чужой, трансформировались в миф, обретший самостоятельную жизнь в коллективном сознании и отразившийся в разнообразных сферах художественной культуры в течение последующих столетий. В подобном ракурсе биографии Шеппарда и Уайлда освещались в ограниченном числе зарубежных и отечественных исследований[88 - Howson G. Thief-Taker General: Jonathan Wild and the Emergence of Crime and Corruption as a way of life in 18

century England. L., 1970; Moore L. The Thieves’ Opera: The Remarkable Lives and Deaths of Jonathan Wild, Thief-taker and Jack Sheppard, House-breaker. Penguin books, 1998; Skirboll A. Thief-Taker Hangings: How Daniel Defoe, Jonathan Wild, and Jack Sheppard Captivated London and Created the Celebrity Criminal. L., 2014; Подгорский А. Английские романисты о первом гангстере Европы, «Верховном вороловителе» Англии: очерк Д. Дефо «Жизнь и деяния покойного Джонатана Уайльда», роман Г. Филдинга «История жизни покойного Джонатана Уайльда Великого» // Факт и вымысел в английской литературе XVII–XVIII вв. Магнитогорск, 1993. С. 42–77.]. Детальный анализ оригинальных текстов, как с исторической, так и литературной точек зрения, позволил нам прийти к заключению, что именно они стали выполнять функцию ресурса для последующих дискурсов и репрезентаций образов Шеппарда и Уайлда.

Третья глава знакомит читателя с ярким текстом эпохи – малоизвестным трактатом одного из величайших мыслителей английского Просвещения Бернарда Мандевиля «Расследование причин участившихся казней в Тайберне»[89 - Mandeville B. An Enquiry into the Causes of the Frequent Executions at Tyburn (1725) // Free ebooks by Project Gutenberg: Режим доступа: http:// www.gutenberg.org/files/37650/37650.txt (дата обращения: 01.07.2016).]. Идейное наследие этого философа-моралиста пока еще не удостоено в отечественной научно-исследовательской практике должным вниманием. Между тем, философские проблемы, которые публицист затрагивал в своих эссе, заслуживают глубокого интеллектуального анализа. Бернард Мандевиль – мыслитель, «остро чувствовавший пульс своего времени» – работал на стыке философии и художественной литературы, и зарекомендовал себя не только как глубокий философ и экономист, но и незаурядный психолог.

В зарубежной историографической традиции научный интерес к творчеству Б. Мандевиля возникает, благодаря фундаментальному оксфордскому изданию 1924 его «Басни о пчелах» в сопровождении грандиозного научного комментария, включающего биографические данные, критическое эссе, обширные библиографические сведения[90 - Mandeville B. The fable of bees or, private vices, public benefits /ed. by F.B. Kaye. Vols.1–2. Oxford, 1924.]. Среди работ, в которых освещались различные грани его нестандартных идей, можно назвать исследования Ф. Кэя, Р. Крэйна, Дж. Хардера[91 - Kaye F. The writings of Bernard Mandeville. A Bibliographical survey // Journal of English and German Philology. 1921. №. 20. P. 419–467; Crane R. Bernard de Mandeville // Philological Quarterly. 1934. № 13. P.122123; Harder J. The authorship of A Modest Defence of publick stew, etc // Neophilologus. 1933. № 18. P. 200–203.], сборник статей под редакцией И. Праймера[92 - Mandeville Studies: New Explorations in the Art and Thought of Dr. Bernard Mandeville (1670–1733) / еd. by I. Primer. The Hague, 1975.], монографии Т. Хорна и М. Голдсмита[93 - Horne T. The social thought of Bernard Mandeville. New York, 1978; Goldmith M. Private Vices, Publick Benefit: Bernard Mandeville’s social and political thought. Cambridge, 1985.].

В отечественной научной литературе впервые «открыл» философско-этические и социально-политические взгляды Б. Мандевиля для советского читателя сотрудник Института философии АН СССР А.Л. Субботин в биографическом очерке серии «Мыслители прошлого» в 1986 г.[94 - Субботин Л.Л. Бернард Мандевиль. М., 1986.] Сам автор называл свою работу «книгой о книге», так как предложил детальный философский анализ главного сочинения Мандевиля – знаменитой «Басни о пчелах»[95 - Мандевиль Б. Басня о пчелах или пороки частных лиц – блага для общества. М., 2000.]. Между тем, иные социально-философские и политические памфлеты и эссе автора редко подвергались детальному научному анализу в отечественной историографии и истории философской мысли[96 - См. например: Эрлихсон И.М. Памфлет Б. Мандевиля «Благопристойные аргументы в защиту государственных публичных домов»: к вопросу о цели написания и жанре // Диалог со временем. 2011. Вып. 37. С. 66–87; Марков М.В. «Басня о пчелах» Б. Мандевиля и ее восприятие в экономической науке XVII–XVIII вв. // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 5. 2003. № 1 (5). С. 138–143.]. Рассматриваемый в третьей главе памфлет, который представляет глубокий социально-философский анализ проблемы преступления и наказания в Англии в первой четверти XVIII в., практически неизвестен российскому исследователю. В работе А.Л. Субботина упоминается только название эссе. Более детальный анализ памфлета представлен в исследовании К.В Кованова «Бернард Мандевиль и общественная мысль Англии первой половины XVIII века»[97 - Кованое К.В. Бернард Мандевиль и общественная мысль Англии первой половины XVIII века. М., 2013.]. Авторы данной монографии в серии статей рассмотрели трактат в социально-культурном контексте эпохи и открыли российскому читателю уникальное произведение богатого идейного наследия английского Просвещения[98 - Подробно о трактате см.: Васильева С.А. Проблемы реформирования английской системы уголовных наказаний в памфлете Б. Мандевиля «Расследование причин участившихся казней в Тайберне // Научно-технические ведомости СПбГПУ. Гуманитарные и общественные науки. 2016. № 3 (251). С. 114–120. DOI 10.5862/JHSS.250.14; Эрлихсон И.М., Васильева С.А. К вопросу об отношении общества к преступности (по материалам английской публицистики первой трети XVIII века) // Вестник Рязанского государственного университета им. С.А. Есенина, 2016. № 3 (52) C. 48–58; Эрлихсон И.М., Васильева С.А. Мандевиль о реформировании уголовно-исполнительной системы (по материалам трактата «Исследование о причинах частых казней в Тайберне», 1725) // Политическая жизнь Западной Европы: античность, средние века, новое и новейшее время: IX Всероссийский научный семинар (к 85-летию профессора Е.В. Кузнецова). Арзамас, 12–13 октября 2016 г. С. 91–96; Эрлихсон И.М. Лондонская толпа на страницах английской публицистики первой трети XVIII века («Исследование о причинах частых казней в Тайберне» Б. Мандевиля, 1725) // Европа, Россия, Азия: сотрудничество, противоречия, конфликты: мат. II Международной научн. – практ. конф. Рязань, 2017. С. 281–285.].

В четвертой главе мы обращаемся к, пожалуй, самому малоизвестному произведению из творческого наследия английского романиста и драматурга Генри Филдинга – трактату «Исследование причин участившихся преступлений»[99 - Fielding H. An enquiry into the causes of the late increase of robberies, etc.. with some proposals for remedying this growing evil in which the present reigning vices are impartially disposed. L., 1751.]. Романы и пьесы Г. Филдинга традиционно являются предметом устойчивого интереса равно историков и филологов[100 - № 10. С. 144–150; Дьяконова Н.Я. К вопросу о Филдинге как сатирике и просветителе // Вестник Ленинградского университета. Серия ист. яз. и лит. 1956. № 2. С. 95–104; Алексеев М.П. Сатирический театр Филдинга // Алексеев М.П. Английская литература: Очерки и исследования. Л., 1991. С. 110–170; Зыкова Е.П. Пастораль в английской литературе XVIII века: дисс… докт. филол. наук. М, 1999; Зыкова Е.П. Генри Филдинг как моралист // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 70. 2011. № 5. С. 3–17; Зыкова Е.П. Эволюция классицизма в XVIII в. и английский роман // Studia Litterarum. Т. 3. 2018. № 3. С. 26–45; Уткина ОА. Английская провинция в романах Г. Филдинга: дисс… канд. филол. наук. Магнитогорск, 2006; Аникеева НА. Поэтика «комических эпопей» Генри Филдинга: дисс. канд. филол. наук. Балашов, 2006.]. В отображении жизненных вех писателя также нет историографических лакун, первое посмертное собрание его сочинений, изданное Артуром Мерфи[101 - The works of Henry Fielding, Esq: with the life of the author; in twelve volumes / ed.by A. Murphy. L., 1783.], уже сопровождалось литературно-биографическим очерком, а в XIX–XX вв. появились солидные жизнеописания, отличавшиеся исключительной детальной фактографией[102 - Lawrence F. The life Henry Fielding with notices of his writings, his times and his contemporaries. L., 1855; Dobson A. Fielding. L., 1883; Godden M.G. Henry Fielding. A memoir including newly discovered letters and records with illustrations from contemporary prints. L., 1910; Wilbur L.C. The History of Henry Fielding. In 3 vols. New Haven, 1918; Rogers P. Henry Fielding, a biography. L., 1979; Battestin M.C. Henry Fielding: A Life. Routledge, 1989; Paulson R. The Life of Henry Fielding: A Critical Biography. Wiley-Blackwell, 2000; Bertelsen L. Henry Fielding at Work: magistrate, businessman, writer. New York, 2000; Елистратова А.А. Филдинг: критико-биографический очерк. М., 1954; Соколянский М.Г. Творчество Генри Филдинга: Книга очерков. Киев, 1975; Эрлихсон И.М. Генри Филдинг и специфика историко-правового сознания в контексте преобразований английской уголовно-исполнительной системы XVIII столетия // Imagines mundi: альманах исследований всеобщей истории XVIXX вв. № 10. Сер. Альбионика. Вып. 5. Екатеринбург, 2019. С. 75–84.].

Шкала, по которой оценивается деятельность Филдинга на должности мирового судьи Вестминстера и Мидлсекса, простирается от патетического восхищения его гражданскими и личными добродетелями до более трезвой констатации, что великий писатель вполне коррелировал с духом времени, который не всегда требовал от человека идейной принципиальности. Независимо от исследовательской позиции, биографов роднит интерес к практической стороне деятельности судьи Филдинга, в то время как теоретическая составляющая, к сожалению, долгое время оставалась вне исследовательского фокуса. Не получили должного освещения анализируемые нами трактаты Г. Филдинга «Речь Большому жюри», «Истинное состояние дела Босаверна Пенлеза»[103 - Fielding H. A Charge delivered to the Grand Jury // Fielding H. An enquiry into the causes of the late increase of robberies and other robberies / ed. by M. R. Zirher. Oxford, 1988. P. 1—31; Fielding H. A true state of the case of Bosavern Penlez // Fielding H. An enquiry into the causes of the late increase of robberies and other robberies / ed. by M. R. Zirher… P. 31–61.], в котором Филдинг излагает свое видение относительно соотношения гражданской свободы и государственного вмешательства в частное пространство. Трактатом «Исследование причин участившихся преступлений…»[104 - Единственная работа, где представлен анализ трактата Г. Филдинга в контексте дискурса о предотвращении преступлений – статья Ф. Додсворта: Dodsworth F. Police and the Prevention of Crime: Commerce, Temptation and the Corruption of the Body Politic, from Fielding to Colquhoun // The British Journal of criminology. Vol. 47. 2007. Iss. 3. P. 439–454. Режим доступа: https://doi.org/10.1093/bjc/azl054/ (дата обращения 10.09.2019).] Филдинг фактически заложил теоретически-концепту-альные основы британской правоохранительной практики, реализуемой Джоном Филдингом на протяжении следующих десятилетий. Безусловно, процесс создания английской полиции и роль «слепого судьи» Филдинга – это отдельная тема, получившая великолепное освещение преимущественно в зарубежной[105 - Melville Lee W.L. A History of Police in England. L., 1901; Leslie-Melville R. Life and Work of Sir John Fielding. L., 1934; Critchley T.A. A History of Police in England and Wales, 900-1966. New York, 1972; Tobias J.J. Crime and Police in England: 1700–1900. New York, 1979; McMullan J. The political economy of thief-taking // Crime, Law & Social Change. 1995. Iss. 23. P. 121–146; Johnston L. The Rebirth of Private Policing. L., 1992; Beattie J. Crime and the Courts in England, 1660–1800.Oxford, 1986; Beattie J.M. Policing and Punishment in London, 1660–1750. Urban crimes and the limits of terror. Oxford, 2001; Beattie J. Garrow and the detectives: lawyers and policemen at the Old Bailey in the late 18

century // Crime, history and societies. Vol. 11. 2007. № 21. Режим доступа: https://journals.openedition. org/chs/212 (дата обращения 10.09.2019); Beattie J.M. The First English Detectives: The Bow Street Runners and the Policing of London, 1750–1840. Oxford and New York, 2012.], и отчасти в отечественной историографии[106 - Гуринская А.Л. Полицейская деятельность в Великобритании до создания полиции: ранее средневековье – XVIII век // Вестник Орловского государственного университета. Серия Новые гуманитарные исследования. 2015. № 6 (47). С. 14–20; ГуринскаяА.Л. Полицейская деятельность в Великобритании до создания полиции: середина XVIIIXIX вв. // Вестник Орловского государственного университета. Серия Новые гуманитарные исследования. 2015. № 5 (46). С. 32–38.], потому, выдерживая формат интеллектуальной истории, мы впервые в отечественной историографической традиции предприняли анализ его «Плана по предотвращению уличных разбоев…» (1753)[107 - Fielding J. A plan for preventing robberies within twenty miles of London with an account of the rise and establishment of real thief-takers. L., 1753.].

Пятая глава посвящена анализу одной из работ английского филантропа, историка, путешественника и коммерсанта Хэнвея – трактату «Одиночное тюремное заключение»[108 - Hanway J. Solitude in Imprisonment. With Proper Profitable Labour and a Spare Diet, the Most Humane and Effectual Means of Bringing Malefactors, who Have Forfeited Their Lives, Or are Subject to Transportation, to a Right Sense of Their Condition; with Proposals for Salutary Prevention. L., 1776.]. В зарубежной историографии Джонас Хэнвей обрел своего биографа: преподобный Р.Э. Джейн – священник методистской церкви – в 1929 г. составил биографию просветителя под заглавием «Джонас Хэнвей: филантроп, политик, автор»[109 - Jayne R.E. Jonas Hanway: Philanthropist, Politician, and Author (1712–1786). L., 1929.]. Социальная активность и филантропическая деятельность просветителя подробно освещены в монографическом исследовании британского исследователя Дж. Тейлора[110 - Taylor J.S. Jonas Hanway: founder of the Marine Society: charity and policy in eighteenth-century Britain. L., 1985.]. Детальное исследование взглядов и пенитенциарных проектов Дж. Хэнвея представлено в научных изысканиях современных историков: Ф. Додсворт рассматривает интеллектуальное наследие просветителя в области социального реформирования, выделив основной импульс его публицистики – стремление преодолеть негативный настрой английской элиты в отношении таких социальных девиаций, как проституция, преступность и нищета[111 - Dodsworth F. Habit, the criminal body and the body politic in England, c. 1700–1800 // Body & Society. 2013. № 19 (2–3). Р. 83–106.]. В диссертационном исследовании британского исследователя Филиппы Хардман представлен глубокий анализ пенитенциарных взглядов Джонаса Хэнвея[112 - Hardman Ph.J. Op. cit.].

В российской историографии об этом типичном английском интеллигенте XVIII столетия известно чрезвычайно мало. Энциклопедия Брокгауза и Ефрона в краткой биографической статье сообщает о купце и путешественнике Джоне Ганвее, который исследовал Каспийское море, подробно описал свое плавание и даже составил карту моря (однако неточную!)[113 - Ганвей, Джон // Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза, И.А. Ефрона. Режим доступа: http://dic.academic.ru/dic.nsf/brokgauz_ efron /26253/ (дата обращения: 16.06.2017).]. В качестве негоцианта Хэнвей путешествовал по России елизаветинских времен (даже пережил в России шестинедельный карантин после морской лихорадки, перенесенной в Иране) и изложил свои впечатления во внушительном четырехтомном издании «Историческое описание британской торговли через Каспийское море, с путевым журналом путешествия из Лондона через Россию, Германию и Голландию…». Даже этот его труд не получил должного внимания, и был «заново открыт» современными историками сравнительно недавно. В современной отечественной историографии к идейному наследию Хэнвея в области экономики и торговли впервые после значительного временного перерыва обратилась В. Сидорова[114 - Сидорова В.П. Британский взгляд на торговлю России и Ирана (по запискам Дж. Ханвея) // Вестник МГОУ. Серия: История и политические науки. 2010. № 3. С. 36–40.]. Общественная и филантропическая деятельность Дж. Хэнвея вскользь упоминается в связи с основанием воскресных школ и «многих других благотворительных учреждений». Интеллектуальное наследие Хэнвея в области социальной политики: борьба с бедностью и нищетой, организация системы охраны материнства и детства проанализировано в работе Ю. Барловой и М. Осиповой «Настоятельный призыв к милосердию: Джонас Хануэй в истории английской социальной политики»[115 - Барлова Ю.Е., Осипова М.С. «Настоятельный призыв к милосердию»: Джонас Хануэй в истории английской социальной политики // Вестник Ярославского государственного университета им. П.Г. Демидова. Серия гуманитарные науки. 2011. № 3. С. 10–16.]. Любопытное исследование деловых контактов английского купца Хэнвея и выдающегося русского историка В.Н. Татищева представил А. Майоров[116 - Майоров А.В. Древнерусские летописи в собраниях зарубежных библиотек // Российское государство в историческом измерении. Труды исторического факультета СПБГУ. Т. 15. СПб. 2013. С. 129–145.]. Таким образом, отечественная историография едва знакома с Хэнвеем путешественником и филантропом, идейному наследию просветителя в области пенитенциарного реформирования посвящены несколько статей одного из авторов данной монографии[117 - Васильева С.А. Пенитенциарный проект английского просветителя Джонаса Хэнвея // Научно-технические ведомости СПбГПУ. Гуманитарные и общественные науки. 2017. Т. 8. Вып. 3. С. 101–112. DOI: 10.18721/JHSS.8310; Васильева С.А. Репрезентация модели «земного чистилища» в памфлете Дж. Хэнвея «Одиночное тюремное заключение» // История, философия, педагогика, психология, право: сб. науч. статей с международным участием к 100-летию Российской революции 1917 г. Рязань, 2017. С. 18–22.].

Шестая глава предлагает еще раз обратиться к самой, пожалуй, «раскрученной» и одиозной личности в истории пенологии – Джону Говарду и труду всей его жизни «Состояние тюрем Англии и Уэльса»[118 - Howard J. The State of the Prisons in England and Wales. 4

ed. L., 1792.]. В зарубежной историографии оценка исторического значения интеллектуального наследия и практической деятельности Говарда испытала несколько ревизий. Заложенное в XIX столетии классиками истории криминологии и уголовного права панегирическое отношение нашло подтверждение в трудах историков первой половины XX в. В упоминаемом выше исследовании польско-британского криминолога Л. Радзиновича Джон Говард позиционируется как «человек исключительных моральных качеств» и «первое величайшее имя в пенологии»[119 - Radzinowicz L. A history of English criminal law and its administration… Vol. 1. Р. 13.], а в знаменитой классической работе супругов Уэбб филантроп представлен как «вдохновленный верой» борец за облегчение страданий узников[120 - Webb S. and B. Op. cit. Р. 32–33.]. Одним из лучших и наиболее подробных биографических исследований жизни и наследии Говарда в настоящее время считается работа М. Саутвуда «Джон Говард: тюремный реформатор. Рассказы о его жизни и путешествиях»[121 - Southwood M. John Howard. Prison Reformer. An account of his life and travels. L., 1958.].

В русле неклассического подхода наследие Говарда было пересмотрено: сторонники ревизионизма рассматривают процесс перехода к пенитенциарным учреждениям как результат изменения социальной природы наказания. Усмотрев в социальных реформах «разумный эгоизм», сторонники теории социального контроля склонны расценивать новаторства Говарда не как деятельность в пользу заключенных, а как естественную «санацию» общества от вредных элементов. Призывы реформатора к санитарии в тюрьмах (по медицинским соображениям) и к духовному попечению о заключенных (по религиозным), представлены как стремление огородить здоровое общество от «миазмов тюремной заразы» как в духовном, так и в медицинском плане. Так, Р. Купер охарактеризовал Говарда как «узколобого, нетерпимого, эгоцентричного, деструктивного и возможно умалишенного фанатика», который «провалил» движение за тюремную реформу[122 - Cooper R.A. Ideas and their execution: English prison reform // Journal of eighteenth-century studies. 1976. № 10 (Fall). Р. 75.]. А исследователь Р. Морган в провокационной работе «Божественная филантропия. Джон Говард: пересмотреть» убежденно доказывал, что усилия Говарда в отношении узников «породили большую жестокость, страдания и порок, нежели то, что он пытался своими действиями предотвратить»[123 - Morgan R. Divine philanthropy. John Howard reconsidered // The Journal of the Historical Association Vol. 62. 1977. № 206. Р. 391.]. Появление в современной зарубежной историографии диссертационных исследований, посвященных мировоззрению и отдельным аспектам деятельности Дж. Говарда[124 - Erb M.C. Op. cit.], свидетельствует об очередной актуальной ревизии наследия филантропа, интерпретации его идей с учетом социокультурного окружения и интеллектуального языка эпохи.

Для российского исследователя английский реформатор Джон Говард известен как врач, филантроп, инициатор и вдохновитель тюремных реформ, основатель социологического метода в юриспруденции. Говард дважды посещал Российскую Империю: исследовал госпитали и тюрьмы, декларировал перед российским правительством свои проекты пенитенциарного реформирования и устройства благотворительных лечебных заведений. В столетнюю годовщину смерти филантропа в рамках грандиозного по масштабам события – Четвертого Международного пенитенциарного конгресса в Санкт-Петербурге – русское правительство объявило конкурс «О значении наследия Дж. Говарда». Конкурсная комиссия в составе известных российских юристов под предводительством Н. Таганцева, оценив 15 работ, заключила, что ни одно эссе не заслуживает высшей награды (золотая медаль и премия), которую разделили между собой англичанин А. Гриффис и француз А. Ривьер, серебряную медаль присудили работе англичанина Э. Казалета[125 - Казалет Э.А. О значении Джона Говарда в истории тюремной реформы. М., 1892.]. В 1891 г. в серии «Жизнь замечательных людей» вышел первый серьезный отечественный биографический очерк, посвященный жизни и общественно-филантропической деятельности Говарда[126 - Слиозберг Г.Б. Д. Говард. Его жизнь и общественно-филантропическая деятельность (биографический очерк). СПб, 1891.]. Эта работа создала образ английского реформатора в отечественной историографии, который, в отличие от историографии зарубежной, за десятилетия практически не менялся, обогащаясь отдельными исследованиями панегирического характера. Криминологи и правоведы возвели «культ» первого пенолога, детально изучив предложенные им принципы тюремного содержания. По оценке известного отечественного юриста С.К. Гогеля, в учении Говарда предложены идейные основы гуманного обращения с заключенными («рациональная система мер борьбы с преступностью»), оказавшие значительное влияние на мировую пенитенциарную практику[127 - Гогель С.К. Вопросы уголовного права, процесса и тюрьмоведения. Собрание исследований. СПб, 1906. С. 490.].

Представляется интересным тот факт, что советская историография легко и без ревизии приняла «имидж» реформатора, сформированный в предшествующей научно-исследовательской традиции, а зародившаяся в 1960-е гг. наука – исправитель-но-трудовая педагогика с должным вниманием отнеслась к идеям трудового перевоспитания осужденных[128 - Наташев А.Е., Стручков Н.А. Основы теории исправительно-трудового права. М., 1967.]. Советских медработников также заинтересовал Говард-врач, который сыграл большую роль в организации борьбы с чумой[129 - Ревенок Н.Д. Рыцарь добра и справедливости. К 250-летию со дня рождения Джона Говарда // Медицинская сестра. 1976. № 12.]. Современные отечественные правоведы и пенитенциаристы в целом придерживаются оценки наследия Дж. Говарда, сформированной еще в дореволюционном тюрьмоведении. Изложенные английским реформатором принципы религиозно-нравственных основ тюремного заключения: переход к практике исправительного труда, введение четкого разделения осужденных на категории, отказ от «позорящих» унизительных наказаний, религиозное и светское обучение арестантов, досрочное освобождение для трудолюбивых и хорошо учившихся арестантов являются базисом международного пенитенциарного права, на основе которого разработаны национальные уголовно-исполнительные кодексы.

Несмотря на относительную изученность вопроса, обращение к темам филантропии и благотворительности в эпоху Просвещения, позволяет открывать в деятельности английского реформатора все новые грани[130 - Нахапетов Б.А. Джон Говард и его вклад в эпидемиологию чумы // Вопросы истории естествознания и техники. 2001. № 3. Режим доступа: http://vivovoco.astronet.ru/vv/papers/bio/howard.htm (дата обращения 06.07.2018); Чекалюк В., Подолян Т. Гений добра и любви к человечеству. Очерк о Джоне Говарде // RELGA: научно-культурологический журнал. 2015. № 8 (296). Режим доступа: http://www.relga.ru/Environ/ WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main (дата обращения: 08.12.2018).]. В стремлении сменить фокус нормативистского подхода к идеям Дж. Говарда, автором монографии опубликовано несколько научных статей, в которых наследие филантропа рассматривается в контексте христианского религиозного мировоззрения, характерного для идеологической основы социальных реформ XVIII в.[131 - Васильева СА. Христианская этика как интеллектуальный источник британских тюремных реформ XVIII века // Диалог со временем. 2017. Вып. 4 (61). С. 191–203; Васильева С.А., Тарасов О.А. Начало оформления правового статуса тюремного капеллана в Великобритании в конце XVIII-начале XIX века (к 245-летию возникновения института тюремных капелланов) // Ведомости уголовно-исполнительной системы, 2018, № 10. С. 11–19; Васильева С.А. Концепция тюрьмы в английской общественной мысли и её воплощение в современных международных пенитенциарных стандартах // Феномен унификации в истории / отв. ред. Е.Н. Кириллова. М., 2019. С. 223–236.]

Глава VII знакомит читателя с одной из самых ранних работ величайшего философа-утилитариста Иеремии Бентама, которая до сих пор остается неизвестной в российском правоведении – «Обзор законопроекта о каторжных работах»[132 - Bentham J. A View of the Hard-Labour Bill, Being an Abstract of a Pamphlet, Intituled, «Draught of a Bill, to Punish by Imprisonment and Hard-Labour, Certain Offenders’ and to Establish Proper Places for their Reception». Interspersed with Observations Relative to the Subject of the Above Draught in Particular, and to Penal Jurisprudence in General. L., 1778.]. Трактат уникален еще и тем, что это первый печатный труд Бентама с обозначенным авторством. Со своей первой работой «Фрагмент о правительстве» (1776) молодой публицист выступил анонимно, но произвел ошеломляющий эффект на читающую публику, и «ее успех все-таки открыл молодому человеку вход в лучшие дома избранного общества, сблизил его с замечательнейшими людьми Англии и Франции»[133 - Левенсон П.Я. Указ. соч.]. Вторая его работа осталась практически незамеченной не только для российских правоведов, но, что удивительно, для зарубежных исследователей, несмотря на многочисленные работы, посвященные вопросам реформирования системы уголовных наказаний в трудах знаменитого философа.

Как неисчерпаемо интеллектуальное наследие И. Бентама, так, кажется, невозможно упомянуть все многообразие исследовательских работ, посвященных его взглядам в области морали, права, философии, экономики и социологии. Поскольку для нас представляют интерес работы, посвященные анализу теории наказания И. Бентама, ограничимся упоминанием наиболее значимых в отечественной и зарубежной историографии. Основные проекты И. Бентама по вопросам реформирования системы уголовных наказаний приходятся на ранний период его деятельности – последнюю четверть XVIII столетия[134 - Bentham J. A View of the Hard-Labour Bill…; Bentham J. Panopticon or, the Inspection-house: containing the idea of a new principle of construction applicable to any sort of establishment, in which persons of any description are to be kept under inspection; and in particular to penitentiary-houses, prisons, poor-houses, lazarettos, houses of industry, manufactories, hospitals, work-houses, mad-houses, and schools: with a plan of management adapted to the principle. In a series of letters, written in the year 1787, from Checheff in White Russia, to a friend in England // The works Jeremy Bentham. Vol. IV. Edinburgh, 1843. P. 37–172; Bentham J. Panopticon versus New South Wales; or, The Panopticon Penitentiary System and the Penal Colonization System Compared, Containing 1. Two Letters to Lord Pelham. 2. Plea for the Constitution, anno 1803, printed, now first published. L., 1812.]. Монография на базе диссертационного исследования М.П. Мака «Иеремия Бентам: одиссея идей, 1748–1792»[135 - MackM.P. Jeremy Bentham: An Odyssey of Ideas 1748–1792. L., 1962.] посвящена как раз раннему творчеству мыслителя и детальному анализу отношения молодого Бентама к парламентским инициативам У. Идена и У. Блэкстона, а также его оценке деятельности и проектов Дж. Говарда. Исследование С. Финера[136 - Finer S.E. The Transmission of Benthamite Ideas, 1820–1850 // Studies in the Growth of Nineteenth-Century Government / еd. by G. Sutherland. L., 1972. Р. 11–32.] прослеживает дальнейшую эволюцию взглядов Бентама на преступление и наказание. Автор рассматривает первую работу мыслителя «Фрагмент о правительстве» как вхождение мыслителя в общественно-политическую дискуссию вокруг реформы уголовного закона и считает, что фигура Бентама (в том числе вследствие долгой жизни и творчества) обеспечивает преемственность между реформизмом восемнадцатого и девятнадцатого столетий. Из числа работ ревизионистов пенологии И. Бентама посвящены исследования Г. Химмелфар и Б. Родман[137 - Himmelfarb G. The Haunted house of Jeremy Bentham // Himmelfarb G. Victorian Minds: a study of intellectuals in crisis and ideologies in transition. New-York, 1968. Р. 32–81, Rodman B.S. Bentham and the Paradox of Penal Reform // Journal of the History of Ideas. Vol. 29. 1968. № 2. Р. 197–210. DOL1O.23O7/27O8576.]. В современной зарубежной историографии аллюзии к Паноптикону Бентама необычайно актуальны, и в связи с этим исследования взглядов мыслителя на цели и смысл наказания в современном обществе переживают настоящий бум[138 - Semple J. Bentham’s Prison. A study of the Panopticon Penitentiary. Oxford, 1993; Steadman P. The Contradictions of Jeremy Bentham’s Panopticon Penitentiary // Journal of Bentham Studies. Vol. 9. 2007. Р. 1–31; Quinn M. Jeremy Bentham, choice architect: law, indirect legislation, and the context of choice // History of European Ideas, 2017. № 43 (1). Р. 11–33; Gombert K. An opportunistic interpretation’ of Bentham’s panopticon writings // Journal of Bentham Studies. Vol. 16. 2014. Р. 1–16 etc.].

Британский историк Дж. Сэмпл посвятила рассматриваемому нами трактату небольшую главу в академичном труде «Тюрьма Бентама: исследование Паноптикона», в котором обозначила некоторое пренебрежение исследователей к ранним работам и воззрениям И. Бентама и «затененность» памфлета более поздним нашумевшим проектом Паноптикона[139 - Semple J. Op. cit. P. 42.]. Кроме того, автор отметила «сумбурную» внутреннюю структуру произведения, когда комментарии автора практически неразделимы с пунктами законопроекта, приписываемого знаменитым законотворцам второй половины XVIII в. У. Блэкстону и У. Идену. Открывая для российского исследователя этот не известный ранее памфлет, мы постараемся заполнить небольшую лакуну в отечественной ревизии наследия великого интеллектуала, что позволит установить более раннюю отправную точку генезиса и эволюции взглядов И. Бентама на устройство современной системы исполнения наказаний.

В современной отечественной научной мысли анализ пенологических теорий Бентама представлен в контексте более широкого рассмотрения взглядов мыслителя на государство и право[140 - Один из самых удачных современных анализов теории наказания И. Бентама представлен в монографическом исследовании: Тепляшин П.В. Указ. соч. Глава I, § 4. См. также: Остроух А.Н. Учение Бентама о праве: дис… канд. юрид. наук. М., 2002; Оксамытный В.В. Уголовная политика Англии в свете правового утилитаризма И. Бентама // Вестник Брянского государственного университета. 2012. № 2–2. С. 225–227; Ипполитова А.Г. Идеи совершенствования пенитенциарной системы в концепции Джереми Бентама // Известия Самарского научного центра Российской Академии наук. Т. 14. 2012. № 3. С. 183–186 и др.]. Рецепции многочисленных идей И. Бентама в России посвящены работы М.П. Айзенштат[141 - Айзенштат М.П. Иеремия Бентам и Россия: утилитаризм Н.С. Мордвинова // Философский век. Альманах 19: Россия и Британия в эпоху Просвещения. Опыт философской и культурной компаративистики. Ч. I. СПб, 2002. С. 28–38; Айзенштат М.П. Философ-реформатор Иеремия Бентам // Россия и Британия. Выпуск 3: В мире английской истории: Памяти академика В.Г. Трухановского / отв. ред. А.Б. Давидсон. М., 2003. С. 360–377; Айзенштат М.П. Идеи Иеремии Бентама в России // Россия и Европа: Дипломатия и культура. Вып. 3 / отв. ред. А.С. Намазова. М., 2004. С. 158–171.]. Бесспорно уникальным исследованием малоизученного аспекта научного творчества Бентама – взглядов мыслителя на бедность и социальную помощь – является работа Ю. Барловой «Надзор и прибыль» общественное призрение и социальная помощь в теоретических конструктах Иеремии Бентама»[142 - Барлова Ю.Е. «Надзор и прибыль» общественное призрение и социальная помощь в теоретических конструктах Иеремии Бентама // Диалог со временем, 2010. Вып. 33. С. 166–186.]. При рассмотрении проекта «Паноптикон» в традициях научной школы интеллектуальной истории автор актуализирует внимание на «знаке равенства», который мыслитель ставил между бедняком, попавшим в нужду, и преступником, как отправной точки построения его системы надзора за девиантами. Во всех упомянутых работах отечественной историографии в фокусе исследователей находится знаменитый Паноптикон, как воплощение консеквенциалистских взглядов И. Бентама. А. Ипполитова[143 - Ипполитова А.Г. Указ. соч. С. 185–186.] ссылается на русскоязычный перевод, подготовленный А.В. Комаровой и А.Г. Севастьяновой, который нам обнаружить не удалось. При рассмотрении обсуждаемой работы Бентама мы пользовались оригинальной англоязычной версией[144 - Васильева С.А. «Паноптикум» И. Бентама: история одной идеи // Запад и Восток: история и перспективы развития: сборник статей 30ой Юбилейной Международной научно-практической конференции / под ред. И.М. Эрлихсон, Ю.В. Савосиной, Ю.И. Лосева. Рязань, 2019. С. 507–510; Васильева С.А. «Проба пера» интеллектуала во власти: неизвестный проект Джереми Бентама // Imagines mundi: альманах исследований всеобщей истории XVI–XX вв. № 10. Сер. Альбионика. Вып. 5. Екатеринбург, 2019. С. 115–126.].

Восьмая глава фокусирует внимание на острой памфлетной полемике двух неординарных мыслителей эпохи – ортодоксального священника Мартина Мэдана и парламентария Уильяма Ромилли. Трактатом «Размышления об исполнительном производстве относительно наших уголовных законов, в особенности на выездных судебных сессиях»[145 - Madan M. Thoughts on executive justice with respect to our criminal laws, particularly on the circuits. L., 1785.] Мэдан обрушил критику на современную ему судебную систему, призывая не изобретать новых законов, а сосредоточиться на неукоснительном соблюдении существующих, то есть «кровавых статутов» в их кульминационной стадии! Ромилли ответил протестным памфлетом «Замечания по поводу недавней публикации “Размышления об исполнительном производстве”»[146 - [Romilly S.] Observations on a Late Publication, Intituled, Thoughts on Executive Justice L., 1786.], в котором, пожелав остаться анонимным, представил реформистскую позицию и выразил взгляды сторонников кардинальной либерализации и гуманизации системы уголовных наказаний. Однако в этом памфлетном поединке парламентарий не получил и половины славы, доставшейся трактату консервативного Мэдана!

Личность и интеллектуальное наследие популярного в свое время, но, по непонятным причинам до сих пор малоизвестного в отечественной историографии, Мартина Мэдана – религиозного и общественного деятеля второй половины XVIII в. – до сих пор не становились предметом исследовательского интереса ни в зарубежной, ни в отечественной историографии. Краткие биографические сведения о Мэдане содержатся в энциклопедических изданиях[147 - Encyclopedia Britannica Eleventh Edition // Режим достуиа:11Пр:// encyclopedia.jrank.org/LUP_MAL/MADAN_MARTIN_i726_i790_.html (дата обращения: 23.09.2017); Dictionary of National Biography// Режим доступа: http://www2.le.ac.uk/library/find/databases/o/oxforddictionary-ofnationalbiographyonline (дата обращения: 23.09.2017).], а также на страницах тематических интернет-проектов[148 - Everton-cum-Tetworth’s History Page // Режим доступа: http:// www.bernardoconnor.org.uk/Everton/Index.htm; The Cyber Hymnal Dedicated to the Glory of God // Режим доступа: http://www.hymntime. com/tch/bio/m/a/d/madan_m.htm (дата обращения: 23.09.2017).], однако исследования, в котором в полной мере были бы отражены его политические, социальные и философско-религиозные взгляды пока не представлено. Крайне редко встречаются исследования, в которых эпизодически затрагиваются его политические, социальные и философско-религиозные взгляды[149 - Krischer A. The Religious Discourse on Criminal Law in England, 1600–1800: From a Theology ofTrial to a Theology of Punishment // Religion and Politics in Europe and the United States: Transnational Historical Approaches. Washington-Baltimore, 2012. P. 85–99; Тепляшин П.В. Парадигма английской эпистемологии наказании: эпоха Просвещения и Нового времени // Проблемы теории права: личность, общество, государство: сб. научн. статей. Красноярск, 2009. С. 58–63; Кекина И.Б. Полигамия: плюсы и минусы, исторические предпосылки исчезновения // Психология XXI столетия. Новые возможности: сб. по мат. ежегодного Конгресса «Психология XXI столетия» / ред. Козлова В.В. Ярославль, 2016. С. 95–97.]. Поэтому главным, а точнее выражаясь, единственным источником при анализе взглядов М. Мэдана послужили оригинальные полнотекстовые произведения, версии которых доступны для исследователей. Первая попытка всестороннего анализа взглядов Мэдана на проблему совершенствования уголовного законодательства представлена авторами монографии[150 - Эрлихсон И.М., Васильева С.А. Идеология консервативной альтернативы реформы английского уголовного правосудия в XVIII веке // Диалог со временем. 2018 Вып. 2 (63). С. 61–76; Васильева С.А., Эрлихсон И.М. Христианское мировоззрение как источник изменений в системе уголовного наказания в Великобритании в XVIII в. // Вестник Томского государственного университета. 2018. № 426. С. 74–81.].

Политические взгляды Самуэля Ромилли в дискурсе пенитенциарных реформ XVIII в. изучены несколько более подробно. В зарубежной и отечественной историографии он обрел и биографа[151 - Collins W.J. The Life and Work of Sir Samuel Romill. L. 1908.] и почитателей его пламенной парламентской борьбы за сокращение сферы применения смертной казни[152 - 2013. № 1 (26). С. 190–195; Тепляшин П.В. Истоки и развитие английского тюрьмоведения…].

Последняя глава завершает презентацию редких публицистических работ XVIII в. анализом трех работ английского богослова, историка, публициста из города Стоктон-он-Тис графства Дарем Джона Брюстера. В истории английской общественной мысли Дж. Брюстер прославился как богослов и краевед. Плодотворная публицистическая карьера Джона Брюстера насчитывает более трех десятков лет и более десятка изданий богословского характера. Его проповеди, размышления и назидания в простой и доступной форме разъясняли прихожанам вопросы веры, спасения и покаяния, и были так востребованы, что выдерживали несколько переизданий. Популярность Брюстеру принесло, однако, краеведческое исследование вполне светского характера «Местная история и древности местечка Стоктон-он-Тис». Малоизвестным остается тот факт, что публицистическая карьера Джона Брюстера началась с двух изданий не исторической, а скорее социально-правой направленности. Первая работа «Проповеди для заключенных. С включением молитв, рекомендованных для узников одиночного заключения»[153 - Brewster J. Sermons for prisons. To which are added prayers for the use of prisoners in solitary confinement. Stockton, 1790.] вышла небольшим тиражом в Стоктоне, где находился его приход, а второй трактат «О предотвращении преступлений и преимуществах одиночного заключения»[154 - Brewster J. On the prevention of crimes and on the advantages of solitary imprisonment. L., 1792.] опубликован уже в Лондоне в 1792 г. В зарубежных исследованиях эти произведения упоминаются лишь эпизодически[155 - RabinD.Y. Identity, crime, and legal responsibility in eighteenth-century England. New York, 2004. Р. 139.], российскому исследователю ни автор, ни его работы практически не известны[156 - Единственные обнаруженные нами научные статьи принадлежат автору монографии: Васильева С.А. О предотвращении преступлений и преимуществах одиночного заключения: взгляд одного священнослужителя // Европа, Россия, Азия: сотрудничество, противоречия, конфликты: мат. II Междунар. научн. – практ. конф. Рязань. 2017. С. 228232; Васильева С.А. Издание «Проповеди для заключенных» 1790 года как первое руководство для тюремных капелланов // Христианское чтение, 2017, № 4. С. 278–289.].

Научная новизна представляемого исследования заключается в том, что оно представляет собой вклад в реконструкцию уникальной интеллектуальной культуры эпохи английского Просвещения посредством обращения к уникальным публицистическим материалам и источникам личного происхождения. Среди функций публицистики, соединяющей факты и их авторскую оценку, в контексте анализируемых источников мы акцентируем внимание на коммуникативной, аксиологической, эстетической, воспитательной и побудительной. «Специфика публицистического текста заключается в его способности оперативно и непосредственно воздействовать на аудиторию. Оперативная составляющая этого вида текстов вытекает из природы публицистика, деятельность которой связана с актуальными общественно-политическими вопросами: такой текст – всегда результат злободневных проблем, требующих мгновенной реакции»[157 - См.: Самарская Т.Б., Мартиросьян Е.Г. Публицистический текст: сущность, специфика, функции // Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 2. Филология и искусствоведение. 2011. № 4. С. 144.]. Проблема преступности в XVIII в. осознавалось современниками как острая социальная дилемма, именно поэтому она стимулировала исключительный всплеск творческо-интеллектуальной активности, специфику и содержание которой методологически оправданно изучать в рамках «истории идей».

Современная модель «новой интеллектуально-культурной истории» в первую очередь отдает предпочтение не столько истории идей, сколько взаимодействию между движением идей и их исторической «средой обитания» – теми социальными, политическими, религиозными, культурными контекстами, в которых идеи рождаются, распространяются, развиваются. Такой современный способ историописания явственно дистанцируется от статичного рассмотрения эволюции норм и институтов в сторону изучения истории социальных и культурных практик: «’’Практики” – один из лозунгов новой культурной истории: история религиозных практик вместо теологии, история речи вместо лингвистики, история экспериментов вместо научной теории»[158 - Берк П. Указ. соч.]. Представляя базовые принципы «новой интеллектуально-культурной истории» для российского исследователя, Л. Репина обращает внимание на важнейший постулат: «практики [социальные и культурные – авт.] развиваются в рамках институтов, в соответствии с нормами и ограничениями разного порядка, под контролем власти, но они, в свою очередь, являются источником мутаций институтов, замещения норм и производства новых властных отношений. Так формулируется концепция «культурной истории социального», центральным вопросом которой является соотношение между нормами, представлениями (репрезентациями) и практиками»[159 - Репина Л.П. Теоретические новации в современной историографии… С. 21.]. Этот метод позволил пересмотреть предметное поле исследования, рассмотреть английские реформы уголовного правосудия, становление социального института тюрьмы, и связанные с ними властные отношения сквозь призму интеллектуального наследия выдающихся мыслителей английского Просвещения.

Следуя вызову и вдохновляющему примеру зарубежных исследователей, в данном монографическом исследовании предпринята попытка реконструировать интеллектуальный контекст эпохи «Кровавых кодексов» с целью выявления его специфики и идейных основ английских пенитенциарных реформ. Авторы попытались «восстановить утраченный мир социальной истории англичан» Нового времени, воспроизвести поведенческие стереотипы и мировоззренческие установки, касающиеся отношения к религии, государству, преступлению и уголовному наказанию. Применение методологического арсенала «социальной истории культурных практик» и «интеллектуальной истории» позволило рассмотреть проблемы, связанные с восприятием преступления и наказания сразу на нескольких уровнях исследования: индивидуального поведения, институциональных отношений и общественного дискурса.

Глава 1

«Кровавый реестр негодяев»: Ньюгетский календарь как исторический источник

«Ах, что за бред, Эжени! Лучше доверимся нашей матери-природе, побуждающей нас не считаться решительно ни с кем; прислушаемся к ее эгоистическому голосу – и ясно зазвучит разумный благой совет: услаждай себя самого, не важно, за чей счет. Кто-то возразит, что те, другие, могут отомстить… В добрый час! Кто сильнее, тот и прав. Таково первозданное состояние вечной войны и вечного разрушения, в которое мы ввергнуты рукой природы, и ей угодно, чтобы мы пребывали в нем и поныне»

    Маркиз де Сад «Философия в будуаре» (1795)

«С прискорбием наблюдать в славной английской нации рост численности развращенного и ленивого племени отступивших от религиозных и гражданских принципов, презревших обязанности по отношению к Богу и людям, забывших уважение к принципу частной собственности ради жажды наживы… путешествуя по стране, прогуливаясь по улицам, посещая магазины, вкушая сны в кровати, добрые люди не чувствуют себя в безопасности от этих чудовищ в человеческом обличье. Мудрость и умеренность наших законов растаптываются этими презренными созданиями, а все попытки правительства смягчить их ожесточенные сердца и воздействовать на закосневшие умы бесполезны, и с каждым годом их полчища становятся все многочисленней и отчаянней, потому желательно отыскать метод для укрощения этой неуправляемой расы», – так открывался трактат 1731 г., принадлежащий перу некоего Джорджа Олиффа[160 - Ollyffe G. An essay humbly offer’d, for an Act of Parliament to prevent capital crimes, and the loss of many lives; and to promote a desirable improvement and blessing in the nation. L., 1731. P. 3.]. Автор, сетуя на криминальный разгул и бессилие правительства, рекомендовал применять пытки в качестве меры наказания за такие правонарушения, как убийство, разбой и поджог для усиления назидательного эффекта, а за менее серьезные преступления клеймить каленым железом лицо и руки, или вырезать на них соответствующие буквы и знаки. Идея не была оригинальной: тридцатью годами раньше в феврале 1701 г. анонимный трактат «Виселица – недостаточное наказание для убийц, грабителей с большой дороги и взломщиков» был представлен на рассмотрение парламента. Уголовный закон трактовался автором в духе радикальной кальвинисткой доктрины – как репликация небесной справедливости, воплощенной в человеческом законодательстве ради вечной борьбы со злом, о чем свидетельствовал данный пассаж: «Если в день Страшного суда грешники будут пребывать в муках, соразмерных их грехам, то почему бы нам не сымитировать божественное правосудие на Земле и не воздать преступникам за их деяния?»[161 - Anon. Hanging Not Punishment Enough for Murtherers, High-Way Men and House-Breakers. L., 1701. P. 10.]

Фактически пророческим оказалось предупреждение о том, что через несколько лет путешествовать по Англии придется как в аравийских пустынях в компании вооруженных до зубов телохранителей»[162 - Ibid. P. 8.]. Количественное наращивание и ужесточение английского законодательного корпуса катализировало рост отступлений от «кровавого кодекса». В знаменитом «Трактате о столичной полиции», впервые увидевшем свет в 1796 г., Патрик Колхаун, автор закона о судьях Мидлсекса и инициатор создания речной полиции, вопрошал: «Можно ли считать правильную систему юриспруденции, которая налагает смертную казнь за разрушение плотины в пруду, вырубку фруктового дерева в саду; кражу носового платка или любой мелочи стоимостью выше двенадцати пенсов, в то время как другие преступления, гораздо более серьезные, наказываются высылкой и лишением свободы?»[163 - Colhoun P. A treatise on the police of the Metropolis. L., 1806. P. 8.] Авторитетный английский правовед XIX в. сэр Дж. Стивен вынес суровый вердикт уголовному праву XVIII в.: «Быстрое приращение народного богатства и развитие общественного благосостояния во второй половине XVII и в течение всего XVIII столетий обнаружили недостаточность этой тощей и морщинами покрытой системы. Многие преступления сходили с рук безнаказанно, иные наказывались непропорционально вине»[164 - Уголовное право Англии в кратком очертании. Сочинение Дж. Фиц-Стифена / пер. В. Спасовича. Спб., 1865. С. 85.].

Государственный разум явно проигрывал изобретательности индивидов в генерировании идей и схем по удовлетворению своих желаний, в лаконичной трактовке Ж. де Местра, сводившихся к «движениям души к влекущему ее объекту»[165 - МестрЖ. Санкт-петербургские письма. СПб., 1998. С. 268.]. Джон Локк отмечал, что по здравому размышлению мы способны увеличивать силу собственного желания в точном соответствии с ценностью предложенного нам блага[166 - Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Локк Дж. Сочинения в 3-х т. / под ред. И.С. Нарского. Т. 1. М., 1985. С. 312.] посредством волевого и интеллектуального акта. «В этой способности ума (mind) воздействовать на желания и соответственно в волении (willing)… сам человек обнаруживает себя в способности быть свободным в качестве морального субъекта»[167 - Апресян Р.Г. Этическая проблематика в «Опыте о человеческом разумении» Дж. Локка // Историко-философский ежегодник. М., 2006. С. 145.]. По мнению Э. Кассирера, в эпоху Просвещения был преодолен разрыв между идеалом свободы и достоинства человека и учением о несвободе и испорченности человеческой природы, проистекавшего из догмата о peccatum originale[168 - Лат. Первородный грех.]. Даже теология XVIII в. приспосабливалась к идейным веяниям времени, как это произошло в Германии, где ее представители, такие как Х. Вольф, И.С. Землер, Г.С. Рейнмарус, И.И. Шпальдинг, полагали идею первородного греха «совершенно абсурдной, оскорбительным нарушением элементарных логических и этических законов», при этом, не покидая и не преодолевая «почву догматики как таковой»[169 - Кассирер Э. Философия Просвещения. М., 2004. С. 181.].

Английский протестантизм был куда более консервативным и хранил верность традиционной догматике, особенно в вопросах, касающихся человеческого естества, что отражалось в публичном дискурсе по вопросам реформирования уголовно-исполнительной системы. В трактате «Метод для предотвращения частоты грабежей и убийств, предложенный в рассуждении…»[170 - Romaine W. A Method for Preventing the Frequency of Robberies and Murders, Proposed in a Discourse, Delivered at St. George’s Hanover-Square, at St. Dunstan’s in the West, and at Several Other Places in London. L., 1754.]У. Ромейна (1754) утверждалось, что в естественном состоянии человеческая душа – грязна, и, следовательно, и эта скверна является питательной средой для всякого рода преступлений. Априори испорченная природа человека подвластна соблазнам, поддаваясь которым, он совершает внушительный список гнусных деяний. «Первородный грех – вот причина нравственного разложения человечества, начиная с грехопадения Адама, отошедшего от изначальной праведности; плоть и дух находятся в постоянной борьбе», – с кальвинисткой суровостью заключает автор, подчеркивая, что каждый человек уже фактом рождения навлекает на себя гнев Бога и его проклятие. В поисках аргументов достаточно обратиться к Священному Писанию: «И увидел Господь, что велико зло человека на земле, и что все побуждения помыслов его сердца все время во зло. И раскаялся Господь в том, что создал человека на земле, и скорбел в своем сердце»[171 - Тора с комментариями Раши. Книга Берешит. М., 2010. Гл. 6. Пасук 5.]. Грех постоянно совершается в мыслях, желаниях, он неотделим от сознания субъекта преступного деяния. Даже на заре нового XIX столетия этот аргумент оставался актуальным. Вышеупомянутый П. Колхаун утверждал, что причины преступлений связаны с избыточным накоплением богатства, провоцирующем аморальность и крайнюю распущенность масс. Тот факт, что Лондон был центром великой коммерческой империи означал также и то, что он был «центром моды, развлечений, а, следовательно, соблазнов и искушений к преступлениям», о чем судья Колхаун, долгие годы соприкасавшийся с криминальной изнанкой городской жизни, знал не понаслышке.

Реальность в своем неприглядном проявлении превосходила самое смелое воображение. Дороги кишели шайками разбойниками, останавливавшими почтовые кареты и расправлявшимися с пассажирами при намеке на сопротивление. И в предместьях больших городов, и на центральных улицах прохожим грозила опасность быть ограбленными и убитыми. «Утонченные формы порока, которыми наслаждалась аристократическая элита эпохи Реставрации, в последующие десятилетия проникли во все классы общества, превратившись в уличный разбой и циничный разврат…. в числе воров и грабителей сплошь и рядом попадались состоятельные люди из среды буржуазии, фермеры, купцы и даже юристы»[172 - См.: Каменский А.В. Даниэль Дефо. Его жизнь и литературная деятельность: биографический очерк. М., 2014. Режим доступа: https:// www.litres.ru/andrey-kamenskiy/daniel-defo-ego-zhizn-i-literaturnaya-deyatelnost/chitat-onlayn/ (дата обращения: 30.10.2017).]. Уильям Блейк поэтически называл Лондон «безграничным» или «духовным четверояким Лондоном вечным». Авторитетному биографу Лондона П. Акройду принадлежат выразительные строчки о городских реалиях XVIII столетия: «а далее протирался Лондон с мешаниной кривых и извилистых узких улиц, тесных, мрачных и длинных переулков, вонючих тупиков, темных и угрюмых дворов и затхлых задворок. Это был еще… старый Лондон, не ведавший хваленого смягчения нравов, которое наметилось только в последние годы XVIII столетия. Отрубленные головы преступников все еще украшали Темпл-Бар, биржа все еще привлекала толпы зевак и являлась публичным зрелищем, солдат все еще прилюдно избивали батогами»[173 - Акройд П. Уильям Блейк. СПб., 2016. С. 18.].