Черный смерч

День, как и прежде, оставался безоблачным, лик Дзара пылал в выцветшем от жары зените, ничто не прикрывало землю от его лучей. И всё же беспощадный свет, ничуть не уменьшив своей резкости, словно напитался глубокой, непроглядной тьмой. Лица людей посерели, песок уже не казался жёлтым, и даже в небеса словно плеснули чернотой, не затмившей солнце, но запачкавшей пыльную голубизну.

Калюта скороговоркой читал заклинания, пальцы его порхали по ременным косицам, перебирая амулеты. Остальные сидели неподвижно, не желая мешать. Нечего лезть в волшебные дела, когда рядом шаман. Понадобится ему твоя помощь, он сам скажет, а под руку соваться не следует.

Потом над горизонтом вырос и упёрся в небеса непроглядной черноты столб. Он извивался, прихотливо гуляя по земле, а другой его конец, медленно расплывающийся тучей, грозил солнцу. Смерч казался живым существом, его пляска напоминала шаманскую ворожбу вокруг большого костра. Люди, все, кроме Калюты, поспешно отвели взгляды – не годится простому человеку смотреть, как камлают демоны. А чёрный смерч был именно демоном и носил простое имя: Хобот. Только произносить это имя под открытым небом запрещалось, чтобы не накликать беды.

Страшный Хобот появился на свет совсем недавно, он был не просто ровесником черноволосого Таши, а родился с ним в один день. Эти дела помнили многие, хотя всю правду не мог рассказать никто из людей. Отцом нынешнего Таши был великий воин Таши Лучник. Он женился на колдунье Унике – женщине без семьи. В ту пору злые мангасы разбудили одного из предвечных властелинов, повелителя воды и засухи Кюлькаса. Предвечный властелин творит не зная, и дела его ужасны; в иных местах оттого случились потопы, а на земли людей пала засуха столь страшная, что пересохла Великая, а из дальних степей пришли прежде неведомые диатриты. Старый вождь Бойша – последний носитель священной дубинки прародителя Лара – вывел род на битву против мангасов. Народ мангасов – согнутые, был уничтожен в той битве, а богатырь Таши голыми руками убил главного мангаса. Однако беды не прекращались, и вода в реку не вернулась. Орды диатритов согнали род зубра с пересохших берегов Великой, в битве погиб неустрашимый Бойша и был сломан родовой нефрит. Таши Лучника не было в тот день с остальными людьми, вместе с безруким Ромаром он ходил в полночные края спрашивать северных богов, как справиться с напастью.

Все знают, что род зубра не погиб. Стакн Искусник, что ещё две зимы назад был вождём, выточил из сломанного нефрита нож и круглый кистень. Кистень и сейчас висит на поясе нового вождя – быстроногого Тейко. А зелёный нож Стакн отдал вернувшемуся Таши, чтобы он мог поразить священным оружием восставшего повелителя вод. Таши ушёл в свой последний поход вместе с женой и учителем. В песнях поётся о подвигах, которые пришлось совершить герою по дороге к логову чудовища, что на берегу горького моря. Там он оставил жену под присмотром мудрого старца, а сам вышел на битву, на какую прежде не осмеливался ни один смертный. Ведь первого из властелинов – Дзара – убила сама Всеобщая Мать, в ту пору, когда не было ни моря, ни неба, а второй повелитель – ледяной истукан Хадд был сокрушён прародителем людей Ларом. А теперь смертный вышел против бессмертного. Разное поют о том, но всей правды не знает никто. Людям ведомо только, что в сражении погибли оба. В ту минуту, когда решалась судьба мира, Уника родила герою сына – того самого Таши, что сидит сейчас, прижавшись спиной к спине своей посестрёнки Лишки и пережидает, покуда пройдёт стороной смерч.

Кое-кто из людей толкует, будто герой возродился в своём сыне, но таким людям мало веры. Вот он, молодой Таши – у всех на виду. Ничего в нём нет геройского: парень не хуже и не лучше других. Погиб герой, и никто не знает, где его могила. А вот убитый повелитель стихий умереть не может, не дано это бессмертному. Даже Дзар, сражённый в незапамятные времена, не сгинул совсем, даже из ледяного Хадда народились злые боги и демоны. То же случилось и теперь. С гибелью повелителя вод растеклась по миру освобождённая магия, поползли страшные существа, чудовища и боги. Могло бы случиться и хуже, но прозорливый Ромар велел Унике сжечь тело убитого Кюлькаса, чтобы не осталось ни сердца, ни печени, ни чешуйчатых рук. Лишь хобот, которым Кюлькас всасывал воду, не поддался огню и теперь чёрным смерчем бродит по миру.

Хобот Кюлькаса, вздрагивая, кружил по степи. Он не приближался, но и не уходил вдаль. А потом словно тетива лопнула в небесах: волшебный смерч исчез разом, как не может сгинуть обычный вихрь, рождённый бурей. Лишь грязная клякса осталась в небе, куда упирался конец чудовищной трубы. Потом оттуда, медленно кружась, начал падать чёрный снег. Хлопья жирной копоти опускались на землю, покрывая камни и песок рыхлым слоем сажи. Случись такое возле селения – роду не миновать многих бед. Погибнет урожай, в стаде начнётся падёж, а среди людей – повальные болезни. Потому и вздохнули путники с облегчением, увидав, что на этот год Хобот гуляет далеко от берегов Великой. А что самих посыплет нетающим траурным снежком, то беда невелика: все четверо крепко заговорены от чёрной немочи, а Таши такие хвори и вовсе не страшны – он родился в один час с чёрной вьюгой, ему колдовская гарь – что другому дождик.

Однако заговор заговором, а рассиживать посреди отравленной пустыни никто не собирался. Путники поднялись, Лишка и Данок стряхнули с копий испоганенное гарью птичье мясо, и все направились к холмам, на которые указал Калюта. В безветренном воздухе медленно кружились остатки тьмы. Люди шагали молча, остерегаясь обсуждать случившееся. Хорошо, что чёрный смерч объявился далеко от родных краёв. Плохо, что чёрный смерч вообще объявился. Да и самим ещё нежданная встреча может аукнуться. Поэтому путники стремились идти побыстрее, а говорить поменьше.

Вечер был уже близок, и позади оставался едва ли не весь путь по безводным местам, когда Калюта внезапно остановился и указал рукой на ближний холм, привлёкший отчего-то внимание шамана. Данок, шагавший первым, немедля свернул в сторону. Никто ни о чём не спросил, понимали, что в этих краях ради праздного любопытства шаман и шага не сделает. Раз приказал старший свернуть в сторону, значит, для того была причина.

Проснувшийся ветер лениво колыхал выпавшую копоть, и потому путешественники не сразу поняли, что перед ними не живые люди, а мёртвые тела. Трое людей лежали на склоне, уткнувшись лицами в землю. Чёрный пух густо покрывал их, но всё же сразу было видно, что это настоящие люди, а не карлики и даже не чужинцы. И нетрудно было догадаться, зачем они явились в бесплодные степи: возле двоих воинов лежали толстенные загонные копья, и у всех троих за плечом в кожаном саадаке примостились луки. Всякому ясно, люди пришли сюда сравнивать счёт со злокозненными диатритами, которые в засушливые годы, видать, опустошали не только Завеличье, но и восточные земли.

Калюта осторожно перевернул погибших лицом к грязному небу. Сдул приставшую копоть. Все трое были чернявыми, волосы такие, что женщине впору, заплетены в десятки тонких косичек. Данок поджал губы, глядя на это непотребство. В западных краях рыжие воины тоже заплетают волосы перед походом, но зато их никто и не любит. Воины с косами – настоящие люди, но пока ещё никому не удалось заключить с ними союз. Тут и глупый поймёт, что и от этих добра не жди. К тому же и лица у погибших странные: широкоскулые и слишком спокойные. Не должно быть такого лица у человека, погибшего насильственной смертью. Двое встречных – воины в самом расцвете сил: тёмные бороды заплетены в такие же тугие пряди, что и волосы на голове; нетающий траурный снег почти не виден на скрученных прядях. Третий, ещё безбородый парень, небось как и Данок с Таши, лишь в этом году получил копьё.

– Жалко, красивый мальчик, – жалостливо бормотнула за спинами Лишка.

– Ничего себе! – Данок едва удержался, чтобы не фыркнуть смешливо, что было бы неприлично рядом с телами погибших. – Да таких красавчиков медведь испугается! Лицо поперёк себя шире, нос будто кочка, и волосищи!.. – В следующее мгновение недостойная мысль споткнулась, сменившись острым стыдом, – Данок понял, кого ему напоминают незнакомцы. Да это же Лишкины соплеменники, те самые неведомцы, о которых рассказывают старики!

Данок сокрушённо затряс головой. Стыдно! Лишка, с которой на пару диатрим бьём, – из этих людей. Лучший друган – Таши, тоже носит в себе четвертинку их крови, а он об этих людях нехорошо подумал. Даже о врагах, ежели они настоящие люди, нельзя худо думать, а эти покуда перед родом зубра ничем не провинились.

Затем Данок разобрал, что бормочет шаман, и испугался. Калюта читал не просто напутствие погибшим, но причудливый заговор, полный угрозы. Шаман собирался кому-то мстить и призывал на чью-то голову сорок сороков бед и напастей. Такое только чужинцам желать впору, но чужинцы людских бед не страшатся. Так кого проклинает шаман?

– Что случилось? – шёпотом спросила Лишка, когда Калюта умолк.

– Они не сами умерли, – тихо ответствовал шаман, указав на лежащие фигуры. – Их убили.

– Карлики?

– Нет. Диатриты людей в корм своим птицам отдали бы. Их убил в спину кто-то из своих. Где их колдун? Где четвёртый из их отряда?

– Может быть, он просто выжил или испугался и сбежал, оставив товарищей одних под чёрным снегом? – неуверенно спросил Таши. Уж очень трудно было поверить, что может найтись кто-то, способный ударить в спину своего. Такой мерзости ни среди зверей, ни между чужинцами не водится. А тут как-никак люди. Легче поверить в труса, который мечется сейчас один по степи, проклиная минутную слабость.

– Чёрная пурга может задушить хворого старика или младенца. Сильного мужчину она так просто не убьёт. Отчего умерли эти люди?

– Не знаю, шаман, – честно ответил Таши.

– И всё-таки их задушил смерч… – Калюта говорил, не глядя на молодых спутников. – Задушил, потому что тот, кто должен был прикрывать воинов от беды, напротив, усилил вредоносность тьмы. А потом – ограбил убитых и ушёл, бросив тела под открытым небом.

– Как ограбил? – вразнобой переспросили воины.

– Именно ограбил, – подтвердил Калюта. – Оружие, инструмент – на месте. Вон в мешке еда. Сколь её было – не знаю, но лишнее вор оставил. А где хоть одна фляга? В пустыне лишней воды не бывает, значит, воду унёс оставшийся в живых. Но не это я называю преступлением. Твоя бабушка, Таши, единственная из родовичей, жившая среди бородатых, рассказала, что эти люди всегда носят в кисете кусочек чистой киновари и не расстаются с ней даже после смерти. Киноварь – это кровь умерших, без неё они не смогут жить среди предков и станут неприкаянными духами. А теперь глядите: Калюта поднял с земли припорошённый злым снегом мешочек. Кисет был вывернут наизнанку, на коже виднелись следы краски, что всеми народами исстари почиталась равной крови.

Лишка стояла пригорюнившись, Таши и Данок бешеными глазами обводили окрестности, словно могли увидеть поблизости того, кто так страшно поступил с людьми. Неважно, что они из неведомых краёв, о которых дети Лара и не слыхивали, – есть вещи запредельные, преступления, которые нельзя прощать никому. И первое среди них – лишить родовича загробной жизни. Это страшней убийства.

Калюта раскрыл мешок с колдовскими причиндалами, откупорил крошечную долблёнку с киноварным порошком, начертал на лицах умерших знаки спокойствия, затем вздохнул и, выбрав три комочка волшебной краски, вложил их в опустевшие кисеты. Люди молчали, но все понимали, что шаман поступает правильно. Неважно, что чистая киноварь стоит баснословно дорого и приносится из неведомых земель, пройдя через сотни человеческих рук. Но раз есть у людей такой обычай, он должен быть выполнен. Бородатые не виновны, что у них не нашлось могучего предка, который всякого своего потомка умеет привести в верхний мир. Так или иначе, встреч с неведомцами не миновать, а как глядеть им в глаза, если обошёлся с их мёртвыми, словно с падалью? А так – расскажут умершие своему шаману о последней услуге, и, глядишь, доброе дело обернётся благом для живых.

Тела как могли завалили пластами растрескавшейся глины и поспешили в путь. Время позднее, охотничий отряд, промышлявший зверя по левому берегу Великой, должно быть, уже заждался четвёрку, ушедшую на кочевья диатритов. Эти набеги повторялись ежегодно шесть лет подряд, с тех пор, как молодой шаман вошёл в силу, и покуда Калюта не потерял ни одного воина, уничтожая иной раз до десятка птичьих гнёзд. Последние два года диатриты уже не высовывались за пределы солончаков, а ведь было время, когда они разгуливали по всему Завеличью.

Этот поход был так же удачен, как и предыдущие, однако тягостная находка отравила радость, и четверо воинов шли с таким чувством, словно погиб кто-то из своих, а родичи в восстановленном селении, что раскинулось на правом берегу, ещё ничего не знают.

* * *

Тяжело гружённый караван детей зубра после недельного пути вышел к торговой поляне. Собственно, и поляной эту росчисть назвать было трудно – просто ровное место среди нагромождения камней. Кусты здесь ежегодно выжигались, и буйные травы, ничем не стесняемые и покуда ещё не стоптанные людьми, были по-весеннему свежими.

Торговая поляна издревле была местом встреч не слишком друг друга жаловавших человеческих племён. Бывает так, вроде бы и те и другие – настоящие люди, не чужинцы какие-то, и делить родам нечего, а добрососедства не получается. Но на торговой поляне старые счёты забываются, поскольку без честного обмена плохо всем.

Ближние западные соседи – люди тура, давние союзники, с ними у рода зубра прочный мир. А дальше, за невысокими лесистыми горами начинаются негостеприимные земли. Живёт там несколько родственных племён, которых чохом называют – воины с косами. Это ж надо придумать, чтобы мужчины, собираясь на войну, волосы в две косы заплетали, ровно замужняя баба! Однако воевать они от того хуже не начинали, на этом все сходятся. Последние годы на западе хоть и худой, но мир. Кажется, все поняли, что торговать прибыльней, чем воевать. Люди зубра издавна поставляли в дальние страны лучший золотистый кремень, полосатый халцедон и самый тонкий наждак, в обмен получая товары, которыми изобильны чужие края. Ходили целыми караванами, иной раз по двадцать человек тащили на обмен свои сокровища. Сходились на торговых полянах, безоружные, выслав вперёд стариков. Старики и договаривались, что и как менять. Назад шли налегке, из камней, что в закатных краях бывают, только полупрозрачный обсидиан ценится. А так несли редкости – охру, драгоценную киноварь, горючую серу, выменянную на сладкую озёрную соль. Прежде покупали плотный и белый рыбий зуб, а теперь его берут куда как дешевле у потомков большого лосося, которые этот самый зуб в море добывают. Всякому известно, через сколько рук товар пройдёт, настолько и цена больше станет. Небось в тех краях, где киноварь родится, цена у неё бросовая, а тут чего только не отдашь ради щепотки алой краски. То же и с рыбьим зубом – у лососей с ним детишки играются, а на берегах Великой стоит он подороже мамонтовой кости.

Вели отряд, как и полагается, трое стариков. Главный – дед Мита, он в семье зубрихи Люны старейшина. Двое других, Волох и Рад – помоложе, но тоже белобородые, каких во всём мире уважают.

К месту вышли в срок, как прошлой осенью договаривались. Охотники разложили товары, стараясь каждый так устроить, чтобы он глаз радовал и сам себя нахваливал, цену поднимая. Затем пожелали старикам удачной торговли и отошли за рубежную речку. Не годится зря на чужой земле с оружием топтаться, это всякому понятно. Торговцы, оставшись одни, начали ладить сигнальные дымы. Разожгли три костра и поверх сушняка навалили зелёных веток и травы. Увидят воины с косами обусловленный знак и явятся на торг.

– Ты смотри, – поучал хитроватый Волох Рада, который первый раз явился на торги, – ежели что тебе приглянется – виду не показывай, а то цену заломят – не укупишь. Давай-ка сюда, что они специально заказывали? – Волох переложил покрасивше пластинки чёрного шифера. – Шифер, вощину перетопленную, выхухоль – их только на киноварь меняем, ну и на малахит…

– Я бабам обсидиановые ножонки обещал, кожи кроить.

– Во-во! Так ты к обсидиану сразу не подходи, товары начинай смотреть с краю, все подряд. А потом, как бы между прочим, скажи, что согласен взять за наждак обсидианом, чтобы назад свой товар не тащить. Понял?

– Я это ещё мальчишкой понял.

– Да уж я тебя помню мальчишкой! Тебя в ту пору только ленивый не дурил. Простотой ты был, простотой и остался. Воск-то куда уложил? Давай его поближе. Интересно, и на что этим рыжеусым столько воска? Каждый год таскаем…

– Идут, – негромко произнёс Рад, указав глазами на дальний конец поляны.

Старики разом приосанились, ожидая, когда хозяева торжища подойдут ближе.

Обычно от западных людей на торговую поляну приходило десятка полтора человек, тоже все без оружия. Они раскладывали напротив принесённого свои изделия, а затем уходили, оставив трёх или четырёх мужчин постарше, которым предстояло вести торг. Молодость горяча, попробуй при молодом купце похулить его товар или перехвалить свой, глядишь – дело кончится недобрым. А пожилые словам цену знают, на лишнее слово обижаться не будут, но и запретного не произнесут.

Однако на этот раз к торговым гостям вышло всего шесть человек, никаких товаров у них при себе видно не было, зато короткие боевые копья смотрели прямо на опешивших детей зубра. Лица у пришельцев были непроницаемы, а длинные рыжеватые волосы заплетены в тугие косы и густо смазаны кабаньим салом.

– Здравствуй, Гэл, – поздоровался Волох, признавший одного из подошедших. – Что у вас случилось?

Гэл, здоровенный мужик, с бородой уже не рыжей, а серой, молча подошёл к Волоху, смерил его недобрым взглядом и, не сказав ни единого слова, ударил в лицо, сбив щупленького Волоха наземь. Остальные пятеро, отставив на время оружие, принялись рыться в принесённом для обмена, выбирая и засовывая в мешки то, что подороже да полегче. Прочее швырялось на землю, меха и воск, специально добытый и принесённый на майдан с надеждой на большую прибыль, полетели в костёр.

– Да что ж вы делаете, охальники! – закричал Рад, не выдержавший такого бесчинства, и бросился было вытаскивать из полымени быстро оплывающие кругляши воска. Один из грабителей оторвался от своих дел и саданул старика древком копья, словно палкой. Рад охнул и дальше уже стоял молча, глядя на происходящее непонимающими глазами.

В несколько минут то, что можно было унести, грабители распихали по мешкам, а прочее – перепортили как только могли: тонкие пластины шифера и наждака были разбиты ударами топоров, то, что могло гореть, покидано в костёр. Напоследок бородатый Гэл вновь подошёл к успевшему подняться Волоху, не торопясь примерился и второй раз грязнул ему по зубам, спокойно, словно не человека бил, а от нечего делать испытывал силу руки.

Затем все шестеро, так и не сказав ни единого слова, канули в кустах, оставив троих стариков среди всеобщего разгрома.

– Наторговались, – проговорил дед Волох, сплёвывая в ладонь вместе с кровью выбитый зуб. – Добра нажили – не пересчитать… И ведь знакомые люди-то! Этот Гэл, чтоб ему Лару на рога напороться, уже три года здесь торгами заправляет. А тут вдруг косы заплести решил. Как же это понимать-то?