Последние римляне

Издалека, через сады и виллы, доносился звук рогов. Трубачи Арбогаста вносили смятение уже в предместья.

– Тебя кто-нибудь может узнать и предать в руки короля. Бледный страх трусости будет стараться приобрести расположение нового императора подлостью. Не теряй времени! – настаивал Рикомер.

Но Фабриций ответил:

– Оставь меня одного! Я хочу поговорить с моим Господом.

– С Богом ты поговоришь в дороге…

– Сделай то, о чем я прошу…

Когда Рикомер отошел, Фабриций пал на колени, простер руки к небу и начал молиться из глубины погруженной в отчаяние души:

– Бог новых народов! Ты, Который осветил солнцем Своей благости глухие леса варваров, смилуйся над нами! Бог отверженных, Который возвел на трон Римского государства потомков невольников, смилуйся над нами! Бог униженных и оскорбленных, Который призвал к правам человечества все народы, смилуйся над нами! Не допусти, чтобы гордость Арбогаста поколебала дело Твоей мудрости и обратила в прах плоды кровавого труда трех веков. Смилуйся над нами, ибо Ты всесилен!

Новый римлянин в ту минуту был только христианином, перед которым опасность, грозящая его Доброму Пастырю, поглотила его личные огорчения. С падением Креста падало здание существующего порядка – возвращались кастовое различие и надменность римских богов.

Воспитанник христианского правительства, он отдавал себе полный отчет о том, что случится в результате переворота, который подготовлялся в лагере Арбогаста. Неожиданное изменение порядка вещей раздуло в его сердце пыл неофита, угасший под пеплом эгоизма любви. Он не мог допустить, чтобы Церковь могла поколебаться, как хрупкое творение рук человеческих. С самой колыбели он созерцал ее силу. А тем не менее произошло то, что его вера не предусмотрела.

Надменный солдат смертельно оскорбил «божественного и вечного государя», который был для нового римлянина олицетворением всего земного могущества; язычник в священной особе императора попирал учение Христа; общественный порядок, установленный усилиями долгого рода поколений, расползался по всем швам.

– Неужели это правда?.. – говорил Фабриций, не отрывая глаз от неба.

Кругом него благоухала и пела весна. Деревья, покрытые белым пухом, кусты, усыпанные цветами всевозможных оттенков, луга, одетые молодой свежей зеленью, птицы, радостно щебечущие – вся природа радовалась, как будто сегодняшний день был похож на вчерашний. Ни один лист не отделился от ветки, насыщенной сладким соком, хотя смерть еще простирала над Виенной свои черные крылья.

Фабриций удивлялся солнцу, что оно светило и было так ярко. Его раздражали яркие краски весны. Он жаждал темноты ненастной ночи, чтобы остаться наедине со своей тоской.

Он теперь был настоящим изгнанником, лишенным права дышать воздухом Римского государства. С падением Валентиниана для него будут закрыты даже самые отдаленные уголки западных префектур. Где бы он ни спрятался, его везде найдут сыщики Евгения, если этого захочет Арбогаст.

Все свои надежды он основал на дружбе, которая его соединяла с молодым императором. Он ехал в Виенну с целью умолить Валентиниана о помощи смягчить Амвросия. «Божественный государь», который так же, как и Фабриций, ненавидел римлян старого обычая, простит ему безрассудные проступки и возвратит свое расположение.

Но милость Валентиниана уже перестала быть источником счастья для его подданных.

Теперь у Фабриция остался только Бог, последнее убежище человека, потерпевшего крушение и отвергнутого людьми.

Бог…

Но и Добрый Пастырь отказал ему в Своем милостивом лоне. Рикомер говорил ему, что из Медиолана до епископа Виенны уже дошла весть о его неповиновении. Если бы он осмелился приблизиться к Божьему дому, привратник не допустил бы его даже на паперть.

Фабриций пал лицом на землю. Он чувствовал себя ничтожнее самого малого червя, более убогим, чем нищий, протягивающий руку к проходящим под портиками храмов. События последних недель угнетали его больше, чем его прежняя неукротимость. Бегство из Рима, презрение Фаусты, смерть Теодориха нанесли последний удар его гордости, а угрозы Амвросия и поражение Валентиниана сломили ее окончательно.

Горе начало приближать его к истинному пониманию учения Христа, которое до сих пор он считал только знаменем новых народов, выходящих на борьбу с Римом.

– Нет, я не любил Тебя, Милосердный Агнец, – исповедовался он перед собой, – я согрешил против Твоей благости. Скажи мне, что надо сделать, чтобы двери Твоих палат снова открылись передо мной?

Ему казалось, что он слышит над собой голос Амвросия, который напоминал ему: «Ты прегрешил своею надменностью и строптивостью и должен искупить свой грех покорностью и смирением».

– Я буду покорным и смиренным, – дал себе обет Фабриций.

IX

В тревоге прожила Виенна два долгих дня. Торговля остановилась, ремесленники сидели без дела, учреждения не разрешали текущих дел. Никто не выходил на улицы, все с минуты на минуту ждали нападения Арбогаста.

Город со всех сторон опоясывала страшная цепь франков, аллеманов и галлов. Насколько хватало зрения везде белели палатки, блестели на солнце оружие, мечи и щиты. Достаточно было одного сигнала, чтобы эта цепь стиснула резиденцию императора и обратила ее в кучу развалин, обагренных кровью невинных и виновных.

Из цезарского дворца в лагерь шли послы с обещаниями прощения и милости. Испуганный Валентиниан смирился перед войском и вел переговоры с начальниками отдельных племен, как равный с равными.

Но послы возвращались с омраченными лицами. Их красноречие и просьбы были напрасны.

Графы и воеводы Арбогаста не питали ни малейшей привязанности к Валентиниану. Не он вместе с ними переносил голод, жажду и все лишения войны, не его голос воспламенял их в битвах и благодарил после одержанной победы.

Франконские, аллеманские и галльские вельможи равнодушно выслушивали щедрые обещания послов, зная хорошо по опыту, что каждый император до тех пор благоволил к представителям вооруженной силы, пока их боялся, а потом жестоко мстил за испытанный им страх и оскорбленное самолюбие.

В конце концов Валентиниан не мог им дать ничего более того, что они уже получили от главного вождя. Они служили государству из-за почестей и денег, а Арбогаст никогда не скупился ни на то, ни на другое. Наиболее важные места он предоставил своим друзьям, всю приобретенную добычу отдавал солдатам, отличал и награждал всякую заслугу. Он жил так же скромно, как Марк Аврелий и Юлиан Отступник, пренебрегал золотом и довольствовался только славой.

Приверженность молодого императора к учению Христа не могла благоприятно влиять на войска западных префектур, еще погрязающего во мраке идолопоклонства. Почти все франки и аллеманы молились своим богам. Только среди галлов новая вера насчитывала многих сторонников, но христиане предпочитали мирный труд кровавому ремеслу солдата. Под римскими знаменами их было очень немного.

Виенна с томительным беспокойством ждала рокового исхода. Христиане смотрели на Валентиниана как на восходящее солнце. Если эта ясная звезда преждевременно угаснет, всю Галлию снова охватит мрак язычества.

А звезда императора светила с каждым часом все слабее.

«Пусть Валентиниан положится на суд и милость короля», – отвечали послам графы и воеводы. Это на безжалостном языке четвертого столетия означало: пусть он сойдет с дороги нового повелителя, иначе мы его сами удалим.

Город уже в первый вечер перестал обольщать себя надеждой. Христиане видели, что никакая человеческая сила не спасет Валентиниана. Все споры между римскими императорами и вождями разрешала смерть более слабого. Побеждал обыкновенно сильнейший, а молодого монарха нельзя было считать таковым.

И никто не удивился, когда префект Виенны на третий день оповестил с кафедры главного рынка, что «его вечность, божественный Валентиниан вчерашней ночью внезапно покинул этот свет».

Никто не спрашивал о причинах этой «внезапной смерти», от которой в правительственных донесениях умирали все императоры, убитые явным или скрытым врагом, потому что неосторожные люди за праздное любопытство платились жизнью[14 - Действительного виновника смерти Валентиниана, которая наступила 15 мая 392 года, историки не открыли еще до сих пор. Одни говорят, что он был убит по приказанию Арбогаста, другие – что его убили придворные, желая таким способом заслужить расположение нового государя, третьи – что он сам лишил себя жизни. Даже не известно, как он умер. По одним источникам, его нашли задушенным в постели, по другим – повешенным в саду.].

Христиане молча разошлись по домам.

Вслед за этим на улицах показались доместики и протекторы, идущие сомкнутыми рядами. Во главе их шел Рикомер, который нес императорский венец и багряницу.

Охранная стража цезаря направлялась в лагерь с верноподданническим приветом. Избранник войска был ее законным государем.

Известие о смерти Валентиниана застало Арбогаста в палатке. Он сидел на складном походном стуле, а вокруг него стояли его советники и воеводы. В числе их были Юлий и Галерий.

Смерть императора на окружающих короля не произвела ни малейшего впечатления. Ее ожидали уже два дня. Печальная весть была принята с таким равнодушием, как будто случилось что-то самое обыкновенное.

Рикомер, повторив слова префекта города, преклонил колени перед Арбогастом и провозгласил:

– Привет тебе, божественный и вечный государь!

То же самое сделали графы, воеводы и советники.

Но Арбогаст не взял венец и пурпуровый плащ.

– Встаньте, – сказал он. – Не для меня умер Валентиниан.