Моя жизнь дома и в Ясной Поляне

123

никакой и варить (нем.)

124

Здравствуйте, барышни (фр.)

125

сюда! (фр.)

126

С ласточками (фр.)

127

Вы ее обижаете (фр.)

128

Позднее это имение перешло к старшему сыну Льва Николаевича – Сергею Львовичу. Он выстроил прекрасный дом, посадил сад, огород, завел все хозяйство.

129

Все понять – все простить (фр.)

130

как надо быть (фр.), т. е. внешняя порядочность и внешнее изящество.

131

ужасный ребенок! (фр.)

132

Не желает ли мадемуазель кусочек пулярки? (фр.)

133

Не желает ли мадемуазель корку хлеба? (фр.)

134

Новый управляющий.

135

самое меньшее (лат.)

136

В голосе Тани слышатся слезы (фр.)

137

27 марта), что у них все благополучно, что Левочка здоров, занят и собирается в Никольское и Черемошню.

К другому письму сестры (от 5 апреля) Лев Николаевич приписывает:

«А я все-таки припишу два слова, милый друг Таня. Во-первых, целую тебя, во-вторых, скажи Д[митрию], что я очень огорчен тем, что он не получил еще деньги, но что теперь у меня деньги есть и у себя, и в Москве, и даже взаймы ему могу дать. И[ван] И[ванович] на этой неделе будет у меня. Я ему велю, чтобы были тебе кобылы, а уж Д[митрия] дело вливать в тебя кумыс, сначала по 3, а потом до 12 стаканов. Да я и сам приеду наблюду. Прощай, голубушка».

Наступила настоящая весна, и Лев Николаевич приезжал к нам и проводил у нас, как всегда, дня два. Кумыс делали под его наблюдением. Он говорил, что пристройка почти готова, что у него чудесный кабинет с колонной для прочности, так как терраса будет крышей кабинета. «Другая комната будет твоя, Таня, пока не выйдешь замуж», – шутя сказал Лев Николаевич.

– Я, вероятно, совсем не выйду замуж, – сказала я.

– Прекрасно, тогда останешься жить с нами.

Дмитрий Алексеевич молчал. Я знала, что Лев Николаевич в прошлый приезд свой рассказал ему все подробности истории с братом Сергеем, отвечая ему тем самым на вопрос его о причине моего расстроенного здоровья. Как всегда, и в этот приезд Льва Николаевича осталось впечатление чего-то светлого, животворящего, мелькнувшего в нашей обыденной жизни. Обыкновенно вечером, после его отъезда, ложась спать, я припоминала наши разговоры, его суждения и слова. Так было и в этот раз. Я шла к Долли для вечерней беседы. Она в этом отношении заменяла мне мать.

– Долли, ты еще не спишь? – спросила я, прибежав к ней тихонько, чтобы не разбудить Машу, спавшую за перегородкой.

– Нет, а ты что? – спросила Дарья Александровна. – На беседу пришла? Дмитрий там со счетами возятся, еще не скоро придет. Иди ко мне, не то простудишься, – говорила Долли.

– Мне так жалко, что Левочка уехал, – укладываясь, говорила я. – И он как будто невесел был. Не вышло ли что-нибудь с Соней?

– Нет, я не нашла, чтобы он скучный был, – сказала Долли.

– А как он про женщин говорил? Ты заметила? – спросила я.

– Я не люблю его взгляд на женщину, – сказала Дарья Александровна. – Не разделяю его. Он как-то не то с недоверием, не то с легким презрением смотрит на женский ум. Он не допускает равного ума с мужским.

Я задумалась. Я чувствовала, что что-то в этом есть правда, но не совсем, а в чем разница – я выразить не умела.

– Долли, он не то что не допускает равного ума, но он всякий ум окрашивает по-своему. Положим, наш, женский – розовый, а их, мужской – синий. Поняла?

Долли засмеялась, – «ты чушь городишь, малютка».

– Нет, ты не смейся, слушай! Вот он говорил сегодня за обедом, когда Дмитрий Алексеевич, помнишь, ему рассказывал про какую-то ссору между мужем и женой: «С женщинами рассуждения ни к чему, бесполезны: у них разум не работает, и акажу даже – как разумно бы женщина ни рассудила, но действовать и жить она будет все-таки по чувству».

– Это неправда, – возразила Дарья Александровна. – Мы часто действуем и по рассудку.

– А я нет! Я помню, как сознавала необходимость отказать ему из-за его семьи, а по чувству я не делала этого.

– А еще помнишь, он сказал уже после, как бы смеясь: «Всё, что разумно, то бессильно; всё, что безумно, то творчески производительно».

– Как мне это нравится! – вскричала я. – Левочка говорил, что это красиво и сильно…