Дорогой широкой

Когда-то нынешнее Бредберёво считалось богатым посёлком, центральной усадьбой совхоза-миллионера, крупного овощеводческого хозяйства. Снабжали Ленинград капустой и морковью, а совхозных коров снабжали силосом и турнепсом. Сами овощеводы справиться со всеми полевыми работами не могли, да и не больно хотели. Конечно, пахали, щедро сыпали в землю минеральные удобрения, посмеиваясь над нитратной истерикой городских чудиков: «Подумаешь, нитраты! Быдло схавает!» Сеять тоже приходилось самим. Но на самые трудоёмкие и низкооплачиваемые работы из города пригоняли быдло: студентов, инженеришек, заводских рабочих. Экономисты говорят, что рабский труд непроизводителен, тем не менее именно на бесплатном, рабском труде горожан возросли совхозные миллионы. Быдло кое-как пропалывало выжженные аммиачной селитрой поля, быдло лениво рубило капусту и дёргало турнепс, а потом само же быдло и жрало всё это.

Удивительно гнусное слово «быдло»! Употребляется оно исключительно рабами и в отношении рабов. Природа власти такова, что всякий, самый ничтожный раб хоть в чём-то малом, но обладает властью измываться над другими. Вот этих других он и называет быдлом. Фасовщица в универсаме, глядя, как любимый Барсик гадит в холодильнике на варёную колбасу, нежно мурлычет: «Барсинька, кисонька!..» – а по поводу изгаженной, но не слишком дефицитной колбасы бросает небрежно: «Быдло сожрёт!» Но и сама фасовщица оказывается быдлом для водителя троллейбуса, который везёт её, словно мешок с нитратной картошкой. А водитель троллейбуса – быдло для совхозного полевода, который травит водителя той самой пресловутой картошкой… Быдло всё сожрёт! Но потом полевод является в город за продуктами и жрёт обосранную Барсиком колбасу, замыкая таким образом круг всеобщей быдловости. И нет уже людей, есть беспросветное быдло; нет России, растёт и ширится страна Быдляндия.

Парадоксальным образом выбраться из этой ямы можно лишь через ещё большую быдловость, через мерзостный разгул дикого капитализма. Хозяин какого-нибудь продуктового ларька, надутый Пфак-Пузырь, которому и имени другого нет, – неужто от него ждать спасения? Этот всех кругом почитает быдлом, хотя от самого быдловостью несёт за версту. Вот только универсам с кошколюбивыми фасовщицами был один на десятитысячный район, а овощных ларьков повылезало, что грибов поганых. И вдруг оказывается, что тот ларёк, где продавщица вежлива, где вас не обвесят и не подсыплют в пакет пронитрованного гнилья, оборот имеет вдвое больше соседнего. И лопаются пфак-пузыри один за другим, освобождая место тем, кто считает встречного человеком. И уже оптовик не желает брать нитратку; сгниёт она у него на складе нераспроданной. И совхоз-миллионер «Пфак-Пузырь коммунизма» либо научается работать без вливаний рабского труда и смертельных доз бесплатного суперфосфата, либо разделяет судьбу всех прочих пузырей.

Нынешний посёлок Бредберёво стоял на плоской, как ладонь, низменности. Не было рядом ни речки, ни озера, да и леса пристойного не наблюдалось уже полторы сотни лет: вырубили ещё в дореволюционные времена, что сегодня почитаются благословенными, хотя были они ничем не лучше нынешних. И всё же дома здесь строились не блочные конурки, а избы из привозного полномерного бревна, пятистенки в четыре окна по фасаду. Огороды нарезались щедро, и уж там знатные полеводы амофоской не пользовались, знали, что самим жрать придётся, а то и попросту свиньям вываливать, поскольку овощи, перекормленные азотом и фосфором, храниться не могут и в скором времени расплываются вонючей слизью.

Теперь когда-то голубые и зелёные дома серели выгоревшей облезлой краской, бурьян забивал окрестности, а от прошлых времён осталась лишь непролазная грязь на улицах, которую так странно видеть в каком-то километре от многорядного шоссе. Не на пользу пошли перемены бывшему совхозу-миллионеру, и мину замедленного действия подложили под его благосостояние рабы-студенты, приехавшие пропалывать турнепсные поля.

То был последний заезд подневольных горожан, и потому, видимо, студенты чувствовали себя непривычно вольно и даже на танцы в местный клуб отваживались ходить. Местным парням, которые тогда ещё водились в деревне, такое самовольство не понравилось. Сочные студенточки на танцах всячески приветствовались, но то, что они вздумали ходить в клуб со своими кавалерами!.. Дело кончилось мордобоем. Деревенские к стычке готовились заранее, собрались плотной гопой, при свинчатках и штакетинах, так что нет ничего удивительного, что гнали наши городских до самого лагеря. А на поле боя Серёга Куликов подобрал трофей – толстенькую книжку малого формата. Это ж надо такое придумать – ходить на танцульку с книжкой! Лучше бы то была недопитая бутылка водки или хотя бы пива. Но поскольку студенты на переговорах особо требовали вернуть утерянную книжку, то книжку не только не возвратили, но и прочли от корки до корки.

Не надо было этого делать! Печатное слово произвело на неокрепшие умы сокрушительное действие, сравнимое с бомбардировками Югославии и иными преступлениями международных террористов. Уже само название книги – «Вино из одуванчиков» – несло разрушительный заряд чудовищной силы. А ведь там, внутри, был ещё и рецепт!

«Они набрали полные мешки одуванчиков и унесли вниз, в погреб. Вывалили их из мешков, и во тьме погреба разлилось сияние. Винный пресс дожидался их, открытый, холодный. Золотистый поток согрел его. Дедушка передвинул пресс, повернул ручку, завертел – быстрей, быстрей, – и пресс мягко стиснул добычу… Сперва тонкой струйкой, потом всё щедрей, обильнее побежал по желобу в глиняные кувшины сок прекрасного жаркого месяца; ему дали перебродить, сняли пену и разлили в чистые бутылки из-под кетчупа – и они выстроились рядами на полках, поблескивая в сумраке погреба».

Посовещавшись, новые владельцы вредоносной книги взялись за дело. Они набрали полные мешки одуванчиков и стащили в заброшенный сенной сарай. За неимением пресса они конфисковали у матерей и тёток соковыжималки, что едва ли не насильно всучивались людям в эпоху раннегорбачёвской борьбы с алкоголизмом. Теперь дурацкие машинки пригодились. Сперва тонкой струйкой, потом всё щедрее, обильнее побежал в подставленное ведро сок прекрасного, хотя и не слишком жаркого в наших широтах месяца; после чего ему (соку, а не месяцу) дали перебродить.

Конечно, рецепт оказался не слишком точен, маловато в нём конкретики… Дрожжи добавлять надо?.. и сколько? Бродить с водяным затвором или достаточно хирургической перчатки «одобрям-с»? Почему бутылка требуется непременно из-под кетчупа? Пену снимать обязательно или можно потреблять прямо так, словно пивко? Вопросов было много, простых и сложнейших, но на то мы и потомки косого Левши, чтобы со всякой трудностью справляться самым кривым образом. Где автор не дописал, там природная смекалка помогла. Недаром же посёлок держал первое место в районе по количеству рационализаторских предложений и разнообразию самогонных аппаратов.

Очень скоро выяснилось, что с дрожжами получается спорей и малость покрепче, хотя дрожжевой привкус у напитка потом не отбить; бутылки можно брать любые, а пену снимать обязательно, да ещё и с осадка вино нужно сливать, поскольку горький млечный сок, створаживаясь, выпадает в осадок, и избавляться от него следует непременно, иначе не будет у продукта ни вида, ни качества. Впрочем, качество в любом случае оказалось не на высоте. То, что винишко воняло цветами, это полбеды: в горбачёвские времена и не такую парфюмерию пивали. А вот крепость подкачала, никакого тебе бальзама из солнечных лучей, слабенькая кислятина, хуже «Рислинга», хоть целый стакан залуди, ничего кроме бурчания в желудке не наживёшь, жаркое лето по жилам бежать не желает.

Однако повторим, что недаром посёлок держал первое место в районе по количеству рационализаторских предложений и разнообразию самогонных аппаратов. Слитый с осадка золотистый настой для пробы залили в аппарат и получили на выходе такой нектарчик, что и не снился «Ливизу».

Привольно зажил Серёга Куликов со товарищи! Весело!

К тому времени на ажиотаж вокруг одуванчиков обратил внимание директор совхоза Пётр Петрович Иванов. Был Пётр Петрович профессиональным начальником, человеком старой закалки, но широких взглядов. По профессии он писался текстильщиком, но сначала работал директором бани. Оттуда перспективного работника перевели начальником отдела водоподготовки на крупный военный завод. Вроде бы дело знакомое, в бане вода, и тут тоже вода, однако оказалось, что для заумной электронной промышленности вода требуется совсем иная, чем для помыва рядовых граждан. Как не справившегося Петра Петровича бросили на укрепление сельского хозяйства (было такое наказание для проштрафившихся ответработников). В должности главного инженера птицефабрики Иванова снова ждали неприятности. Среди бройлеров начался падёж, и с тех пор кудахтающее слово «энтерококкоз» стало для главного инженера грязным ругательством. Самое обидное, что зараза проникла в птицеблоки вместе с питьевой водой, в очистке которой главный инженер вроде бы должен разбираться. Впрочем, дело окончилось благополучно, комиссия сочла, что эпизоотия возникла по объективным, не зависящим от руководства причинам, и Иванов с повышением был переведён в совхоз – директором. Здесь он успел выстроить поселковую баню и сауну для районного начальства. Баня сегодня лежит в развалинах, и злой насмешкой кажется надпись над входом в мыльное отделение: «Оставь одежду всяк сюда входящий». А сауна функционирует до сих пор, хотя районное начальство за последние годы сменялось неоднократно. Неизвестно, что ещё было бы выстроено в посёлке, но золотые времена почему-то закончились, и совхоз-миллионер начал лопаться, словно какой-нибудь пузырь. Пфак! – и нет пузыря.

Тут-то и проявилась широта взглядов Петра Петровича. Совхоз по мановению волшебной палочки обратился в акционерное общество, и директор, он же главный акционер, приступил к преобразованиям. Было задействовано всё, что могло принести прибыль. Убыточное совхозное стадо сдали на мясо, продали лишнюю технику и нерастраченный запас минеральных удобрений. С опустевших коровников сняли шифер, вакуумные насосы от доильных аппаратов разобрали на части, сдали в металлолом бронзовые прокладки и медную обмотку электромоторов. Целый год доходы акционерного общества превышали все мыслимые пределы. Потом наступило похмелье. Продавать больше нечего, а кушать хочется каждый день.

Какие прибыли можно извлечь из глинистой ленинградской земли? Самим пропалывать и дёргать морковку? Так разучились овощеводы за столько лет владения рабами. А сама по себе морковка в Ленобласти не растёт, сами по себе растут только одуванчики.

Будучи профессиональным руководителем, Пётр Петрович неуклонно держал руку на пульсе вверенного коллектива и брожение среди молодёжи заметил очень быстро. Парни, которых никакими силами не заставить толком работать, неожиданно принялись вручную косить надоедливый сорняк и охапками стаскивать его куда-то. Ходили они при этом очень весёлые. Значить это могло только одно: для одуванчика объявился сбыт, кто-то скупает бесполезный цветок и платит за него звонкой наличностью. Или не звонкой, а булькающей, тут принципиальной разницы нет. Серёга Куликов был вызван на ковёр и допрошен с пристрастием.

Услышанному Иванов поверил не сразу, но, опробовав полуфабрикат (вино из одуванчиков) и конечный продукт, получивший у сельчан прозвище «бредберёвка», убедился, что дело стоящее. Книгу Пётр Петрович конфисковал, тоже прочитал от корки до корки и остался доволен как раз тем, что вызывало неудовольствие глупых юнцов. Рецепт и впрямь оказался неточен, да и само вино из одуванчиков у американского писателя можно было скорее счесть аллегорией, нежели реальным продуктом. А это значит, что реальный продукт можно патентовать и налаживать производство без оглядки на американского предшественника.

Неверно было бы думать, что начальники минувшей поры были людьми сухими и лишёнными всякой романтики. Поэзия живёт не только в мансардах, но и в канцеляриях. Перед распалённым взором Петра Петровича проносились картины одна заманчивее другой. Совхозные поля, которые отныне не нужно пахать, удобрять, культивировать. И пропалывать одуванчики тоже не нужно! Эта культура сама заглушит всё, что угодно. По цветущим полям бегают нарядные тракторы, стрекочут косилки, школьники проводят каникулярное время на конных граблях, которые только называются конными, но на деле цепляются всё к тому же безотказному «Беларусю». И усадьба – уже не те избы, что когда-то рубили вернувшиеся с войны сельчане, восстанавливая сгоревшую деревню. На их месте высятся современные двухэтажные коттеджи, тонущие в кипении вишнёвых садов. Вишня плохо родится в Ленобласти, но обойтись без кипения вишнёвых садов Пётр Петрович не желал ни в какую. Конечно, будет нужно выстроить новое здание администрации и дворец культуры напротив. На центральной площади посадить цветущие каштаны и голубые ёлки… После этого само собой в центре воображаемой площади начинал вырисовываться… нет, не памятник – скромный бюст на строгом постаменте.

Но самое главное – основа будущего благосостояния – сияющие заводские корпуса на холмах за городом (вот уже и город обрисовался, и холмы возросли). И на новом основании (бетонную надолбу советских времён с названием села – снесём!) строгие, исполненные достоинства буквы: АОЗТ «Одуванчик»! Хотя нет, одуванчик – это несерьёзно, сегодня он цветёт, а завтра дунул – и нет его. АОЗТ «Солнечный цветок» – тоже не годится, невежды будут думать, что здесь подсолнечное масло производят… «Солнцедар» – совсем бы хорошо, но, кажется, что-то подобное уже было. Ну же, смелее! смелее! АОЗТ «Глоток солнца» – вот оно!

В заводских корпусах одуванчиковый сок перерабатывается в благороднейший напиток – как там у американца?.. – «пойманное и закупоренное в бутылки лето, мягко мерцающее, словно раскрывающиеся на заре цветы». В отделе сбыта толпятся экспортёры, размахивают заявками, вперебой выдвигают самые выгодные предложения. В очередь, господа, в очередь! И помните, что прежде всего мы патриоты – не менее двадцати процентов продукции пойдёт на внутренний рынок.

На валютных вливаниях возрастёт благосостояние сельчан, улучшится быт, расцветёт культура и наступит всеобщее благорастворение воздухов. А у истоков грядущего счастья будет стоять он, Пётр Петрович Иванов, – неприметный человек с простым именем и фамилией – спаситель Отечества!

О заслугах писателя Рэя Бредбери и механизатора Серёги Куликова забывалось как бы само собой.

Впрочем, мечты мечтами; если они правильные, то мечтать у нас никому не возбраняется, но настоящий руководитель отличается от обычного человека тем, что правильные мечты правильно воплощает в жизнь.

Было собрано внеочередное собрание акционеров, которое заслушало доклад Петра Иванова. К собранию Иванов готовился серьёзно и начал прямиком с цитаты: «Ведь простой цветок, можно сказать, сорная трава, никто её и не замечает, а мы уважаем, считаем: одуванчик – благородное растение».

Сельчане выслушали речь молча, как сотни лет подряд выслушивали тысячи речей. Хочет барин новые порядки вводить – пусть его, лишь бы всё оставалось по-старому. Кто поактивнее – освоили «бредберёвку» самостоятельно, а остальным было до фени. Предложения Иванова утвердили и разошлись по домам.

На последние оставшиеся на счетах деньги были куплены бродильные чаны и старый винный пресс. Потом всё это заменится хромированным импортным оборудованием, а пока начинать нужно с малого.

Пробная партия вина, названного «Глоток солнца», была вручную разлита по пивным бутылкам. Этикетки, отпечатанные на цветном принтере, Иванов заказал за свой счёт, поскольку акционерное общество стояло на грани финансового краха, а если быть честным, то и за гранью.

С образцами продукции Пётр Петрович отправился на переговоры с представителями торговли. Тут-то и оказалось, что вино – это не нитратная морковь, на производство винной продукции требуются специальные разрешения и существуют особые ТУ и ГОСТы. Видали мы эти ГОСТы! – что ни бутылка, то палёная ацетоновка. О прочей продукции можно и вовсе не говорить: в каждом ларьке выставлена говяжья тушёнка из гороха и крабовые палочки, при изготовлении которых не пострадал ни один краб. А тут настоящий экологически чистый продукт с занитрованных совхозных полей! Бюрократы, начётчики!.. Им бы радоваться, что появился отечественный производитель, а они толкуют об экспертизе и прочей ерунде!

Пётр Петрович кинулся к экспертам, но и здесь потерпел полное фиаско.

– Вы полагаете, я стану пробовать эту вашу… продукцию? – брезгливо поджав губы, спросил известный дегустатор. – От неё за версту несёт пивными дрожжами.

– Народ хвалит, – настаивал Иванов.

– Наш народ издавна приучен хвалить всякое дерьмо, – отрезал спец.

И это называется свобода предпринимательства, торжество демократии, поддержка частной инициативы! А дегустатор – тоже хорош! – отфутболил, да ещё так издевательски… За эти бы слова да в былые времена укатали бы его в такие места, куда марочных вин и по календарным праздникам не завозят! Тоже мне, аристократ духа… хамьё, быдло!

В таком раздрае чувств Пётр Петрович вернулся в родное АОЗТ.

Впрочем, сдаваться он не собирался. У погибающего института был задёшево приобретён перегонный куб, в котором учёная братия дистиллировала воду, и не нашедший сбыта «Глоток солнца» был перегнан на «бредберёвку».

Тут уж всякий понимал, что с таким изделием на рынке в открытую появляться не следует. Если уж невинное винишко встретило столь грубый отпор, то что говорить о шестидесятипроцентной «бредберёвке»? От неё и впрямь по жилам начинало бежать жаркое лето, она благоухала цветами ушедшего июня, сивухой и свежескошенной травой. Есть ли для русского нюха более притягательные ароматы? Во всяком случае, для «бредберёвки» потребитель нашёлся немедленно.

Приезжали днём и ночью, на легковушках, грузовиках и тракторах; брали по десять бутылок и по двести ящиков. Оптовым покупателям была скидка, и все оставались довольны. Деньги пошли рекой, как в те времена, когда на мясокомбинат сбрасывалось совхозное стадо. Вот только корм оказался не в коня. Почему-то не строились коттеджи, не разбивались вишнёвые сады и не воздвигались на отсутствующих холмах блещущие стеклом и нержавейкой корпуса завода. Вся работа производилась на изношенном винном прессе и стареньком перегонном кубе. Лица сельчан серели с каждым годом, и никто не заводил речей о памятнике человеку, заложившему основу деревенского благополучия. Одни лишь одуванчики цвели, как и прежде.

Сам Пётр Петрович понимал, что развёрнутый бизнес не вполне одобряем и, случись что, отвечать ему, и на этот раз не удастся отделаться переводом на сельское хозяйство. Поэтому, скопив достаточное количество зелёных, как одуванчиковая ботва, баксов, Иванов бросил налаженное дело и навсегда уехал на историческую родину, в солнечный город с многозначительным названием Винница.

Когда полгода спустя ОМОН разорял АОЗТ «Глоток солнца», Петра Петровича никто даже особо не искал. Мало ли в Бразилии донов Педров? – пропал, ну и чёрт с ним.

А вот деревня осталась на прежнем месте, хотя и в ухудшившемся варианте. Местный промысел омоновцы потрепали, но совсем изничтожить не смогли. Сломали прохудившийся перегонный куб, вылили в навозную яму запас недобродившего сока, составили дюжину актов и уехали, не тронув даже пресс, который сочли слесарным оборудованием. Были бы наши края винодельческими, никто бы подобной ошибки не допустил.

Захилевший бизнес взял в нетвёрдые руки Серёга Куликов. Как и прежде, механизаторы с первых июньских дней косили одуванчики, старый пресс, пыхтя и пачкая продукцию машинным маслом, выдавливал сок, который немедля разбирался по домам. Добытчики не забыли, как двадцать тонн недобродившего полуфабриката было вылито в навоз. Поэтому теперь сок дохаживал в подсобных хозяйствах и перегонялся на подручном оборудовании, так что «бредберёвка» оказывалась всевозможных сортов и самого разного качества. Большая часть продукта потреблялась на месте, но и на сторону уходили сотни декалитров.

В деле благоустройства родного селения Серёга Куликов преуспел не слишком сильно, лишь однажды по пьяни вспомнив былую профессию сварщика, вырезал из прохудившегося бродильного бака железные буквы и переименовал село в Бредберёво. Название прижилось, и теперь даже старожилы не вдруг вспомнят, а как же называлась центральная усадьба совхоза-миллионера.

Впрочем, поцарствовал Серёга недолго, всё по той же пьяни вздумал как-то показать удаль: перепрыгнуть, сиганув из чердачного окна полуразрушенного коровника, через навозную яму, ту самую, от которой до сих пор, говорят, тянет вылитой брагой. Прыжок новоявленного Буслаева оказался неудачным, и Серёга утонул в навозной жиже.

Теперь в селе не осталось никого из тех, кто стоял у истоков бредбериводства, и наступил период полной анархии. Одна только сауна, на которую наложила хозяйственную лапу бывшая телятница Антонина, продолжала функционировать, и знатоки на иномарках заезжали к телятнице попотеть с молоденькими придорожными тёлками.

Могут сказать, что история села Бредберёво нетипична для нашей действительности. В целом по стране – да, нетипична. Но для сёл, лежащих в опасной близости от мегаполисов, увы, это их общая судьба. Цивилизация развращает тех, кто находится неподалёку, но сам вкушал её плоды только по телевизору.

Вот в это село и въехали на своём катке любопытствующие путешественники. Первым делом подкатили к магазину. Всякий странствующий и путешествующий знает, что именно в сельмаге проще всего узнать новости. К тому же достаточно удалиться от большой дороги хоть на полкилометра, как цены в магазине становятся божескими, а очереди пропадают. Однако здесь их встретила волнующаяся толпа. Люди стояли плечом к плечу, нипочём не желая упустить своей очереди. Голоса звучали резко и требовательно:

– Куда прёшь? Тебя тут не стояло!

– Больше двух в одни руки не давайте!

Пахнуло родным и застойным. Советский человек настолько привык стоять в очередях, что уже не мыслит себя без них и страдает, видя изобилие продуктов при отсутствии толпы. Случается, пенсионерка, явившись в Сбербанк к окошечку для коммунальных платежей и обнаружив, что очереди почему-то нет, поворачивается и уходит: