Бездомное счастье. Автобиографическое пронзительное повествование о жизни, её крутых виражах, смысле, счастье

– Ты хоть понимаешь, что вы могли утонуть? – тихо спросила мать.

До сих пор страх за провинность всё заслонял. Только теперь стало понятным, о чём говорил Таськин отец.

Я так и не научилась плавать, стоило мне только войти в воду, начинала кружиться голова.

***

Порадовать маму мне всё-таки удалось. Я сама, впервые, подоила корову! Много раз я видела, как это делается, знала технологию доения, пробовала даже недолго это делать.

Проснувшись рано утром, я заметила, что родителей нет. Они уехали в гости и ещё не вернулись. Время шестой час, а корова не доена. Решила действовать сама, потому что летом гонят коров на пастбище очень рано.

У меня всё получалось, но сильно уставали руки, их просто невозможно было держать на весу. Вернувшиеся родители встретили меня счастливую, с ведром, наполовину заполненным молоком.

***

Особенное удовольствие мне доставляло наблюдать за пением отца и

дяди Ивана. У братьев всегда находился повод выпить по сто грамм и запеть. Пели замечательно, добиваясь многоголосного звучания.

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии блистали,

И беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали.

После окончания очередной песни была двухминутная молчаливая пауза. Потом один из них затягивал новую: «Отец мой был природный пахарь», другой подхватывал: « А я работал вместе с ним».

Глядя друг на друга, не замечая ничего вокруг, они полностью отдавались песне. Окрашенное какой-то особой душевностью, их пение завораживало, делало сопричастным.

Дядя Иван пел самозабвенно, всячески жестикулируя руками, постоянно меняя мимику лица и движения головы в такт песни. Такого яркого исполнения я больше не видела нигде и никогда.

***

Отец всё чаще свою любовь к пению стал демонстрировать, возвращаясь домой из закусочной. Мать ругала его, а он искренне не понимал за что. Ни одной копейки он не пропил, просто люди, которым он делал добро, старались его отблагодарить. Все, державшие скотину, обращались к нему за помощью в любое время суток, как ветеринару. Такая помощь в его обязанности не входила, была добровольной, но он никогда и никому не отказал. Не принять благодарность означало обидеть. Такой вот замкнутый круг получался. Потом его избрали председателем колхоза, число благодарных односельчан увеличилось.

Мать не выдержала, в доме разразился скандал.

– Какой ты руководитель?! Позоришь себя и меня. Если это не прекратится, я с тобой разведусь.

Для большей весомости своих слов, желая посильнее его упрекнуть, она, глядя на меня, задала риторический вопрос: «А детям, каково выбирать, с кем жить?»

Я приняла этот вопрос слишком реально. Понятно, что отец не прав, но уж очень жалко с ним расставаться.

Этот вопрос стал моим детским кошмаром. Родители давно помирились, всё нормализовалось. Я же, при всяком удобном случае, уединялась и плакала, выбирая с кем жить. Этот надуманный выбор, я думаю, был просто внутренней потребностью постоянных доказательств любви к обоим родителям.

***

Кроме младшего брата Эдика у меня была ещё старшая сестра, сводная. Рая жила отстранённо, своей жизнью, никого не замечая из нас.

Уже повзрослевшей, мать рассказала мне её историю и обстоятельства своего замужества.

Мать Раи умерла вскоре после войны от туберкулёза. Родственники прилагали усилия, чтоб женить отца на младшей сестре умершей. Он же влюбился в маму, подругу предполагаемой невесты. Обиженные родственники, желая спасти девочку от мачехи, постоянно настраивали её против матери. Рая старалась не только демонстративно вредничать, но и грубить.

Однажды это произошло на глазах у отца, и он шлёпнул её по мягкому месту. Рая расплакалась, убежала к бабушке.

Родственники забрали её к себе, а c нею всё, что было в доме, оставив матрац, который отец покупал, и скамейку, которую сделал сам.

Потом, через суд, отец вернул Раю домой. Стать для неё родной, маме так и не удалось. Рая ухитрялась, как можно меньше времени проводить дома, сбегая то к бабушке, то к подругам. Она всё ещё воспринимала мать, как захватчицу, пытавшуюся отнять у неё самое дорогое из оставшегося – отца.

Когда Рая, закончив учёбу в школе, не поступила в институт, отец прописал её в Минске, снял для неё комнату, устроил на работу.

***

Я только один раз покидала дом, когда с отцом ездила на его малую родину, к дедушке. Мать ехать отказалась, а почему так поступила, рассказала гораздо позже.

Накануне свадьбы, чтоб не нарушать традиций, они с отцом поехали к его родителям на смотрины. Когда отец убедился, что она всем понравилась, сказал очень странную фразу: « Ну и чем она хуже нас?»

Оказывается, деревня была разделена на две, не дружившие между собой, части. На одной стороне жили зажиточные потомки польских шляхтичей, на другой – безродные мужики-бедняки. Мать относилась ко вторым. Со временем всё изменилось, но мать принципиально не хотела там больше появляться.

Братья отца приезжали к нам с периодичностью два-три года, окончив школу и отслужив в армии. Под патронажем старшего брата они устраивались на работу, обзаводились женой и домом в нашей деревне или ближайших посёлках.

Наступил черёд четвёртого брата. Отужинав за праздничным столом, все стали укладываться спать, а дядя Володя отправился в клуб. Место для отдыха ему определили с Эдиком, а мне – на горбатом диване. В печке с плитой ещё вовсю горел огонь, потому что торфа положили больше обычного, поэтому закрыть заслонку камина поручили Володе после возвращения из клуба.

Спать на диване было также неудобно, как и сидеть. Я долго ворочалась, слышала, как вернулся дядя Володя и засопел на, теперь уже бывшем, моём месте. Я же никак не могла уснуть. Сквозь дрёму, я услышала, как заплакал Эдик и попросил пить.

– И мне, – пробормотала я.

Сделав несколько глотков, как будто куда-то провалилась, уронив кружку. Очнулась от холодных брызг.

Отец бросился к печке. Сквозь золу, подёрнутую пеплом, предательски пробивался голубой огонёк.

– Всем одеваться, на улицу!

Одеться я не смогла, вновь потеряв сознание. Вытащили меня на улицу, завернув в одеяло. Позвали фельдшера. От угарного газа я пострадала больше всех, может быть, потому что была ближе всех к приоткрытой из кухни двери.

На сей раз, я была благодарна горбатому дивану, не дававшему мне крепко уснуть. Выходит, он спас меня.

Спустя три года я рассталась с родным домом, а вместе с ним и с детством.

Столько хорошего и радостного было в детстве, а память сохранила только светлый, неповторимый фон этого периода, сосредоточившись на запоминании деталей различных потрясений.

***

Намечалась реформа школьного образования. Сроки обучения увеличивались в связи с решением давать уже в школе ученикам профессии. Видеть во мне будущего животновода или полевода родителям не хотелось. После окончания шестого класса меня отправили учиться в Минск ещё и для того, чтоб я с обучения на белорусском языке перешла на русский, увеличив тем самым шансы поступления в ВУЗ.

Жили мы с Раей. Она окружила меня материнской заботой, в которой в тринадцать лет я ещё нуждалась. А вот дом встретил неприветливо. Месту жительства у знакомых Рая предпочла независимость, сменив квартиру. Принадлежал дом двум сёстрам. Одна из них две свои комнаты сдавала квартирантам. В первой, большой, жили мы, во второй – девушка-студентка.