Драгоценнее многих (Медицинские хроники)

Но главным, всё-таки, оставался госпиталь и больные – не распластанное на столе мёртвое тело, а живые люди с их болезнями и страданиями, которые надо облегчать.

«Мне приятно от удобства моего ближнего,» – говорил Паре. В Отель-Дьё было мало приятного, особенно в родильном отделении, где стажировался Паре. Бывало, что половина женщин погибала от родильной горячки. Зато в больнице его научили не бояться крови и идти на риск, если риск мог спасти жизнь хотя бы одному больному из ста. «Не лечи злокачественную болезнь, чтобы не быть злонамеренным врачом,» – советовал Гален. Паре не читал Галена. «Нет большой заслуги в перелистывании книг,» – объявил он и, когда началась война, оставил мечты о поступлении в коллегию святого Козьмы, выбрав неверный и попросту опасный путь армейского хирурга.

Эмпирик Дубле тоже готовился к сражению. Заговаривал корпию, раскладывая рыхлые комки под палящими лучами солнца, двумя кожаными вёдрами таскал воду из открытого где-то чудесного источника. А покончив с несложными приготовлениями, появился у палатки Амбруаза. Паре сразу заподозрил неладное, и действительно, вслед за Дубле появился полковник Монтежан. Он прошёл под навес, где рядами лежали раненые, повернулся к Дубле и коротко спросил:

– Где?

– Их тут много, – заторопился Дубле, – почти половина. Вот этот, например, – Дубле указал на одного из солдат. Тот лежал закрыв глаза и, видимо, был без сознания. Обнажённые руки густо иссекали широкие разрезы, это Паре безуспешно пытался остановить болезнь святого Антония. На впалой груди рядом с крестом висел пробитый гвоздём пестталер – талисман, предохраняющий от чумы. Хотя чума его владельцу была уже не страшна, жить ему оставалось от силы день или два.

– Послушай, – обратился полковник к Паре6 – на тебя доносят, что ты взялся лечить испанцев, саксонцев и других недругов христианнейшего короля. Разве мало в лагере славных французов, что ты тратишь дорогие лекарства на этот сброд?

– Не здоровые имеют нужду во враче, но больные, – ответил Паре.

Монтежан нахмурился. Добрый католик не должен в разговоре цитировать евангелие. Так прилично поступать гугеноту. Полковнику уже доносили, что его хирург нетвёрд в вере, но Паре покровительствовал герцог де Роган, оруженосца которого Паре вылечил в самом начале компании. Кроме того, Паре был хорошим хирургом и до сих пор справлялся с делами там, где спасовали бы и три врача. А Монтежан никогда не забывал, что королевским указом об организации легионов именно командующий обязывался содержать за свой счёт необходимое количество искушённых хирургов и костоправов.

– Паре, – медленно сказал Монтежан, – не нарушаешь ли ты королевских ордонансов против еретиков?

– Ваша милость, я не провожу богослужений.

– Тем лучше. А пока, займись делом. Отряд выступает, завтра мы приготовим тебе много работы. Что же до этих, – полковник махнул рукой, – то их лучше всего утопить. Император страдает в Эксе без воды, пусть хоть некоторые из его воинов напьются вдоволь.

На рассвете ударили пушки. Передовой отряд отходящего к Фрежюсу императорского войска попытался выйти к Роне и переправиться в Лангедок. Полки гранмэтра Монморанси загородили ему дорогу. Солдаты с обеих сторон шли плотными рядами, как ходили их деды и прадеды. Так казалось безопаснее, когда чувствуешь руку соседа, то знаешь, что никто не ударит тебя сбоку. Зато каждая пуля, выпущенная из аркебузы, попадала в цель, а тяжёлое ядро, выплюнутое бомбардой, поражало иной раз десяток сгрудившихся воинов.

В скором времени стоны и крик вокруг палатки Паре заглушили шум далёкого сражения. Раненые валялись на земле, контуженные в грудь хрипели, на губах выступала розовая пена. Иные сидели, зажимая рукой рану с торчащим обломком копья. Сражённые пулей лежали, открыв такую нестрашную на вид рану солнцу, чтобы приостановить действие яда. Люди громко стонали, многие умирали, не дождавшись перевязки. Их оттаскивали в сторону.

Первому пациенту Паре остановил кровь и туго стянул повязкой руку, рассечённую ударом алебарды, следующему мощными щипцами «вороний клюв» вырвал стальной обломок лопнувшего арбалета, пробивший щёку и вонзившийся в изгиб скуловой кости. Раненые находились в шоке и почти не кричали. После перевязки Жан, чтобы привести в чувство, давал им по глотку крепкого вина и отводил под навес.

У третьего была огнестрельная рана. Пуля попала в бок, но отразившись от рёбер, вышла наружу. Его ещё можно спасти. Паре быстро очистил рану и протянул руку за меркой. Прозрачное бузинное масло медленно кипело в начищенном котелке, поставленном на угли жаровни. Паре пинцетом расширил рану и влил туда полную мерку масла. Раненый захлебнулся криком. Остро запахло горелым мясом. Паре, стараясь не дышать, повторил выжигание, сверху наложил смягчающую повязку из терпентина и яичного желтка, откинул полог палатки и хрипло крикнул:

– Следующий!

Двое служителей из числа легко раненых отнесли лежащего без сознания оперированного под навес. Паре, бледный, словно это его терзали только что, смотрел, как беднягу укладывают на соломе. Потом повернулся и пошёл в палатку, где уже полулежал в кресле очередной пациент. У него тоже было пулевое ранение.

Вскоре Амбруаз потерял счёт и времени, и операциям. Он сшивал, резал, прижигал, извлекал пули, стрелы и обломки костей. Вопли уже не задевали его слуха, а когда кто-то умирал прямо на столе, он лишь досадливо махал рукой и кричал:

– Это уберите и давайте следующего!

Жан метался ка угорелый, не успевая подносить лекарства, корпию, полотно, и оттаскивать тазики полные крови и отсечённых частей человеческого тела. Проклята будь война! Никогда ещё она не была столь кровавой, ещё несколько лет и христианские королевства обезлюдят, и Солиман без боя подойдёт к стенам уже не Вены, а Парижа…

С первых минут сражения французам удалось опрокинуть неприятеля и погнать его от реки. Через раненых просто переступали, они оказывались за спинами французский солдат, где их подбирали люди назначенные Монтежаном. Кто мог добирались в лагерь на своих ногах, прочих без разбора грузили на телеги. На поле разбираться было некогда, люди истекали кровью, да и пули туда порой залетали. Сами раненые молчали, отлично зная, что если ты не дворянин и не можешь заплатить выкуп, то не стоит рассчитывать на милосердие. Оставалось надеяться, что в суматохе никто не отличит швейцарского наёмника из войск Франциска от его родного брата, отправившегося служить Карлу.