Позади дороги

Глава 1

Если взор твой не видит Симурга черты, То и сердцу зеркальной не знать чистоты.

18 октября, 2026 год.

Педаль газа вдавлена до упора.

Сейчас, полагаю, я проживаю тот редкий момент, когда могу помянуть отца хорошим словом. Ведь однажды, в жарком июле двухтысячного года, именно он заставил меня впервые сесть за руль. Что сейчас даёт мне хоть какое-то преимущество.

Крупные капли дождя барабанили настойчивую дробь по лобовому стеклу; щётки стеклоочистителя работали в постоянном ритме, но всё равно не успевали полностью улучшить обзор. Перед колёсами моего авто простиралась вперёд ночная трасса, на которой не было ни встречных, ни попутных машин. Даже луна и звёзды, вечные спутники человечества, не подсвечивали дорогу. В пути меня сопровождали лишь устремлённые ввысь – к богам – могучие сосны, густо расстилающийся туман и преследователи.

Оторвав взгляд от дороги – рискованное в такую погоду действие, не спорю, – посмотрела в зеркало заднего вида. Никого. Но в глубине души я чувствовала, понимала, что за этой внешней пустотой скрывается абсолютно неприкрытая ложь. Глаза можно обмануть, а вот чувства – нет. Оттого я особо остро ощутила нить тревоги, что тянется из глубин – невидимая, но осязаемая.

Сильнее вцепившись в руль мчащейся в ночи белоснежной кометы, также смотрю на подсвеченную приятным голубым сиянием приборную панель. Встроенные часы на ней показывают шестнадцать минут первого.

«Хм», – подумалось мне, – «из дома я выехала где-то в начале двенадцатого. Неужели провела в пути так мало времени? По ощущениям я за рулём целую вечность».

Будто в подтверждение этой мысли ноги неприятно засвербели, требуя свободы движения.

А ещё стало трудно дышать, на грудь словно положили груду камней. Наверное, всему виной – перегрузка нервной системы, вызванная стрессом от погони. Поёрзав в водительском кресле, левой рукой потянулась приоткрыть стекло на двери, чтобы запустить свежий воздух внутрь автомобиля. Расстегнув верхние пуговицы светлой шёлковой рубашки, я старалась размеренно вдыхать полной грудью, подставляя лицо порывам холодного ветра, что проникал в салон. Но толку было мало: дыхание всё равно оставалось тяжёлым.

Элегантная золотая цепочка с маленьким крестиком, обрамлённым бриллиантами – украшение, которое раньше ощущалось как лёгкое пёрышко, – теперь стала тяжестью, тянущей меня на дно реки. Неосознанно сдёрнула этот балласт, случайно оцарапав себя в районе ключиц резким движением. Украса упала куда-то на пассажирское сиденье, на котором мой муж забыл кожаный портфель под документы.

Впервые за последние несколько лет я почувствовала сожаление о том, что его нет рядом. Паша был удивительно разговорчив для мужчины – по крайней мере, в моём понимании. Уверена, сейчас его уста не затыкались бы ни на минуту: он бы разглагольствовал о неудачах на работе, о искусстве, так любимом им, но ненавистном мной. Вот как можно посвятить весь вечер – повторюсь, весь вечер – спорам о какой-то жалкой картине? Именно на этой почве они нашли общий язык с моей матерью, которую мы иногда навещали. На нашей последней встрече в две тысячи двадцать втором, перед её кончиной, они оба демонстративно игнорировали меня, обсуждая свои никчёмные художества.

Вот и сейчас мне не помешал бы голос Паши на фоне! Пусть он и говорил бы то, что было неинтересно моим ушам, пусть в сотый раз и делал бы вслух анализ работ обоготворённого им Окраса Верне – всё равно. Лишь бы было на что отвлечься.

Вдали раздался оглушительный, страшный шум, отдалённо похожий на скрип шин при заносе на мокром асфальте. Только вот загвоздка заключалась в том, что звук исходил не от автомобиля, а от чего-то живого. От него пространство содрогнулось, будоражащее колыхание воздуха долетело и до моего авто. Сердце сжалось, а затем начало учащённо биться – тело сковал страх. Машина не могла ехать быстрее, но я всё равно до одури надавила на педаль, ведь если есть не только чувство их присутствия, но и подтверждающий всё потусторонний возглас существ, то теперь они ближе, чем мне того хотелось бы.

Вот бы кто-то проехал мимо или навстречу – тогда был бы шанс попросить о помощи. Но мир будто озлобился на меня и отказывался посылать подмогу в такой критический момент. Я часто говорила вселенной, что способна справиться с любыми бедами и проблемами самостоятельно – только вот в основном имела в виду бизнес, семью или здоровье. А здесь и сейчас без сомнения приняла бы любую поддержку, даже перешагнув через гордость. Ведь за мной следовало то, что я не могла объяснить и с чем была не в состоянии бороться.

Машина пронеслась мимо небольшой полянки, за которой раскинулись всё те же виды: дремучие ряды сосен, окутанные плотным слоем тумана, и ночная тьма. Было бы здорово затормозить и устроить небольшой отдых, перевести дух – как мы делали с Пашей в поездках к маме в другой город, которые занимали много часов. Но сейчас такая остановка была непозволительной роскошью.

Средь однотипного фона, даже сквозь плотный столб дождя, глазам было проще простого зацепиться за что-то новое. Поэтому, когда впереди замаячил яркий огонёк, настойчиво привлекающий к себе внимание, разум засёк его мгновенно, будто только этого и ждал. Пока что не было ясно, что именно излучает свет, но иного ориентира у меня не было. Я ринулась на встречу путеводной звезде.

Сложно сказать, за какое время я добралась до источника освещения, потому что сломавшиеся часы продолжали упорно показывать шестнадцать минут первого. И сколько бы я ни стучала по ним пальцем – ох уж этот великий русский метод починки чего-либо! – ситуация не менялась, циферблат оставался на одной отметке. Но это не так важно, ведь я всё же прибыла к месту назначения. Это оказалась маленькая покосившаяся деревянная избушка, стоявшая прямо у дороги. Ливень по мере приближения к ней утихал.

Заранее сбавив скорость, я плавно затормозила прямо напротив дома. Выждала с минуту, осматривая окрестности, и только потом вышла из машины, уперев руки в бока. Ещё раз огляделась – уже более пристально, так как обзор снаружи увеличился. Место показалось мне странным. И этот дом… Наверное, это хижина лесничего. Их же ставят у обочины трассы, не так ли? Изба была крохотная, сооружённая из пожухлых деревянных досок, которые того и гляди превратятся в труху. С одним единственным окном, выходящим как-раз на дорогу – ровно туда, где сейчас стояла я. Ослепительный тёплый свет из окна подсвечивал пространство: поросшую травой и ещё каким-то пахучим растением землю, небольшую протоптанную тропку, ведущую от асфальта к порогу дома, и ряд всё тех же сизых хвойных позади постройки.

Дождь прекратился, но изморось ещё окутывала воздух. На улице было холодно даже для осенней ночи, а может так казалось из-за сужения кровеносных сосудов от подскочившего адреналина. Открыв заднюю дверь белого презентабельного авто, я достала разложенный на сиденье чёрный классический пиджак – под стать рабочим брюкам и туфлям – и надела его, застегнув на все пуговицы. Пальто, поспешно покидая дом, оставила висеть на вешалке при входе. Я пригладила густые тёмно-каштановые волосы, волной лежащие на плечах. Снова вернулась к одежде, расправляя несуществующие складки. Перед встречей хотелось выглядеть солидно, не терять достоинства. Хотя бы внешнего.

Там, откуда я приехала, было тихо. Напоследок прислушалась к внутреннему голосу и поняла, что они остановились. Притаились, выжидая момент, когда я покину освещённую землю. Но в мои планы это не входило. Осмотрев туфли и стряхнув с подошвы прилипший сухой листик, двинулась к дому, по пути зацепившись взглядом за брошенный крестик, камни на котором заблестели в лучах падающего света. Оставив транспорт прямо на дороге, даже не позаботившись о том, чтобы достать ключ зажигания или забрать сумочку, пошла к избе.

Зайдя на крыльцо – одна ступенька, вторая и, наконец, третья, – осторожно постучалась, переживая не о покое обитателя, а о собственной безопасности. Дверь оказалась выкрашена в красный. Будто густой кровью. Не дожидаясь ответа, снова занесла кулак для повторного туканья, но обитель отворилась, показывая притаившегося в ней хозяина.

– В этот раз ты долго, Урсула, – без недовольства, лишь утверждая факт, сказал взрослый, практически пожилой мужчина с ясным, на зависть молодым, взором.

Одет он был заурядно: плотный серый свитер с рисунком ромбов – подобные ещё носил мой отец в молодости, – и такие же неприметные брюки, растянутые на коленках, но на пару тонов темнее. На ботинки я не взглянула – посчитала неприличным их разглядывать, – но знала: там тоже что‑то потрёпанное, рваное, прослужившее своему владельцу не один год. А то и не один десяток лет. Стрижка короткая, седая. В центре лица с достаточно глубокими, в какой-то степени статными морщинами – нос картошкой. Если не считать синеву глаз, которая выделялась даже при тусклом освещении, то увидишь такого на улице – и через минуту забудешь о его существовании. Абсолютно ничего выделяющегося из серой массы.

– Долго, да… – застопорилась я. – Ты можешь мне помочь? Прошу. Там…

Мельком обернувшись на проделанный путь, не в силах вымолвить ни слова и не понимая, как грамотно облечь чувства в слова, заглянула в две глубокие бездны мужчины распахнутыми от ужаса глазами.

«Только не заставляй умолять тебя».

Подобие лёгкой улыбки тронуло губы хозяина хижины.

– Заходи, коль пришла.

Он отступил, и тёплая, безопасная утроба приняла меня как родную. Внутри изба выглядела не лучше, чем снаружи: голое пространство, словно старый ящик из-под фруктов, сколоченное из обветшалых досок. В центре маленького помещения расположился увесистый – дубовый? – стол, а по обе стороны от него – пара таких же облезлых стульев. У дальней стены примостился большой резной сундук, будто вышедший из русской народной сказки; над ним на гвоздике висела какая‑то картина.

«В наше время действительно пользуются сундуками?»

Но где же тот яркий свет, что привёл меня сюда? Домик освещался лишь свечой в скромном металлическом подсвечнике на столе. Огонь был скудным – так что же за иллюзорная иллюминация царила снаружи?

Мужчина закрыл дверь на засов и прошёл к столу. По-хозяйски устроился на стуле по правую сторону от входа.

Я проследовала за ним, но присаживаться не торопилась.

– Здесь чего-то не хватает, или мне кажется? – спросила я, указывая на стену позади приготовленного для меня места.

– Раньше там висела оленья голова, но она мне надоела.

«Ага, или просто кто‑то напоролся на рога в этой тесноте – и у тебя не было иного выбора, кроме как устранить эту проблему».

Кривая ухмылка – «Почему ты реагируешь, я ведь молчу…» – и следующее за ней властное, всеобъемлющее слово, такое, что нельзя не подчиниться:

– Садись.

Меня будто пригвоздило к сиденью стула, вдавив волной мощной энергии, от которой содрогнулся внутренний мир. Это ощущалось куда могущественнее того, что мне довелось прочувствовать в машине. И причина – всего шесть озвученных вслух букв.

– Ты Семён? – уточнила я, делая глубокий вдох. Дышать так и не стало легче, а от пронзившей тело силы новый глоток воздуха дался ещё тяжелее.

– Значит, память не совсем отшибло, – задумчиво пробормотал мужчина. – Да, так меня зовут. Приятно познакомиться, Урсула. Снова.

Дабы создать видимость непринужденной обстановки, закинула ногу на ногу, но её раскачивание и сложенные на груди руки выдавали меня с головой. Я встряхнула копной волос, мысленно ругаясь и заставляя вести себя более спокойно, настойчиво думая о том, что это далеко не первые в моей жизни деловые переговоры. Сколько склизких людей сидело точно также передо мной! Сколько важных бумаг, с которыми были связаны баснословные суммы денег, было подписано! Сколько невыполнимых задач я решила на своём жизненном пути! Так что какой-то дед в собачьей будке не заставит меня трепетать от страха перед его угрожающим голосом!

Но, тут же осознала я, в его слове не было угрозы, злобы или другого негативного проявления… Сила, верховенство – да, но он не заставлял, я сама желала преклониться. На мгновение зажмурила глаза от нетипичных, неприятных себе мыслей.

«Семён…»

Мысленно попробовала имя на вкус, которое оказалось словно чем-то недостаточным. Каким бы простаком он ни выглядел, его нутро таковым точно не являлось.

«Глаза можно обмануть, а вот чувства – нет».

– Как ты добралась? В дороге ничего не побеспокоило?

Подняв зеницы на Семёна, отвлекаясь от внутреннего монолога, ответила коротко, но ясно для нас обоих:

– Они…

Обитатель избы понимающе кивнул.

– Но в остальном без эксцессов, – решила уточнить я. – Только вот пожалела, что мужа не было рядом. Как, впрочем, и всегда.

Закатила глаза.

Голос по другую сторону стола укорил:

– Зря ты так. Он хороший человек.

За окном – чернота. Настолько густая, что даже стало не по себе. Хотя, казалось бы, куда ещё больше? Постройка словно больше не была частью нашей большой вселенной, растворившись в ткани мироздания и стирая память о нас. Оставляя до скончания времён для двух случайно – или не совсем – встретившихся незнакомцев единственный пейзаж: непроглядный мрак.

– Так ты поможешь?

Семён впустил меня, но чёткого ответа не дал. Будет немного спокойнее, если я его всё же услышу. Обычно просто слова – не гарантия. Это я усвоила давно: говорить можно о чём угодно. Но мне также хотелось увести тему от упоминания Паши. Я ляпнула о нём, не подумав, – не стоило этого делать.

– Помогу, Медведица, – уверенный, утвердительный кивок. – Оставайся здесь до рассвета. С восходом солнца тебя никто не побеспокоит, и ты сможешь спокойно продолжить своё путешествие.

Медведица – прозвище, которое сопровождало меня на протяжении жизни. Оно образовалось из‑за моего имени, в переводе с латыни означавшего именно это слово. Когда Семён произнёс что‑то настолько родное, стало спокойнее. Плечи опустились, выдавая тотальную напряжённость тела – я не замечала её до этого мига.

– Спасибо! – выпалила я сдержанно, но искренне. – Я заплачу – хочу отблагодарить не только на словах.

Подумав, что передо мной не тот человек, который возьмёт деньги, добавила:

– Или выполню какое-нибудь поручение. Если у тебя есть трудноразрешимые вопросы, то я помогу с ними, подключу связи. – Откинулась на спинку стула и сложила руки на колене, не прекращая болтать ногой. – Не люблю оставаться в долгу.

– Я не возьму с тебя денег и не приму помощь. Оно мне не надо, – Семён облокотился на стол, сложив ладони в замок. Огонь на фитиле дрогнул, тёмные тени заплясали на его лице. – Взамен попрошу просто побеседовать со мной.

– О чём?

– О ком, – свинцовый взгляд устремился на меня. – О тебе, Урсула.

Я снова напряглась, превращаясь в сжатую пружину, а собеседник лишь улыбнулся – не тепло, но и без лукавства.

– Разве это не будет твоей самой лёгкой сделкой? – его седые брови медленно поднялись вверх. Не сказала бы, что игриво, жест скорее означал провокацию.

О подводных камнях я знала не понаслышке. Иногда подкидывала их лично, что тут скрывать. Верить Семёну на слово было бы неосмотрительно, но я всё не могла понять в чём именно кроется подвох. Поэтому осторожно спросила, чтобы хоть чуть-чуть прощупать почву:

– Допустим. Но что именно ты хочешь знать?

Ясные синие глаза прожигали насквозь, ища под слоями кожи, мышц, сухожилий и костей саму душу. Что-то внутри и впрямь начало благоговейно дрожать.

– Начнём с начала. С момента формирования твоей личности.

Глава 2

Волна воспоминаний, будто живой щекочущий организм, окутала мощной, неприятной волной. Я знала, о каком периоде говорит Семён. Это тот же двухтысячный год, что промелькнул в памяти по дороге сюда. Весной мне исполнилось шестнадцать лет, и следующее за ней лето запомнилось не только моментами с отцом за рулём – лучшим временем в наших взаимоотношениях, – но и первой работой.

Я горделиво выпрямила спину и задрала подбородок, как бы показывая, что не совершила ничего постыдного. Наоборот, это со мной поступили несправедливо! Но Семён просто начал подводить разговор к определённой теме, не пытаясь в чём-то уличить.

– Расскажи мне про то лето, – сразу, без предисловий, начал он, нахмурившись. Между бровей образовалась увесистая складка, которую хорошо подчёркивало слабое освещение. – С чего же начинал такой успешный ныне человек?

Калейдоскоп выцветших, но не утративших чёткости кадров из юности вихрем ворвался в голову. Мать, вечно ходившая по дому в лёгкой растянутой сорочке и с зачёсанными наверх растрёпанными волосами, встала передо мной как живая. Появился и не менее колоритный образ детства – древняя плита с толстым слоем жёлтого жира, тёмного нагара и налипшей поверх этого пыли. У неё были ржавые ножки, от которых я иногда любила отколупывать кусочки некогда белоснежной краски, а в пространстве между её дном и полом хранились чугунные сковородки. Картину завершала алюминиевая кастрюля, навечно приютившаяся на одной из конфорок. У плиты мама, как и любая домохозяйка, готовила для семьи завтраки, обеды и ужины. Порой мне казалось, что она не отходит от неё ни днём, ни ночью: вечно месила тесто, чистила картошку и морковь в суп без мяса, что-то резала, громко стукая ножом по разделочной деревянной доске. Иногда – пока дома не было отца – курила. Я даже помнила тайник, где лежали сигареты и грязная хрустальная пепельница: аккурат над плитой, в подвесном шкафу с голубыми дверцами, где хранились крупы. Отец никогда туда не заглядывал.

– Откуда ты… – висок прострелило резкой болью. Это было настолько неожиданно и ярко, что я дёрнулась, прикладывая руку к очагу.

Новый вздох – новое испытание. Тяжесть, сковавшая грудную клетку, так и не отступила. Я бы даже сказала, что тиски великана, захватившего в плен моё хрупкое тело, усилились и чуть ли не дробили кости. Это напугало. Напугало настолько, что на несколько секунд я забыла, где и почему нахожусь. Пережив страшный диагноз однажды, теперь я внимательно следила за состоянием своего здоровья. И то, что началось сейчас, было невозможно игнорировать.

– Урсула?

– А помолчать мы не можем? – прозвучало грубее, чем хотелось, но из-за плохого самочувствия угрызения совести отошли на второй план. – Уверен, что тебе не нужна стандартная оплата?

Нервы были на пределе. Небольшое помещение наполнилось звуком моего мимолётного истерического смеха. Ему вторил порывистый ветер за окном и тревожный треск свечи – словно оркестр, исполняющий зловещую заупокойную симфонию.

– Посидели бы в тишине до утренней зари, а там и разошлись бы каждой своей дорогой, – в моём голосе надежда.

– В таком случае сидеть без слов придётся долго. – Я не чувствовала давления со стороны мужчины, но и отступать в его планы явно не входило. – Ты сбита с толку, напугана, в голове наверняка каша – понимаю. Но вот совет: за разговорами время потечёт куда быстрее. Уважь старика, не отвернувшегося от тебя на этом длинном маршруте.

Поникла и обессиленно откинулась на неудобную спинку стула, мечтая оказаться на привычном месте – в своём рабочем кресле, сделанном на заказ, которое стоит в просторном и светлом кабинете. Оно идеально подходило моим пропорциям, было в меру мягким, дарило удобство, но и не позволяло расслабиться полностью – то, что надо для офиса, где торчишь сутками и обязанностей выше крыши.

Я как заворожённая уставилась на каплю светлого, растопленного воска, монотонно стекавшую по толстой свече в центре стола. Он, как я и предполагала, оказался дубовым. Это стало ясно при близком рассмотрении: чётко виднелся характерный, выразительный рисунок древесины. Не удержалась и провела по нему ладонью. Ощущения те же, что и в кабинете директора нашей компании: поверхность казалась слегка тёплой, очень гладкой, но чуть шероховатой. Юрий Викторович неоднократно делал акцент перед приближёнными сотрудниками на древесине своей мебели – это не только громоздкий стол, но и шкаф, декоративные полки под растения. Он говорил, что порода символизирует силу, защиту и что‑то там ещё. Его бахвальства я всегда слушала вполуха – за долгие годы работы вместе они мне надоели.

Внутри избушки Семёна было тепло – но не так, что изнываешь от нестерпимой жары, а комфортно, словно воздух убаюкивал, напевая доступным ему языком колыбельную. Свеча, едва освещавшая дом, точно не могла прогреть помещение осенней ночью. Поэтому я решила, что под столом или где-то за сундуком у хозяина стоит портативный обогреватель.

– Хорошо, – сказала я, глядя на завлекательный танец пламени.

Чем внимательнее я всматривалась в колышущееся мерцание закатного солнца, заключённого в плен фитиля, тем менее заметной становилась агония в виске. Словно огонь выжигал боль, проникая к ноющей точке прямо через глазницы. Взмах ресницами – и вот передо мной снова подсвеченное лицо собеседника: уверенное, направляющее… оберегающее. Синие глаза будто гипнотизировали, а разделяющая нас свеча в этом помогала – либо же наоборот. Руки и ноги резко стали тягучими, как патока, готовые медленно сползти на деревянный пол. Сознание поддалось тоже, уносимое густыми водами: солнечный день засиял сквозь толщу яркими вспышками, ослепляя настоящее.

***

Будто умалишённая, я стремглав неслась домой сквозь толпы прохожих. Люди недовольно фыркали и зыркали, стоило задеть их. Но я просто пробегала мимо – без извинений, – ведь было не до того, что обо мне подумают другие. Пьянящее счастье, истинное воодушевление наполняли меня до краёв, как домашнее вино заполняло графин на семейном застолье. Поэтому я мчалась что есть мочи, чтобы выплеснуть лишнее и не дать незнакомому урагану чувств повредить мой рассудок. В крепко зажатой ладони, с криво подстриженными ноготками, скрывалась моя первая зарплата.

Мамина подруга, тётя Валя, предложила родителям идею – взять меня к себе на подработку на лето. У неё была «точка» на местном рынке, где по выходным она торговала обувью. Помимо огромных, неповоротных габаритов, вечно красных щёк и сумасшедшей одышки, у женщины были больные ноги – кажется, она страдала от артроза, – поэтому ей требовался помощник, чтобы всё время быть на подхвате. Мама и папа согласились, обосновав это тем, что мне необходимо занять время каникул не только походами с подругами на речку, но и полезными, взрослыми делами. Как будто я только и делала, что пропадала вне дома! Но это было не так: когда меня просили, я всегда помогала вымыть сервант, где, кроме посуды, стояла ненавистная стеклянная лошадь – в её волнистой гриве собиралось много пыли, и вымыть ту было тяжело; выносила мусор, ходила за продуктами, а когда у нас жила кошка, убирала за ней.

Стоило впервые оказаться в павильоне тёти Вали – в котором под её весом прогибались половицы, а сама она еле помещалась в тесном пространстве, – как мне стало дурно от избытка резкого запаха резины и чего-то настолько едкого, о чём я предпочитала не думать ради собственного спокойствия. Товар был максимально некачественным, зато дешёвым – поэтому за ним все и шли. Я быстро втянулась в работу, сразу же почувствовав себя как рыба в воде, в связи с чем заслуженно получала похвалу от начальницы. Однако в первые пару часов из-за химического аромата я была убеждена, что попала в ад. Потом пришло смирение. Вонь явственно ощущалась все смены, но самочувствие больше не подводило. Это главное. А уж смрад – в том числе от ног покупателей – можно было и потерпеть.

Стремительно заскочив в квартиру, первое, что увидела – своё отражение. В прихожей, прямо напротив входной двери, висело зеркало без рамы: амальгама на его уголках облезла, и там образовались тёмные пятна, а гвоздик, за который цеплялся крепёж, давно расшатался. Я всё переживала, что он выпадет и зеркало рухнет, разбившись на тысячу осколков – повезёт, если никого не будет рядом. Из зазеркалья на меня смотрело округлое лицо, раскрасневшееся от бега. На взмокший лоб прилипли каштановые пряди, в глазах – неподдельный озорной блеск. Я остановилась, чтобы перевести дыхание. Широкая улыбка озарила лицо. Но долго стоять на месте не смогла, ведь каждая секунда промедления разрывала изнутри. Мне было просто жизненно необходимо поделиться своими впечатлениями.

Скинув с ног пыльные резиновые шлёпанцы, еле сдерживаясь, чтобы опять не перейти на бег, я двинулась на кухню, где мама, по обыкновению, что-то готовила. На подходе уловила запах никотина – открытое настежь окно не успело выветрить его следы. Видимо, папа не придёт на обед. В противном случае сигарета не была бы извлечена из недр хранилища.