Позади дороги

Я постучала костяшками пальцев о выкрашенный бежевой масляной краской косяк двери, привлекая внимание светловолосой женщины с первыми признаками старения на лице. Она стояла у раковины, разглядывая нечто в ней – неотрывно, зачарованно, оттого пугающе. Точь-в-точь Алиса, когда та увидела кроличью нору. На усталом, осунувшемся лице – отрешённость, некое разочарование, будто просто стоять на этой кухне – мука. Я застыла на пару мгновений от несостыковки того, что видела, и того, что знала: Клара обожала свою кухню, пропадала здесь часами. Я и отец были второстепенными персонажами в её истории, а вот действия, разворачивающиеся тут, – чуть ли не смыслом поставленного кем-то свыше спектакля.

– Мам, – осторожно позвала я, волнуясь из-за её отрешённого вида.

С трудом фокусируясь на реальности, мама, откровенно не желая этого делать, подняла на меня затуманенные глаза. Такими они стали давно – я с ужасом успела понять, что оттого перестала их любить: теперь они вызывали беспричинный потаённый страх. А ведь когда‑то, будучи совсем маленькой девочкой, я заглядывала в них и видела свет, а вместе с тем – ответы на все существовавшие некогда вопросы.

– Что?! – недовольно рявкнула она, подходя к невымытой плите, чтобы помешать закипающий суп.

Внутри прозвучал отголосок досады, но был быстро заглушён резво вернувшимся возбуждением. Теперь я сжимала купюры в обеих руках, держа их перед собой как крохотную птицу, которую не хотела выпускать на волю.

– Смотри…

В голосе – самое что ни на есть благоговение. Раскрывающиеся, обнажающие секрет ладони трепещут от волнения.

Вот настоящий результат труда! Не словесная похвала, не липовая грамота и не оценка в школьном журнале, а деньги. Важное звено в нашей реальности, без которого было совсем невмоготу. Наша семья, к сожалению, познала это неоднократно.

Убавив огонь на плите, мама подошла ко мне. Лицом к лицу встали две противоположности: искрящаяся от радости я и плещущая равнодушием она. Безжизненные кукольные глаза опустились на деньги, но так и остались пустыми, ужасающе бесстрастными. Зато руки – как цепкая хватка коршуна. Проворно забрав купюры, она вернулась на своё законное место и спрятала их в нашитый на ночнушку кармашек. Словно они были её.

Такого я не ждала.

Как вкопанная, так и осталась на месте с протянутыми, будто вопрошающими милостыню, руками. Осознание приходило постепенно. Ком, образовавшийся внутри из возвышенных чувств, что подарило ликование от первой честно заработанной выплаты, застыл, затвердел и рухнул вниз, беспощадно продрав и оставив кровоточить внутренности. Плазма огненными струйками стекала вниз – прямиком за болезненным клубком, – из-за чего я не могла пошевелиться. Двинусь – и станет хуже.

– Это на электрика, – мама подошла к кастрюле, заглядывая под крышку, будто единственное, что трогало её чёрствое сердце, находилось внутри. – Если вдруг останется, то на сопутствующие расходы. У нас большие проблемы с проводкой: если не решим их сейчас, то можем остаться без света. А отцу, как обычно, задерживают зарплату.

Зрение будто заволокло красной поволокой. Клянусь, я была готова выплеснуть кипяток прямиком на блондинистую голову матери (цветом волос я пошла в папу, зато от неё досталась густота). Кое-как заставив себя опустить руки, сжала их в кулаки, стараясь вонзить короткие ногти в плоть. Обычно это помогало справиться с внутренней бурей. Все капризы маминой подруги, по совместительству моего босса, пронеслись перед глазами. Все странные просьбы покупателей, их агрессивные выпады в мою сторону – просто потому, что я молодая и было можно, – мерзкие, вызывающие тошноту ноги с грибком, мозолями и прочими прелестями, вылезли из глубин памяти, издевательски крича: «Впереди ещё два месяца работы, мы не оставляем тебя! Ты будешь терпеть нас». За спасибо, как любил выражаться отец. Ведь найдётся ещё не один повод, чтобы забрать заработанное.

– А одежда… – голос дрогнул, и я замолчала.

Клара недоумевающе уставилась на меня.

– Школьную форму отдаст Ленка, – как нечто само собой разумеющееся сказала она. – У неё дочь, если помнишь, на пару лет старше тебя. Форма ей уже не нужна, а тебе будет впору.

– Мне всё равно, в чём я пойду в школу. Хоть в мешок из-под картошки оденьте, – ярость быстро сошла на нет, оставив после себя только глубокое разочарование. – Но я хотела накопить и купить красивые вещи, чтобы ходить гулять не в обносках…

От той же дочери тёти Лены – ещё одной маминой подружки.

В памяти не осталось того, как я попала в свою комнату. Лишь то, что там я испытала чувство опустошения, потому что у меня отобрали моё – не данное кем-то, а именно моё. Сумма была не очень большой, но даже ради неё я старалась и надеялась распорядиться ею так, как посчитаю нужным именно я. А вот что отпечаталось в сознании самым красочным образом – скандалы с мамой. Не гнушаясь своей импульсивности, я наговорила ей множество вещей, в том числе припоминая прошлые ошибки. Она, решив на время очнуться ото сна, не стала противиться ссоре, а будто сильнее распаляла её в желании почувствовать себя живой.

Это был первый и последний раз, когда к нам стучались в стенку из соседней квартиры. Скандалы оказались громкими – нас было слышно, наверное, даже с улицы, ведь окно на кухне так и не было закрыто.

Препирания продолжались до тех пор, пока вечером не вернулся папа. Из-за его вспыльчивого нрава ни я, ни мама не любили с ним ругаться. Но о ситуации в доме ему, оказывается, было известно: рассказал кто‑то из соседей у подъезда – как я услышала, пытаясь подслушать их с мамой.

Хоть потом и было тихо, я не вышла на ужин, поэтому папа зашёл ко мне перед сном – не вернуть деньги, а провести беседу. На моё счастье, он был уставшим, даже измученным, стало быть, чтобы не слушать мои недовольства – маминых, полагаю, хватило, – дал обещание: в качестве благодарности за помощь в решении проблем с электричеством он научит меня водить.

***

Рассказывая короткий, но насыщенный эпизод из моего подросткового периода, я прошла к окну, встав к нему передом, а спиной – к Семёну. Во мне ещё не угасала надежда увидеть проезжающий мимо транспорт, коих не было за всё время, понадобившееся, чтобы прибыть сюда.

«Господи, куда меня занесло? Я же не сворачивала с основной дороги».

– Возможно, во мне сейчас говорит капризный ребёнок, но разве мать была права, забирая мою первую зарплату?

Я обернулась на слушателя, который за время моего монолога не проронил ни слова: не оценивал, не судил, не поддерживал, а, подперев подбородок кулаком, просто с неким трепетом внимал всему вышесказанному.

– Ладно, хорошо, может быть, мне стоило быть чуть более лояльной в этой ситуации. Я стараюсь думать именно так. – Я вернулась на место, ведь пейзаж в деревянной раме не менялся, словно вместо окна на стене была картина. – У родителей… и правда были трудности. На заводе, на котором отец проработал долгие годы, в то время платили с большими задержками. Так продолжалось аж до две тысячи второго. Но даже если на данный момент я понимаю их действия – в отличие от юной версии себя, – то всё равно убеждена, что нельзя было поступать таким вероломным образом. Они могли поговорить со мной и договориться, а не отбирать.

Семён прочистил горло.

– Чаю? – предложил он.

Я неосознанно бросила взгляд на сундук, предполагая, что чайник и прочая утварь запрятаны там.

– Не хочу, – отрицательно покачала головой. – Не до чая.

На душе было гадко от воспоминаний. Раньше я особо не анализировала ситуацию: ни свою реакцию на деньги, ни на то, что лишилась их, ни действия родителей. Правильные с точки зрения оперативного решения серьёзной проблемы – отключения электроэнергии на неопределённый период, но не верные в контексте отношения к своей дочери: без спроса взяли зарплату, а чтобы я успокоилась – кинули подачку. При этом я и собой не была довольна.

Семён говорил верные вещи: после этого инцидента и впрямь начал закладываться фундамент моей личности, которая любит усердно работать, зарабатывать и стремится к лучшему. Испытав эйфорию однажды, я больше не могла остановиться. Удивительно, но с возрастом это чувство практически не притупилось – в отличие от многих других. Определённо, всё то, что я имею сейчас – должность, имущество, ни в чём не нуждающиеся дети, которым не нужно будет продавать вонючие тапки в шестнадцать лет, – заслуга того дня. Уж не малой частью – точно!

– Зря, чай у меня вкусный, – мужчина заметил на столе у подсвечника упавшую и застывшую каплю воска и потянулся, чтобы убрать следы. – Отвечая на твой первый вопрос, скажу лишь, что Клара уже осознала всё, в чём и впрямь была неправа, и раскаялась в этом.

Сердце защемило, но я отмахнулась от этого.

Отмахнулась и от вопросов к самой себе насчёт Семёна и его осведомлённости во всём. Вникать в это было так тяжело, словно спросишь себя – и развалишься на части. Сознание двигалось в образовавшемся вакууме по замкнутой кольцевой дороге, даже не воображая, что на самом деле с неё есть съезд. Потому что, если я позволю ему повернуть, то, скорее всего, приеду не туда, куда хочу.

– А вот ты, – продолжил он, – правильно делаешь, что не смотришь на ситуацию однобоко. Ну или пытаешься это делать.

– Думаешь? – скептически выгнула бровь.

Старик, наведя порядок на практически единственной мебели, поднялся и прошествовал к сундуку. Бинго! Это было легко. Достал оттуда раритетный кипятильник, металлическую кружку и деревянную ёмкость. Снял с неё крышку – и по избе разнёсся отчётливый запах хвои. Я знала, что из неё делают чай, но никогда прежде не встречала его.

– Мои думы не важны, – Семён засыпал заварку в кружку. – Важно лишь то, что внутри тебя. Не передумала?

Указал на чай.

Мой ответ был неизменным. Я была не прочь отведать новый для себя напиток и расширить кругозор, но посчитала, что не стоит этого делать с незнакомцем в непонятной хижине у дороги. Уверена, что в одном из моих любимых ресторанов найдётся отвар повкуснее и побезопаснее.

– А я ведь только во взрослом возрасте поняла некоторые вещи из жизни матери, – неожиданно для самой себя произнесла я. Но стоило начать, как бурный поток слов хлынул из уст. – Она часто была холодна ко мне. Потому и я так же отношусь к ней. Ничего не могу с этим поделать: детские обиды не запрятать так просто. Хотя давно поняла, что её поведение – следствие депрессии или подобного расстройства, которое мучило её с десяток лет минимум.

Семён опять сел напротив меня, поставив кружку с чаем на стол. Пар исходил от неё, обволакивая свечу и смешиваясь с дымкой от огня.

– В те годы не было принято ходить к психологу: узнали бы – и засмеяли. Хотя я и в наше время его не посещала, а, наверное, следовало бы, – вздохнула, превозмогая тяжесть. – Для строгого отца были важны результаты: готовая еда, убранный дом, я, выучившая уроки, и так далее. Прочие вещи, тем более ментальные, его не заботили. Он приходит с работы – и всё должно быть в порядке. Он должен был в тишине читать газету или смотреть паршивый чёрно-белый телевизор. Иначе – выговор. Знаешь, когда маме стало легче?

– Когда он умер? – в лоб, без сглаживания углов.

От слова «умер» по спине побежал табун мурашек, а живот скрутило в тугой узел.

– Да, – киваю, как в замедленной съёмке. – Не утверждаю – правду знает только она, но мне кажется, после его смерти мама вздохнула полной грудью и расцвела. Стала чаще улыбаться, нашла хобби. Перестала сидеть часами на кухне, избегая весь мир – в том числе меня. Алиса вернулась из пропащей страны.

Потянувшись к кружке, мужчина и бровью не повёл от упоминания персонажа из сказки, которую мама читала мне в детстве множество раз. Значит, понял мои ассоциации. Семён сделал глоток горячей ароматной жидкости и уставился в окно: другого развлечения здесь не было. Если, конечно, не брать в расчёт мои рассказы.

Голова больше не болела. Не считая затруднённого дыхания, я чувствовала себя нормально. Стало спокойнее хотя бы от этого. Подозреваю, что боль прошла лишь до той поры, пока я не решусь спросить лишнего. Поэтому, сделав вид покорной зверюшки, выпрашивающей лакомство, сидя на цепи, я ждала: какую историю поведаю следующей?