Последние римляне

– Если для исполнения воли наших божественных и вечных государей потребуется вооруженная сила, – продолжал Винфрид Фабриций, – то я имею приказание предложить к услугам твоей светлости легионы Италии.

Префект ничего не ответил. Простившись с воеводой наклонением головы, он встал с кресла и удалился в свой рабочий кабинет, примыкавший к зале. Тут он развернул пергамент и углубился в его содержание.

По мере того как он читал распоряжения цезаря, его лицо покрывалось выражением печали. Черты, до сих пор твердые, расплылись, веки опустились, нижняя губа отвисла. Вся его фигура, казалось, как-то скорчилась, согнулась. Он имел в это время вид старца, изнуренного жизнью. Какая-то сердечная боль смутила его покой, попрала его гордость.

Вдруг он выпрямился.

– Не осуществится твоя воля, Феодосий, пока Никомах Флавиан охраняет старых богов Рима! – проговорил он сквозь стиснутые зубы.

Он бросил пергамент на стол и хлопнул в ладоши.

– Позвать Аристида! – приказал он ликтору.

Когда в кабинет вошел его личный секретарь, префект спросил:

– Есть подробности о вчерашних уличных беспорядках?

– Городской префект только что прислал доклад, – отвечал секретарь.

– Мне говорили, что крови было пролито много.

– Галилеяне убили двадцать человек из наших.

– А наши?

– Наши убили тридцать два галилеянина.

Никомах Флавиан нахмурился.

– Пойдут снова на нас жалобы в Виенну и Константинополь, – проговорил он. – Скажи начальнику тайной стражи, чтобы он произвел тщательное следствие. Я щедро его награжу, если он доставит мне виновника этих беспорядков. Уличных мятежей не бывает без подстрекателей.

Немного помолчав, он спросил:

– Между убитыми есть бедные?

– Все убитые, и наши и христиане, принадлежат к народу, – отвечал секретарь.

– Похоронить всех на счет государства, а их семьям без различия вероисповедания выдать по тысяче сестерций.

Когда Аристид исчез за занавеской, префект пересмотрел пергаменты, приготовленные к подписи. Покончив со спешными делами, он вышел из дворца, перед которым его ожидали носилки, и приказал себя нести к Аврелию Симмаху.

Консул был в саду. Прохаживаясь по аллее миртов, он о чем-то разговаривал с самим собой. Время от времени протягивая вперед то одну руку, то другую, то наклоняясь вперед, то откидывая голову назад, он был так занят собой, что заметил гостя только тогда, когда префект остановился перед ним.

– Я подготовляю на завтра речь, нужно же сказать что-нибудь в сенате по поводу вчерашних происшествий, – сказал консул, здороваясь с префектом. – Превосходный случай, чтобы даже и ленивых из нашей среды восстановить против дерзости галилеян.

– Мне кажется, эти полумеры будут уже недостаточны, – сказал префект.

– Разве ты получил новое распоряжение? – торопливо спросил консул.

– Валентиниан настойчиво добивается исполнения эдикта Феодосия.

– Он требовал это уже не один раз.

– Но на этот раз он угрожает.

– И угрозы его нам не чужды.

– Последнюю угрозу он хочет подкрепить вооруженной силой. Не без основания он отдал власть над легионами Италии в руки ревностного галилеянина.

– Ты говоришь о Винфриде Фабриции?

– Винфрид Фабриций привез указ цезаря и дал мне понять, что не признает святости закона.

– Не понимаю, как Арбогаст мог прислать в Рим галилеянина. И он не сторонник восточного суеверия.

– Это произошло, несомненно, без его ведома. Арбогаста в настоящее время нет в Виенне. Он усмиряет бунт франков – они снова вторгнулись в Аллеманию.

– Мне кажется, решительная минута приближается.

– И мне так кажется… В восточной префектуре уже повсюду закрывают храмы.

Они оба замолкли.

Консул смотрел под ноги, на песок аллеи, префект следил взглядом за белыми облачками, которые свободно плыли по небу. Первый не видел песка, второй не заметил, как края тучек начали окрашиваться розовым цветом. Их мысли совершали далекое странствование. Шли они из Рима в Константинополь, оттуда в Виенну и снова возвращались в Рим, отыскивая помощь против силы христианских цезарей. И тут и там, и на Востоке и на Западе было еще много приверженцев язычества, но власть находилась не в их руках. Один Арбогаст, главный вождь войск западных префектур, мог бы противостоять могуществу императоров, но этот Арбогаст был личным другом Феодосия.

– Дай мне совет, Квинт, – сказал Флавиан. – Когда будет надобность в отважном подвиге, придет и моя очередь, а пока решай дело ты. Может быть, было бы хорошо, если бы ты съездил в Медиолан, к архиепископу Амвросию. Все-таки он римлянин и твой родственник. Это единственный человек, которому подчиняется Феодосий.

– Я сделаю все, что ты желаешь, – отвечал Симмах, – хотя знаю наперед, что это будет напрасный труд. Именно Амвросий самый жестокий враг наших народных богов. Он-то и подговаривает Феодосия уничтожить наши алтари.

– Твое красноречие сломило не одно упорство.

– Я поеду в Медиолан, но тем временем нужно воспользоваться последней возможностью. Наших убитых мы похороним торжественно, как героев, чтобы возбудить дремлющее усердие толпы. Надгробную речь произнесу я сам. Потом мы пошлем в Виенну и Константинополь влиятельных людей с просьбой к подножию трона. Когда Феодосий убедится, что старые боги у нас еще в силе, быть может, он возьмет назад свой последний эдикт.

– А если он не захочет склониться на наши законные требования?

– Тогда решать будешь ты, Вирий.

И они долго смотрели друг на друга, передавая глазами ту мысль, которую не хотели доверить слову.

Город мало-помалу охватывала тишина вечера. Шум экипажей и людские голоса смолкали, как будто их подавляла какая-то мягкая рука.

Солнце скрылось как раз за Яникулом, оставив море багрового огня. Весь запад пылал, облитый заревом. Огненные языки выступили далеко, почти до самой середины небесного свода, зажигая по дороге белые облачка.

Никомах Флавиан вперил печальный взор в это море пламени, и с его уст тихо слетали слова:

– Кровь… кровь… все кровь…

III