Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

Предпринимаемые послом действия по недопущению сближения России с Францией продолжались, и Екатерина в том ему активно помогала, расценивая ожидаемый приезд посла Франции «с презрением», а его самого как «врага, вооруженного с ног до головы». Она пыталась оказывать влияние на сановников, убеждая посла, что Нарышкин пойдет к Ивану Ивановичу Бецкому и подтвердит, что докажет свою привязанность к великому князю, препятствуя приезду французского посла. Не исключено, что именно Екатерина инспирировала отказ супруга подписать бумаги о приглашения ко двору французского дипломата. «Вчера императрица велела спросить у великого князя, кто ему отсоветовал подписаться, – извещала великая княгиня Уильямса. – Он ответил с досадой… что никогда не заставят его играть роль бесчестного человека и подписать то, чего он не одобрял».

То, что на решение великого князя противиться подписанию доклада повлияла его супруга, свидетельствует письмо Екатерины от 11 августа 1756 г. Она заверяла дипломата в том, что на ближайшей конференции императрица спросит у великого князя причины отказа подписать им доклад и получит ответ, что ему «было невозможно подписать по совести то, что он признает вредным, и что французский посол может прибыть сюда с одной целью заводить козни». Уильямс остался доволен позицией «молодого двора». «Великий князь отлично сыграл свою роль, – писал он. – Я горжусь этим доказательством его благосклонности и доверия»[72 - Там же. С. 27, 31, 34.].

Однако вскоре великий князь, не выдержав давления со стороны канцлера и Апраксина, все же подписал бумаги, заявив, что сделал это только для того, «чтобы понравиться императрице, но вовсе не потому, чтобы он одобрял самое дело». Тем не менее, Екатерина попросила Уильямса написать Петру Федоровичу благодарственное письмо, полагая, что он заслужил это, «хотя бы за его доброе намерение». Посол, моментально отреагировав на просьбу Екатерины, отправил послание великому князю, попросив при этом возвратить его по прочтении. «Ваше Высочество, – писал Уильямс. – Мне очень хорошо известно, насколько король, мое отечество и я сам обязаны Вашему Императорскому. Король… в состоянии оказать Вашему Императорскому Высочеству знаки своей дружбы, и он к этому очень склонен. Мое отечество, находящееся в союзе с Россией беспрерывно в течение двух столетий, всегда сохранит за то живую благодарность, что же касается меня, то моя привязанность и моя преданность особе вашего императорского высочества и ее выгодам прекратятся только с моей жизнью». А далее Уильямс продолжал: «Я не удивился тому, что Ваше Императорское Высочество воспротивились задуманным мерам к учреждению французского посольства при этом дворе. Версальские министры интриганы и предприимчивы при всех дворах, и они довольно блестящим образом доказали это в С. Петербурге… И если сегодня Франция делает вид, что ищет дружбы императрицы, то она это делает скорее с намерением повредить Великобритании, чем с целью предоставить какую-либо выгоду этой империи»[73 - Там же. С. 37, 42, 44.]. Как видно, и посол, и Екатерина стремились к тому, чтобы великий князь стал их союзником в деле, направленном на сближение с Великобританией.

Каким же образом послу удалось не только быстро войти в доверие к великой княгине, но и оказывать на нее столь значительное влияние? Прежде всего Уильямс использовал для этой цели своего протеже – Станислава Понятовского, всячески поощряя его тайную связь с Екатериной. На будущего короля Польши великая княгиня произвела неизгладимое впечатление. «Ей было 25 лет, – описывал Понятовский одну из первых встреч с Екатериной. – Оправляясь от первых родов, она расцвела так, как об этом только может мечтать женщина, наделенная от природы красотой. Черные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза навыкате, много говорившие, очень длинные черные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и плечи совершенной формы; средний рост – скорее высокий, чем низкий, походка на редкость легкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех столь же веселый, сколь и нрав ее … Она много знала, умела приветить, но и нащупать слабое место собеседника. Уже тогда, завоевывая всеобщую любовь, она торила себе дорогу к трону». Примечательно, что секретарь британского посла, красочно описывавший портрет своей возлюбленной, не обошел вниманием шифровальный столик, стоявший в комнате княгини. Он не преминул заметить, что «напряжение физическое пугало ее не больше, чем самый текст, каким бы… опасным ни было его содержание»[74 - Цит. по: Елисеева О.И. Указ. соч. С. 298.]. Как видно, Понятовский был неплохо осведомлен о секретной переписке своего патрона с великой княгиней.

Красивый поляк, влюбленный (или изображавший влюбленность?) в Екатерину, пленил княгиню. «Мы находили необычайное удовольствие в этих свиданиях украдкой, – писала в своих «Записках» Екатерина. – Не проходило недели, чтобы не было одной, двух или трех встреч, то у одних, то у других»[75 - Там же.]. Роман развивался бурно, и посол этому активно способствовал, «тысячью различных способов» помогая Понятовскому связываться с Екатериной – хотя и делал это вопреки своему собственному желанию. Ведь он и сам был неравнодушен к красавцу-поляку. В одном из писем к Екатерине Уильямс писал: «Я полюбил Понятовского прежде, чем вы увидели его. Шесть лет прошло, как я его воспитываю, я всегда считал его моим приемным сыном… Друг столь привязанный, доверенный, столь ловкий и верный – бесценен… Он… разделяет мои горести и мои радости и … любит меня без интереса… привязан ко мне без расчета и уважает меня только потому, что он знает меня. Правда, что я имею к нему нежность отца; он мой избранник, мой приемный сын, и я сам себе рукоплещу, когда я вижу каждый день, что мой рассудок и вы хвалите мой выбор»[76 - Переписка великой княгини. С. 82, 201.]. В свою очередь, и Станислав с восторгом отзывался об Уильямсе: «Он мой благодетель, и гувернер, и наставник, и опекун, которому доверили меня родители. Он так давно и нежно любит меня». Впрочем, об отношениях британского посла и его секретаря вовсю сплетничали в свете. Клод Рюльер замечал: «Граф Понятовский свел в Польше искренние связи с сим посланником, и так как один был прекрасной наружности, а другой крайне развратен, то связь сия была предметом злословия». Не исключено, что именно «особые» отношения Уильямса с молодым аристократом послужили причиной ревности посла, что однажды вылилось в публичный скандал и едва не привело к самоубийству Понятовского[77 - Елисеева О.И. Указ. соч. С. 299–300.].

Как бы то ни было, но влюбленным вскоре пришлось расстаться. В начале августа 1756 г. саксонское правительство Речи Посполитой отозвало Понятовского на родину. Опечаленная Екатерина бросается искать утешения у посла, умоляя его изыскать способ возвращения любимого. Чуть ли не в каждом письме сэра Чарльза и Екатерины упоминается их общий фаворит. Великая княгиня просит Уильямса поспособствовать его назначению младшим гетманом в Польшу, а также информировать обо всем, что связано с этим человеком. «Вы просите у меня известий о нашем друге. Я вам посылаю их немедленно, – отвечал Уильямс, – и я льщусь тем, что письмо к вам очень вас обрадует». Екатерина отвечает: «Просьба, с которой он (Понятовский – Т.Л.) обращается к вам, сообщить ему, люблю ли я его, придает мне смелость вам признаться, что вы, извещая его о том, только подтвердите ему самую сущую правду. Его письмо мне доставило чувствительное удовольствие». Княгиня просит посла выслать Понятовскому тысячу червонцев, а также прислать его портрет, полагая, что это немного отвлечет ее «от неприятной перспективы пяти месяцев отсутствия» любимого. В ответ Уильямс советует великой княгине «всеми силами подвинуть возвращение Понятовского в качестве министра», добиваясь в том протекции от канцлера: «Действуйте твердо и мягко!» Екатерина следует совету и 11 сентября 1756 г. направляет канцлеру послание: «Возвращение графа Понятовского зависит исключительно от вас. Хотите ли вы обязаться в том, что граф Понятовский вернется сюда на Рождество, так как его возвращение вашими заботами есть цена, которую я ставлю за мою дружбу в настоящем и за мое покровительство в будущем?»[78 - Переписка великой княгини. С. 37, 108, 129, 161.]

Однако не все идет так гладко, как хотелось бы тайным корреспондентам. 5 октября Екатерина извещает Уильямса, что намерена послать к канцлеру «просить удовлетворения» в разъяснении, почему императрица назвала Понятовского «шпионом прусского короля». «Я потребую бумаг, откуда она извлекает эти вещи, – даже не пытается скрыть своего гнева княгиня, – и подыму большой шум». Уильямс заверяет Екатерину, что «усердствует» в возвращении Понятовского, как и она сама: «Боже мой, как я желаю его возвращения для собственного утешения». Он также высказывал надежду, что когда-нибудь Екатерина вместе с королем Пруссии сделают Понятовского польским королем[79 - Там же. С. 196, 289.]. (Это и произойдет, когда она станет императрицей – Т.Л.). Пока же ситуация для фаворита Екатерины и Уильямса складывалась явно неблагоприятно. Елизавета Петровна в разговоре с канцлером обмолвилась: «Подумают при дворе, что я влюблена в Понятовского», недоуменно прибавив: «для чего его посылают?». Тем не менее, императрица приказала приготовить для Понятовского красивый дом, хотя назначить его на пост министра, несмотря на рекомендации короля, решительно отказалась, как утверждали, «ввиду его большой дружбы с господином Уильямсом»[80 - Там же. С. 271..]. В результате создалась ситуация, при которой не только Екатерина, но и сэр Чарльз были вынуждены общаться с Понятовским тайно. 26 декабря 1756 г. Уильямс пишет Екатерине: «Я сам бы советовал ему (Понятовскому) никакого не делать вида, что имеет сношения со мною. Только он сам мог бы когда-нибудь убедить меня в том, что он отказывается от моей дружбы… Он говорит, что ему тяжело и жестоко поступать таким образом со мною. Скажите ему от моего имени, что один вид холодности между нами мне причиняет огорчение. Но убежденный, что такая мера полезна ему и даже необходима, я вместо того, чтобы его порицать, совершенно одобряю его. Я надеюсь, что вы и он будете очень довольны тем, что я только что написал»[81 - Там же. С. 309.].

Теперь уже Екатерина вынуждена выступать посредницей между Понятовским и Уильямсом. «Граф Понятовский просит меня сказать вам, – извещает она посла, – что сердце у него обливается кровью из-за вас и что он повинуется частью вашим собственным советам, избегая вас». При этом великая княгиня замечает, что ее горе «чрезвычайно», что она «унижена, смущена» тем, что явилась невинной причиной огорчений, которые терпят дорогие ей люди. В ответ Уильямс с горечью признается: «Ничто в мире после уверений, которые вы даете мне о сердце Понятовского, не убедит меня в том, чтобы он не был всегда моим самым дорогим другом. Я приму его как сына. Я не замолвлю с ним ни слова о политике. Наша речь будет вертеться вокруг вас, него и его семейства. Я впредь знаю, что слезы покажутся у меня на глазах, когда я обниму его. Пусть он делает и говорит, что ему будет угодно. Я убежден в том, что он любит меня, и этого мне довольно»[82 - Там же. С. 310–311.].

Наконец, Понятовский возвращается в Петербург, о чем Уильямс извещает Екатерину: «Я поздравляю вас столько же, как и себя, с приездом Понятовского, но припадая к вашим коленям, я прошу вас прибегать, по его приезде, к наивысшей осторожности, которую можно себе вообразить». Посол обещает Екатерине устроить ей свидание с любимым, но просит соблюдать всяческие предосторожности. «Будьте… очень осторожны по отношению к свиданиям, которые вы будете иметь с Понятовским, а в особенности, чтобы вы виделись с ним у него или в постороннем месте, но никогда у вас, – писал Уильямс. – Если вы войдете ночью, и если вас узнают, – об этом только все заговорят, и возбудятся подозрения. Но если он будет пойман при входе к вам, все кончено, и его участь будет решена»[83 - Там же. С. 252, 302.]. Екатерина убеждает Уильямса, что тот будет «смирен, как ягненок», а сама она будет следовать советам посла неукоснительно.

Между тем, после возвращения Понятовского, когда для Екатерины появилась реальная возможность встречаться с любимым человеком, хотя и тайно, но уже без посредничества британского посла, необходимость в постоянной переписке с Уильямсом отпала. Оба корреспондента начинают обмениваться письмами нерегулярно, а вскоре их переписка и вовсе сходит на нет. И одной из причин тому, по мнению издателя писем, послужило возвращение ко двору графа Понятовского[84 - Горяинов С.М. Указ. соч. С. XXV.].

Однако не только сердечная привязанность Екатерины использовалась сэром Чарльзом для оказания влияния на великую княгиню. Не менее ощутимым рычагом давления оказались деньги. Екатерина находилась в весьма стесненном финансовом положении, нуждаясь в средствах, прежде всего для подкупа сановников, и иногда, к примеру, чтобы приобрести понравившиеся ей драгоценности. Познакомившись с Уильямсом, она решилась обратиться за финансовой помощью к королю Великобритании, и вскоре получила благоприятное известие из Лондона: «Все, что вы предложили, разрешено с большим удовольствием, и 40 000 руб. находятся в ваших руках и в вашем распоряжении, – сообщал посол. – Король приказал вам передать самые что ни на есть во всем свете любезные слова». На следующий день Уильямс отправил Екатерине очередное послание, в котором передал адресованные ему слова короля: «Вы вручите деньги ее императорскому высочеству и взамен получите от нее обязательство сообразно с тем, что она вам предложила (выделено нами – Т.Л.). И вместе с тем король вам приказывает сказать великой княгине, насколько он чувствителен ко всем свидетельствам дружбы, которые он получает от ее императорского высочества, и вы должны ее уверить от имени короля в том, что он готов и всегда будет склонен ей давать доказательства своего доверия и своей привязанности». Екатерина тронута знаками доверия Георга и просит Уильямса передать слова благодарности: «Моя благодарность королю, вашему государю, все увеличивается… Я надеюсь расплатиться с ним скорее своими услугами, чем деньгами (выделено нами – Т.Л.), которые надеюсь ему возвратить в исправности… Его доверие мне льстит, я надеюсь его заслужить и с достоверностью поддержу мнение его величества». Давая подобные обещания, Екатерина сама себя убеждала: «в этом заключается благо России»[85 - Переписка великой княгини. С. 54,56–57, 63.]. Судя по документу, общая сумма, полученная ею от британского монарха, составляла 44 тыс. рублей.

Передавать деньги великой княгине, высланные британским ведомством, вызвался сам Уильямс, заявив, что станет ее «верным банкиром». Посол давал советы Екатерине, как расходовать полученные средства («из этой суммы вы будете забирать,…постепенно по мере потребности»), извещает, каким образом княгиня сможет их получать («относительно способа передачи денег, когда вам они будут нужны, ничего нет легче. Нарышкину стоит только сказать Свалло принести мне записку от вас, и я перешлю сумму к Свалло через него же. Нарышкин может ее взять у него»). Давая подобные советы, Уильямс беспокоился относительно своей личной безопасности («моя личная безопасность требует, чтобы никто не мог когда-либо доказать, что я вам доставлял деньги»). Однако самое главное, на чем настаивал посол, так это обязательство, которое великая княгиня должна дать королю, собственноручно переписав его с образца, который прислал сэр Чарльз. В письме Уильямса от 23 августа прилагался текст данной расписки: «Я получила из рук британского посла сумму в десять тысяч фунтов стерлингов (44 тыс. руб. – Т.Л.), которую я обещаюсь возвратить Его Величеству великобританскому королю, когда он ее от меня потребует»[86 - Там же. С. 68, 79, 81.]. Екатерина подобную расписку дала (документ хранится в Государственном архиве)[87 - Там же. С. 255.], хотя и сделала это неохотно, опасаясь, что расписка может попасть в посторонние руки. «Что вы торопитесь с моей распиской на деньги, – возмущалась Екатерина в письме к Уильямсу. – Еще недостает 4 тыс. рублей»[88 - Там же. С. 92, 257–258.]. Даже в одном из последних писем к дипломату, зная, что тот покидает Россию, Екатерина просила об очередном займе. «Милостивый государь, – писала она, – я обязана вам ответом, который я не знаю, как сделать вам; с одной стороны много неудовольствия от вашего отъезда, а с другой затруднение вам сказать то, чего я хочу и как вам это сказать… Я буду говорить с вами прямо: сделайте, чтобы мне дали вперед (если вы это могли бы) такую сумму, какую я получила; если это возможно, чтобы это было еще более в тайне, чем в первый раз (выделено нами – Т.Л.), и не могло ли бы это прийти без того, чтобы знали здесь, что это для меня, но для вашего употребления или под другим каким-либо предлогом?»[89 - Там же. С. 82, 92, 197,]. Так или иначе, но, судя по переписке, становилось очевидным: деньги от короля Великобритании Екатерина получила в полном объеме. Елисеева упоминала о двух полученных ею от британцев займах: первый – 12 июля 1756 г. в размере 10 тыс., второй – 11 ноября в размере 44 тыс. рублей[90 - Елисеева О.И. Указ. соч. С. 303.]. Однако последняя просьба великой княгини о займе, судя по всему, осталась без ответа.

Надо признать, что британский посол также предпринимал попытки склонить на свою сторону великого князя. 23 августа 1756 г. Екатерина извещала Уильямса о том, что их с князем дом в Ораниенбауме «походил на английскую колонию» из-за многих англичан, которых пригласил и угостил великий князь. Княгиня интересовалась у сэра Чарльза, остались ли его соплеменники довольны оказанным приемом. Уильямс заверял: все англичане, возвратившиеся из Ораниенбаума, пребывают в восхищении, а сама Екатерина их просто околдовала. Хотя посол не обнаружил в великом князе своего сторонника, полагая, что тот «пруссак на смерть единственно из военного вкуса, и это доходит до того, что оно обратилось в страсть и основано на его темпераменте», тем не менее, считал необходимым заручиться поддержкой Петра Федоровича, ссужая его деньгами. «Знаете ли вы, что Его Высочество находится в большой нужде для получения 1600 рублей? – интересовался Уильямс у Екатерины. – Он просил Свалло достать ему их… я ему помогу. Простите ли вы мне этот шаг, так как я думаю, что это подарок, предназначенный для одной особы, которая носит титул любовницы»[91 - Переписка великой княгини… С. 72, 82, 264, 275.]. Как видно, дипломат был хорошо информирован не только о финансовом положении великого князя, но и о его сердечных привязанностях.

Тот факт, что иностранные дворы всегда стремились покупать расположение наследников и претендентов с целью изменения внешнеполитического курса государства, признавала О.И. Елисеева. «Елизавета взошла на престол на французские деньги, руководимая Шетарди, которому обещали прекратить войну России со Швецией, – отмечала она. – Сын Екатерины Павел за долгое царствование матери сближался то с одним, то с другим двором, получая займы, и, наконец, обрел постоянных союзников в Пруссии». И как бы в оправдание явно неблаговидных поступков Екатерины Елисеева заключает: «В этом ряду сотрудничество нашей героини с британским послом – не исключение, а правило»[92 - Елисеева О.И. Указ. соч. С. 310..].

Как можно заметить, подкуп высших должностных лиц сделался обычным делом для британского посла. Не только великая княгиня и великий князь, но ряд высокопоставленных чиновников получали значительные денежные суммы от короля Великобритании через сэра Чарльза. Одним из них был известный канцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Горяинов так характеризовал его: «Великий канцлер… единственный из всех людей, стоявших тогда у власти, обладавший способностями государственного мужа, человек даровитый от природы и твердого характера, но плутоватый, корыстный.... был увлечен умом Екатерины и ее блестящими способностями,.. смотрел на нее, как на будущую государыню, и … пользовался ее исключительным доверием»[93 - Горяинов С.М. Указ. соч. С. XIX.]. Канцлер был сторонником союза России с Австрией и Англией, что и позволило Уильямсу включить его в орбиту своих союзников. По-видимому, посол начал вести какие-то переговоры с Бестужевым-Рюминым, во всяком случае, на это указывает его письмо, которое канцлер попросил возвратить Уильямса по прочтении. В письме в частности говорилось: «Ваша записка, милостивый государь, меня очень обрадовала, а в особенности в виду того, что вы убедились в моей привязанности. Это служит для меня полной наградой и уверением в том, что мои труды не пойдут напрасно в дело; будьте совершенно убеждены …что о всю мою жизнь, и днем, и ночью, я устремлю свою мысль только на то, чтобы быть приятным и полезным для служения вам … и даже в ущерб моей жизни, я буду вам верен»[94 - Переписка великой княгини. С. 50.]. И далее канцлер сообщал новости из Стокгольма, из которых можно было заключить, «как жестоко французские интриги действуют на шведскую нацию.., чего (интриг) мы также можем ожидать после приезда французского посла (в Россию) и мы должны быть настороже». 23 августа Уильямс известил Екатерину о просьбе канцлера денег у короля Великобритании. «Уже с некоторого времени великий канцлер просил меня предоставить ему крупную пенсию от короля, говоря, что ему давали здесь ежегодно лишь семь тысяч рублей, и что на такое жалованье он не мог жить по своему положению; что ему были известны интересы его отечества, что он знал, что они были связаны с интересами Англии, и что поэтому тот, который служил хорошо России, служил бы Англии, и что таким образом он мог служить королю, не действуя против своей совести и не нанося вреда своему, что если бы король желал дать ему возможность жить сообразно с высоким чином, которым он был облечен, руки у него были бы свободны и он служил бы всегда только России и Англии». Посол отвечал, что хотя канцлер оказал королю незначительные услуги, тем не менее, он жалует ему ежегодную пенсию в 12 тыс. руб. Канцлер поначалу не решился поверить в такой исход дела, когда же пришел в себя, то попросил передать послу, что благодарит Его Величество: «Скажите ему, что мы заживем вместе наилучшим образом, что я сделаю все возможное для него, что постараюсь, чтобы приняли тотчас сто тысяч фунтов стерлингов (на содержание российских войск, направленных на защиту владений короля в Ганновере – Т.Л.), и что, если будет возможно, мы все покончим до приезда французского посла»[95 - Там же. С. 77–78.].

Королевская пенсия, безусловно, подразумевала, что канцлер будет содействовать исполнению замыслов посла. Неудивительно, что Уильямс начал оказывать давление на Бестужева, чтобы заставить его ускорить возвращение ко двору Понятовского: «Я даю вам слово, – писал посол Екатерине, – что если он этого не сделает, я найду повод поссориться с ним; он никогда не получит ни одного су своей пенсии. Он беден теперь, но он будет вам служить, или я ему более не помогу». В другом письме Уильямс обещал Екатерине: «Я поссорюсь с ним, я поссорю его с моим двором. Я это сделаю для вас и моего друга» [96 - Там же. С. 135, 153.]. Однако канцлер не был всемогущ, а может и не очень-то желал возвращения ко двору графа Понятовского. Во всяком случае, хотя он и заверял Уильямса о своем желании «сделать все» для английского короля, тем не менее, оттягивал решение столь важного для посла и великой княгини вопроса. В письме от 12 сентября Уильямс передал Екатерине свой разговор с канцлером, во время которого заявил, что обещанная ему денежная сумма «очень крупна», и что в настоящее время деньги находятся у него в руках. «Тогда у него (Бестужева-Рюмина – Т.Л.) слюнки потекли, его глаза заблестели, он мне пожал руку: “Мы сделаем хорошие вещи”, сказал он. И я убежден, – продолжал посол, – что он так много думал об этих деньгах, что всю ночь не спал»[97 - Там же. С. 156.].

Примечательно, что высокопоставленный сановник не только не отказывался от пенсии короля Великобритании, но даже не стеснялся просить уплатить ему пенсию за полгода вперед![98 - Там же. С. 298.] Однако Уильямс не торопился исполнить его просьбу, прежде, чем не дождется выполнения со стороны канцлера его обещаний.

Из переписки великой княгини с послом мы узнаем, что не только Бестужев-Рюмин получал деньги от Уильямса, но и другие высокопоставленные чиновники не стеснялись брать взятки от иностранных послов. Так, в письме от 7 ноября Уильямс, говоря о канцлере, упоминал, что не знает, сколько Бестужев получил от венского двора, но что он «отлично осведомлен о сумме, которую получил Апраксин». Двумя неделями позже посол извещал Екатерину о том, что «французский двор делал подарок ценою от восьми до десяти тысяч рублей вице-канцлеру за то, что он восстановил назначение послов между обоими (российским и французским – Т.Л.) дворами»[99 - Там же. С. 252, 282.]. Как видно, мздоимство высокопоставленных чиновников при дворе Елизаветы Петровны являлось делом привычным. «Рассказ о продажности русского кабинета – общее место дипломатических донесений из Петербурга середины XVIII в.» – утверждала О.И. Елисеева, приводившая примеры мздоимства сановников, среди которых значились имена супругов Трубецких, братьев Шуваловых, вице-канцлера М.И. Воронцова и других[100 - Елисеева О.И. С. 311.]. Нередко члены правительства становились пенсионерами сразу от нескольких держав. К примеру, тот же М.И. Воронцов, известный сторонник сближения с Францией, обещал Уильямсу изменить свою позицию, если получит достойное вознаграждение от англичан. «Эмиссар Воронцова сказал мне, что… я ни разу не обращался к вице-канцлеру надлежащим образом, – сообщал в Лондон сэр Чарльз, – что дом, который он строит в городе, был начат на английские деньги, но уж пять или шесть лет не может быть завершен, поелику сие также должно произойти за счет английских средств… Ежели не дам денег я, дадут другие»[101 - Там же.].

Чем же расплачивались сановники за полученные от иностранных послов немалые суммы? Бестужев-Рюмин усердно «отрабатывал» английские деньги. Так, он делал все возможное, чтобы помешать сближению России с Францией. Как писала Екатерина, канцлер ей казался «очень подогретым Англией» и старался внушить отвращение к «французским козням, чтоб им воспрепятствовать». «Вот, что произвели 12 000 рублей!», – заключала великая княгиня и советовала послу продолжать свои действия, уверяя, что английские деньги непременно возьмут: «всеми руководит выгода, и в тот момент, когда Ивану Ивановичу (Бецкому) понадобятся деньги, он настоит на их принятии, чтобы получить из них свою долю, и их займут у коллегии иностранных дел, так как, между прочим, нужно вам знать, что кабинет занимает у всех коллегий, и что он должен несколько миллионов, которые пошли на пустяки»[102 - Переписка великой княгини. С. 90.]. Во время одной из бесед с Уильямсом, которая продолжалась «два добрых часа», канцлер заявил, что посоветует великому князю «просить постоянно заседать на конференции» (где речь шла о приглашении французского посла в Россию – Т.Л.), в противном случае он грозился, что вообще «не будет подписываться под докладом». Именно Бестужев способствовал возвращению Понятовского ко двору. Он также настоятельно добивался упрочения отношений с Великобританией. 15 октября 1756 г. Екатерина пишет Уильямсу: «Канцлер велел сказать мне, что вчера на конференции хотели всеми силами порвать с Англией…он с яростью воспротивился этому, представляя стыд, гибель торговли, малую добросовестность Франции… Апраксин его поддержал… Потом канцлер велел просить меня написать вам письмо для того, чтобы вам сказать, .. что он взял верх над всеми, что не порвут вашего договора и что с целью сделать удовольствие Англии, он будет благоприятнее к прусскому королю, чем был до того, что наше войско, хотя оно перешло границы, далее не пойдет»[103 - Там же. С. 199, 205.].

В том, что канцлер защищал при дворе интересы Великобритании, Екатерина не сомневалась и пыталась в этом убедить посла. В письме от 8 января 1757 г. Екатерина писала о канцлере: «Какой бы он ни был, это – человек мне привязанный, единственный с головой, которого я имею, единственный, который мог бы быть мне полезен… Он враг Пруссии, но он не враг Англии. Я знаю из разных сторон и, между прочим, от графа Понятовского, что он поддерживает при всех случаях и говорит совершенно ясно во всех дворах, что необходимо, чтобы Россия оставалась другом Англии. Ваши таланты могут вызывать в нем зависть, он может вас не любить, но будьте уверены, что он менее всего враг вашего отечества»[104 - Там же. С. 318.]. Впрочем, иногда канцлер разочаровывал великую княгиню. К примеру, он не воспротивился решению императрицы отказать в вывозе хлеба из Лифляндии для ганноверских штатов, главой которых являлся король Великобритании. Уильямс был возмущен подобной позицией сановника и не преминул сообщить о том Екатерине. Великая княгиня с его мнением согласилась. «В самом деле, милостивый государь, – писала Екатерина Уильямсу, – я очень недовольна отказом, который вам сделали насчет хлеба, и я дам это очень сильно почувствовать канцлеру; как связать этого человека, если он не связан благодарностью, которую он обязан королю, вашему государю?»[105 - Там же. С. 327.]. Как видно, оба корреспондента ничуть не сомневались в том, что подкупленный чиновник просто был обязан «отработать» полученные от короля Великобритании деньги.

Если подкупленные сановники старались действовать в интересах Великобритании, то в чем заключалась «благодарность» великой княгини, получившей солидную финансовую поддержку от короля Георга II? В одном из писем Екатерина заверяла Уильямса в своем желании «расплатиться» с королем и с английской нацией, «сделав все возможное» с помощью канцлера и других чиновников, «чтобы помешать всем глупостям». Великая княгиня уверяла Уильямса в том, что союз с Англией всегда будет для нее «священным», и что она считает его «полезным и необходимым для России»[106 - Там же. С. 184, 281.]. Завоевав доверие Екатерины, Уильямс начинает ее инструктировать, как действовать в том или ином случае, какие шаги предпринимать, на кого положиться из числа придворных и т.д. Так, посол, не доверяя канцлеру, писал Екатерине: «Как можно скорее сделайте что-либо решительное с канцлером. Посмотрите, друг ли он ваш, то есть, хочет ли он вам служить в том, что желательно вам, так как если он не хочет, нужно произвести перемену, и я уже обдумал план о том». В другом письме Уильямс побуждал Екатерину действовать более решительно: «Если, наконец, великий канцлер не хочет вам служить, нужно принять другие меры; и я умоляю вас вовремя их обдумать, и я о них также подумаю»[107 - Там же. С. 134, 145.]. Уильямс настоятельно советовал Екатерине «порвать» с канцлером, обвиняя его в предательстве ее интересов. Он также настаивал, чтобы княгиня была более настойчива в отношении приближенных Елизаветы Петровны. «Если они (речь шла об Апраксине и братьях Шуваловых – Т.Л.) хотят иметь надежду на ваши будущие милости, – писал посол, – то нужно, чтобы они заслужили их, как привязываясь к вам, так и следуя теперь велениям вашей воли, и что без этого вы изменитесь в поведении. Если они предложат повиноваться вашим приказаниям, я вам доставлю материал для того, чтобы испытать их покорность и чтобы служить пробным камнем их преданности»[108 - Там же. С. 215..]. Уильямс советовал великой княгине более полагаться на Нарышкина и Трубецкого, которые верны ей.

Екатерина охотно следовала советам британского посла. Так, обсуждая с ним кандидатуру будущего вице-канцлера (после занятия ею престола!), она обрадовалась, что посол одобрил ее выбор в лице Панина. Екатерина советовалась с Уильямсом по поводу кандидатуры Бутурлина как возможного их союзника. «Бутурлин прислал мне предложить свой голос на советах, прибавив, что он готов слепо следовать тому мнению, к которому я бы желала, чтоб он примкнул, лишь бы он знал его, – писала Екатерина. – Я предоставляю вам решить это (выделено нами – Т.Л.) и думаю, что, несмотря на его слабость и плутовство, мы могли бы извлечь пользу из него»[109 - Там же. С. 211, 112.]. Узнав о беспокойстве Уильямса за свою безопасность, Екатерина извещает его о том, что направила канцлеру записку, в которой «имела случай изложить очень кстати» то, что ей «продиктовал» (выделено нами – Т.Л.) посол. «Я ко всему этому присовокупила крепкую клятву в том, что вы вовсе не его враг, как он мне это вполне определенно сказал очень туманными намеками», – завершала свое послание великая княгиня[110 - Там же. С. 254.]. Когда же канцлер не ответил на одно из ее писем, то она известила посла, что будет «применять» его правило: «никогда не быть в крайне хороших отношениях с ним», когда того пожелает. А далее Екатерина советовала воспользоваться алчностью канцлера, которая «подобна алчности паши», и которая навела ее на мысль предложить ему деньги.

Время от времени Екатерина сообщала Уильямсу информацию об обсуждении при дворе («на конференции») вопросов внешней политики России[111 - Там же. С. 12–13,]. Она передавала послу важные документы, попавшие ей в руки, с просьбой возвратить их по прочтении. В частности, перевод депеши из Турции чрезвычайно заинтересовал посла, который его «прочел с удовольствием три раза». «Я позволю себе сохранить на два или три дня бумагу по константинопольским делам, – писал Уильямс. – Я хотел бы знать, что сказала императрица, прочитав эту депешу»[112 - Там же. С. 50, 79, 81.]. Иногда посол сам проявлял инициативу и просил свою корреспондентку разузнать об интересующих его событиях. «Я прошу вас постараться узнать, что произошло на конференции в воскресенье вечером и вчера утром, – писал Уильямс 22 октября. – Дуглас (посланник Франции, – Т.Л.) просит конференцию, чтобы сделать большие предложения со стороны французского короля». Когда же британцу не удалось помешать заключению Версальского договора, он попросил великую княгиню «раскричаться против такого коварства» и «объявить канцлеру, что великий князь воспротивится этому всеми своими силами и что вы будете смотреть, как на врагов России, на всех тех, которые будут способствовать такому делу»[113 - Там же. С. 219, 242.].

Весной 1757 г. положение британского посла при дворе императрицы заметно ухудшилось. Ему перестали доверять. 22 марта Екатерина извещает Уильямса о том, что издан приказ «распечатывать все письма иностранных министров», который направлен скорее всего против него одного. В ответ посол писал: «Я уверяю вас, что уже более года, как я с почты не получаю никаких писем без явных признаков того, что они были распечатаны, и я ожидал, что если бы был дан новый приказ по этому поводу, то он бы состоял в том, чтобы их задержали совершенно». И далее Уильямс заверял княгиню, что будет «на страже» по отношению к своей переписке[114 - Переписка великой княгини. С. 332–333.]. Однако это не помогло. Потерпев неудачу в переговорах с канцлером и вице-канцлером, которых старался всеми силами привлечь на свою сторону, посол вскоре заболел и попросил правительство себя отозвать. Пока же, дожидаясь решения из Лондона, он продолжал «дружить» с Екатериной, всячески стараясь заручиться ее поддержкой.

Почти ежедневно корреспонденты обменивались письмами, и Уильямс нередко напоминал великой княгине о выгодах России от союза с Англией. Подобный союз, полагал посол, существует «без перерыва» со времен Ивана Васильевича (Грозного), он «древний и естественный» для обоих государств и выгоден каждой из сторон. Екатерина соглашалась с мнением посла, заявляя, что союз с Англией «полезен и необходим для России», и всегда останется для нее «священным»[115 - Там же. С. 80, 201, 281.]. Примечательно, что в одном из писем великая княгиня обращалась к истории установления дипломатических отношений Московского государства с Англией. «Несколько лет тому назад, – вспоминала Екатерина, – я видела подлинный договор за подписью Елизаветы (Тюдор – Т.Л.), заключенный этой королевой с Иваном Васильевичем (Грозным). Он находится в московских архивах. Этот государь, хотя и был тираном, был великим человеком, а так как я постараюсь, насколько мне позволит моя природная слабость, подражать великим людям этого края, я надеюсь украсить также когда-нибудь ваши архивы моим именем» (выделено нами – Т.Л.). Уильямс согласился с мнением великой княгини в том, что Иван Васильевич «был очень великий государь», и что Петр Первый придерживался того же мнения. «Знаете ли вы, что во время восстания против него он попросил у Елизаветы убежища? А Елизавета была, по меньшей мере, столь же деспотична, как и он», – утверждал посол[116 - Там же. С. 91, 106.]. Заметим, что столь высокая оценка личности Ивана Грозного будущей императрицей, равно, как и британским послом, а также упоминание последнего о деспотичности английской королевы могут служить опровержением высказываний ряда современных историков о «кровожадности», «жестокости», «тирании» русского царя, противопоставляя ему «хороших» европейских правителей[117 - Подробнее об этом см.: Лабутина Т.Л. Англичане в допетровской России. СПб., 2011. С. 204–206.].

Переписка великой княгини с британским послом завершилась летом 1757 года. После возвращения в Россию Понятовского и получения значительных денежных сумм от короля Георга II Екатерина заметно охладела к Уильямсу. Впрочем, она по-прежнему продолжала заверять его в своей дружбе и уважении, подчеркивая, что советы посла были ей полезны и «возбудили дружбу и живейшую благодарность». «Вы будете звеном, которое скрепит естественную дружбу, которая должна существовать между нашими обеими родинами, – обращалась она к Уильямсу, – а какое звено более крепкое, как то, которое основано на уважении, и на доверии самом заслуженном? Мы преодолеем вместе наших врагов», заключала Екатерина[118 - Переписка великой княгини. С. 334, 338.].

Особого внимания заслуживает одно из последних писем Екатерины Уильямсу (не имеющее даты), в котором она просит передать слова благодарности королю Великобритании: «Я смотрю на английскую нацию, как на ту, союз с которой самый естественный и самый полезный для России, и эта идея укрепилась во мне воспоминанием о личных обязательствах, по которым я должна и по которым я всегда хотела бы быть должной английскому королю, так как я истинно привязана к нему… Я охотно окажу мою поддержку кому бы то ни было, услугами коего английский король захочет пользоваться здесь» (выделено нами – Т.Л.)[119 - Там же. С. 338–340.] . Прекрасно сознавая, какую помощь (не только своими советами, но и финансами) оказал ей британец, в своем прощальном письме от 2 июля 1757 года Екатерина пишет: «Моя дружба и моя благодарность к вам дошли до того, что… я никогда не буду в состоянии ничем расплатиться с вами. Я обращу поэтому, коль скоро я смогу, мои обязательства к вам на благо вашей родины…» (выделено нами – Т.Л.). Екатерина заверяла Уильямса в том, что почитает и любит его как отца и счастлива тем, что приобрела его дружбу: «Прощайте, милостивый государь, я желаю вам всего счастья, которое вы заслуживаете, а мне – то, чтобы я могла когда-нибудь воспользоваться вашими советами»[120 - Там же. С. 340–342.].

Вскоре британский посол был отозван на родину и осенью покинул Россию. В начале ноября 1757 года Уильямс достиг Гамбурга, где серьезно заболел. В Англию его перевезли психически больным. Еще год Уильямс лечился, пребывая в своем поместье, однако так и не смог поправиться. Потеряв рассудок, 2 ноября 1759 года он покончил с собой. Известный дипломат и наставник будущей российской императрицы был погребен в Вестминстерском аббатстве.

Очевидно, что дипломатическая миссия сэра Чарльза Уильямса в Россию потерпела неудачу: он не сумел воспрепятствовать возвращению в Петербург французского посла, а значит, и предотвратить сближение России с Францией. Ему также не удалось помешать началу военных действий против Пруссии и подписать новый договор о гарантии владений короля Великобритании в Ганновере. 11 января 1757 года Россия присоединилась к Версальскому договору Австрии и Франции и тем самым оказалась в стане противников Великобритании. Формально Российская империя сохраняла с Великобританией дипломатические отношения, однако более чем 20-летний период сближения двух держав закончился. Принадлежность к коалициям, противостоящим друг другу в Семилетней войне, еще больше развела два государства, и лишь революционные события во Франции в конце XVIII века их вновь сблизили[121 - Подробнее см.: Яковлев Н.Н. Указ. соч. С.207–208.].

Более успешной оказалась деятельность посла в другой области. Информация, которую поставляла Екатерина Уильямсу, по-видимому, была не столь безобидной, если заставила историка Я. Л. Барскова признать, что великая княгиня выступала «на ролях английской шпионки»[122 - См.: Елисеева О.И. Указ. соч. С. 308.]. Насколько справедливо подобное утверждение исследователя творчества Екатерины II, судить трудно, но то, что посол оказывал на великую княгиню огромное влияние, очевидно. Кто знает, как сложились бы отношения тайных корреспондентов в дальнейшем, если бы Уильямс дожил до восшествия его «подопечной» на трон. Ведь он в шутку или всерьез предлагал свою кандидатуру на пост первого министра в ее будущем правительстве, быть может, памятуя о роли Эрнста Иоганна Бирона при Анне Иоанновне.

Став императрицей, Екатерина с неохотой вспоминала о своей переписке с Уильямсом. Продажа информации за деньги, подготовка государственного переворота в интересах иностранной державы, наконец, любовная связь с иностранным подданным – словом все, что нашло отражение в переписке, она старалась поскорее забыть. Не случайно в своих последних мемуарах знакомство с британским послом и Понятовским императрица описывала довольно бегло, а о своей роли в событиях, связанных с ними, вообще ни словом не обмолвилась. Как отмечала М.А. Крючкова, 1756 год оказался самым «провальным» в мемуарах Екатерины. Полный вариант мемуаров скорее замалчивает события, чем сообщает о них. «Описание этого года – наглядный пример, как Екатерина-мемуаристка умела молчать и сколько всего она могла оставить за кадром своих «Записок», – заключает автор[123 - Крючкова М.А. Мемуары Екатерины II и их время. Указ. соч. С. 221.]. Не случайным нам представляется и тот факт, что в правление Екатерины II министры стали избегать контактов с иностранцами, поскольку «получение взятки от иностранной державы начали рассматривать как постыдное деяние. Его совершали в тайне, боясь разоблачения»[124 - Елисеева О.И. С. 312.]. По-видимому, близкое знакомство с британским послом послужило императрице хорошим уроком и заставило ограничить контакты сановников с иностранными дипломатами. Возможно, неблаговидная роль Екатерины, выявившаяся из ее переписки с послом, побудила ее потомков – императоров Александра II и Александра III держать ее в тайне от общества, чтобы не компрометировать династию Романовых.

Как бы то ни было, визит Уильямса в Россию не прошел бесследно для будущей российской императрицы. Общение с опытным послом явилось для молодой Екатерины своеобразной школой искусной дипломатии, прекрасно освоенной ею в зрелые годы. Возможно, что близкое знакомство с Уильямсом способствовало также зарождению у нее заметного интереса к британской культуре, что и могло привести к зарождению мифа об англомании и англофильстве в России в ее царствование.

Глава вторая

Роберт Кейт и его оценки событий дворцового переворота 1762 года

Великая княгиня Екатерина Алексеевна Романова, как известно, пришла к власти в результате государственного переворота в 1762 году. О том, как происходили эти события, она поделилась в переписке со своим возлюбленным – Станиславом Августом Понятовским. В какой мере изложенные ею факты отличались объективностью и достоверностью можно узнать, сопоставив их со свидетельствами очевидцев указанных событий. Одним из них оказался британский посланник в России Роберт Мюррей Кейт.

Вряд ли Роберт Кейт ( –1774) являлся выдающимся дипломатом Великобритании, если судить по его довольно скромной биографии. Во всяком случае, его брат генерал Джеймс Кейт был более известен в России: с 1740 г. в качестве гроссмейстера он возглавил масонскую ложу, в которую охотно вступали российские дворяне. Что касается самого Роберта, то до прибытия в Санкт-Петербург в 1758 г., дипломат успел послужить при дворах Дрездена, Копенгагена, Вены. На своем посту в Петербурге Кейт пробыл четыре с половиной года, покинул Россию в октябре 1762 г.

Роберт женился на дочери сэра Уильяма Кэнингхема Маргарет в 1730 г., когда родился их первенец – Роберт Мюррей Кейт-младший. Наследника ждала блестящая карьера. Дослужившись до генеральского чина, он пошел по стопам отца, получив назначение посла при венском дворе. Второй сын Роберта – сэр Базиль Кейт не отставал от старшего брата. Избрав профессию морского офицера, он стал правителем острова Ямайки. Если о сыновьях Кейта сохранилась информация, то о его дочери Анне мало, что известно[125 - Memoires and Correspondence (Official and Familiar) of Sir Robert Murray Keith (далее – Memoires …). Lnd., 2011. Vol. I. P. 1–2.].

Надо заметить, что имя Роберта Кейта было хорошо знакомо его соотечественникам, особенно литераторам, которые в своем кругу называли его не иначе, как «посланник Кейт». Подобную известность он заслужил благодаря своему перу. Литературный талант посланника в определенной мере проявился и в донесениях, которые он отправлял в Лондон из Петербурга.

Роберт Кейт прибыл в Петербург в марте 1758 г. и в первых своих депешах в Лондон сообщал об аресте и отставке канцлера А.П. Бестужева и других придворных, приближенных к великой княгине. «Отставка канцлера, – писал дипломат, – была инициирована недоброжелателями Двора, а предлогом послужили его контакты с великой княгиней. И, как и предполагалось, все эти события оживили позиции французской партии». Кейт полагал, что арест Бестужева и усиление позиций французов при императорском дворе были связаны с появлением посла Франции в России. «Два посла – граф Эстерхази и маркиз де Лопиталь правили бал, как при дворе, так и в столице, – продолжал посланник. – Они также полностью подчинили своей воле великого князя, чтобы впоследствии оттолкнуть от него великую княгиню, которая оказывала на супруга большое влияние». Своеобразным «инструментом» в осуществлении замыслов французов выступил некто Брокдорф, принимавший вместе с великим князем самое активное участие в дебошах, на которые великая княгиня неоднократно жаловалась императрице. «К сожалению, ее жалобы не были услышаны, а ее недруги позаботились о том, чтобы с помощью фальшивых домыслов скомпрометировать великую княгиню в глазах императрицы, поэтому она чувствует себя очень неуютно при дворе», – отмечал Кейт[126 - Ibid. P. 30.]. Он также предполагал, что великая княгиня к тому же «пребывала в печали» еще и из-за графа Понятовского, которого со дня на день должны были выслать из России. Вдобавок ко всему прочему была взята под арест ее любимая горничная.

Описываемые дипломатом события давали представление о том унизительном положении, в котором Екатерина находилась при дворе Елизаветы Петровны. Каким-то образом Кейт стал свидетелем приватного разговора императрицы с великой княгиней, о чем поведал в своих мемуарах. «Во время разговора, при котором одна сторона обвиняла, а другая предпринимала попытки оправдаться, великая княгиня, пытаясь найти выход из создавшегося положения, заявила, что поскольку она так несчастлива … и ее обвиняют в разжигании семейных скандалов, что осложняет жизнь как императрице, так и ей самой, то Ее Величество может разрешить княгине покинуть Россию и провести оставшуюся жизнь со своей матерью. Что же касается великого князя, то в интересах империи он может жениться на другой женщине, против чего она не будет возражать». Во время этой беседы, свидетельствовал Кейт, императрица выглядела «очень взволнованной» и говорила с великой княгиней «мягче, чем обычно». Когда же княгиня упомянула о жестоком обращении с ней великого князя, который присутствовал при разговоре, то императрица «велела ей придержать язык и, понизив голос, заявила, что поговорит с ней обо всем наедине очень скоро»[127 - Ibid. P. 31.]. После состоявшегося разговора, как полагал посланник, положение великой княгини заметно улучшилось и у нее появилось немало друзей среди придворных. По-видимому, императрица в обращении с великой княгиней решила сменить гнев на милость, перестав упрекать ее в чем-либо.

В своих мемуарах Роберт Кейт описал первый прием у императрицы Елизаветы Петровны, состоявшийся 30 мая 1758 г. «С момента приезда в Петербург я впервые увиделся с императрицей. Ее Величество после разговора с великим князем и великой княгиней, обратилась ко мне и в своей любезной манере уделила мне внимание, поговорив около четверти часа». Посланник свидетельствовал: императрица пребывала «в прекрасной форме, и не было видно и следа флюса на лице, из-за которого она не показывалась на публике». Он обратил внимание также на то, что великая княгиня «выглядела очень довольной»[128 - Ibid. P. 32.].

Трудно сказать, чем объяснялось «молчание» дипломата в отношении происходящих при дворе событиях в 1758–1759 гг., но очередная запись в его мемуарах появилась лишь в мае 1760 г. и касалась личных просьб к государственному секретарю графу Холдернессу. Кейт высказывал пожелание поскорее возвратиться на родину. Он напоминал, что согласился на порученную ему правительством миссию не более, чем на два-три года, этот срок подходил к концу, и пора было подумать о его отзыве. Поскольку ситуация при российском дворе остается «стабильной», и ничто не угрожает интересам Великобритании, то это можно сделать в течение лета. «В моем возрасте естественно просить об отставке и возвращении в семью, с которой я не жил вместе около 20 лет, – продолжал сетовать Кейт. – Мое здоровье также оставляет желать лучшего, хотя я никогда не пытался, находясь на службе, на это ссылаться. Дважды переболев лихорадкой прошлой зимой, я с ужасом ожидаю приближения этого времени года. Все вышесказанное побуждает меня просить о скорейшей отставке»[129 - Ibid. P. 33–34.].

Примечательно, что в своем письме к государственному секретарю Кейт упоминал о значительной денежной сумме (100 тыс. фунтов стерл.), которые ему были доверены королем. Не исключено, что эти средства шли на подкуп высокопоставленных чиновников (возможно, что и самой великой княгини), судя по тому, что дипломат отмечал: «Эти суммы выплачивались время от времени различным лицам»[130 - Ibid. P. 34.].

В этой же депеше Кейт обращался с просьбой, чтобы его сыновьям оказали покровительство в продвижении по службе. «Это первая за всю мою двадцатилетнюю службу просьба, – писал посланник, – которую я прошу для себя лично … Я никогда не просил о почестях, должностях, прибавке жалованья, и никогда не отказывался от поручений, полагая, что могу быть полезен на службе Его Величества»[131 - Ibid. P. 35.]. В завершение он почти умолял государственного секретаря похлопотать перед королем о своей отставке.

Однако правительство Великобритании не спешило удовлетворить просьбу дипломата: Кейту пришлось пробыть в России еще два года. В конце декабря 1761 г. в своих мемуарах он оставил запись о кончине императрицы Елизаветы Петровны и о вступлении на российский престол нового государя. «В тот же вечер, когда скончалась императрица, – писал посланник, – барон Лефорт, известный мастер церемониала, прибыл в мой дом (так же, как и в дома других иностранных министров) и сообщил, что на следующее утро император и императрица будут принимать наши соболезнования на галерее двора без особых церемоний. В указанное время я прибыл ко двору. Их Высочества (великий князь Петр III и великая княгиня Екатерина Алексеевна – Т.Л.) появились вместе и принимали нас доброжелательно. Затем мы имели честь отобедать с ними за столом, накрытым на 100 персон, где все … бросали жребий, кому, где сидеть. Но главное, что я хочу сообщить, – продолжал Кейт, – это то, что император (он всегда относился ко мне доброжелательно) приблизился ко мне и шепнул на ухо, что надеется, я останусь с ним, поскольку днем раньше он направлял курьеров в армию с приказом не продвигаться в прусскую территорию, чтобы избежать всеобщего недовольства»[132 - Ibid. P. 41.]. Петр III также добавил, что генерал Чернышев отдал приказ вывести войска из Австрии, которые маршем возвращаются на родину.

Как видно из данного сообщения, симпатии к Пруссии император начал демонстрировать буквально с первых дней своего правления. Подобная политика российского государя отвечала интересам Великобритании, и потому Кейт спешил поздравить короля «со столь счастливым оборотом дел». «Я надеюсь, – писал дипломат, – король Пруссии счастливо выйдет из войны, а Его Величество сможет покончить со ссорой с Францией с почетом для себя и преимуществами для своего народа». Кейт предлагал воспользоваться создавшейся ситуацией и незамедлительно возвратиться к вопросу об обсуждении продления действия торгового договора с Россией. По-видимому, для этой цели предполагалось кого-то подкупить, если Кейт просил о выделении «необходимой денежной суммы» в свое распоряжение «в интересах королевской службы»[133 - Ibid. P. 42.].

Первые меры, принятые Петром III, нашли свое отражение в мемуарах Кейта. Он отмечал, что император стремится завершить войну (речь шла о Семилетней войне – Т.Л.) и заключить мир на «справедливых и разумных условиях». Посланник с удовлетворением отмечал, что Его Императорское Высочество «при каждом удобном случае выражает недовольство Францией и всем, что идет от Франции». В подтверждение своих слов он ссылался на выдворение из страны труппы французских комедиантов. В то же время император с большей симпатией стал относиться к британскому посланнику, посещая его дом и за приватной беседой выказывая «дружеское расположение» к королю Георгу III.

Бесспорный интерес в мемуарах Кейта представляют его высказывания о внутренней политике Петра III. Дипломат полагал, что император «ведет себя мудро и с достоинством в каждом деле». Он отправил в отставку своих недоброжелателей «со всей предупредительностью». Старый граф Лесток был освобожден из ссылки в день вступления императора на престол. Граф Хорст по освобождении получил 1 тыс. марок в качестве благодарности от императора, а также саблю из его рук. Но более всего подивили посланника намерения Петра провести реформы в государстве. Так, в январе 1762 года император впервые посетил Сенат, где объявил, что «знать и джентри России должны быть свободными и свободно общаться со знатью других европейских государств, а также поступать на их службу, не испрашивая особого позволения у него самого, а также других престолонаследников». «Милорд, – обращался посланник к госсекретарю графу Буту, – Вы не можете представить то удивление и радость, с которой знать встретила подобное заявление императора, почувствовав себя не рабами, а действительно свободными гражданами». Кейт обратил внимание на то, что император «не забыл и о простолюдинах». Он приказал снизить цену на соль и заявил, что впредь она должна оставаться неизменной. И хотя подобный указ существенно подрывал государственный бюджет, император желал хотя бы таким образом облегчить участь бедняков. «Подобные великодушие и щедрость императора вселили радость в сердца людей, одновременно возвышая авторитет императора в глазах европейских держав», заключал Кейт[134 - Ibid. P. 45.]. Среди «благодеяний» императора дипломат упомянул также его распоряжение об упразднении Тайной канцелярии или «государственной инквизиции», которая, на взгляд Кейта, была еще «отвратительнее и ужаснее», чем испанская инквизиция. Примечательно, что перечисляя указы, изданные Петром III, Кейт отметил: было незаметно, чтобы императрица принимала какое-либо участие в государственных делах. И, как отмечалось в комментариях к мемуарам, это была существенная ремарка, объяснявшая последующие события (переворот 1762 г. – Т.Л.)[135 - Ibid. P. 46.].

Одна из последних записей, касающаяся правления Петра III, датировалась в мемуарах Кейта 23 марта 1762 г. Дипломат рассказывал о том, что был удостоен приглашения на аудиенцию к императору, на которой вручил ему полученное накануне от Георга III послание с поздравлением о вступлении на престол. В нем, в частности, говорилось о пожелании короля, чтобы «первые шаги Его Императорского Величества были направлены на достижение общественного мира, что принесет ему титул европейского миротворца». Поздравления короля были встречены, по словам Кейта, «с благодарностью и теплотой». Император заявил, что признателен королю за его добрые пожелания и что сам он был бы счастлив заслужить подобный титул и приложит все усилия к достижению «этой великой цели». После официальной части начался обед, на котором присутствовало около 40 персон. В середине первой перемены блюд император предложил тост за здоровье короля Пруссии, а к концу обеда «предложил выпить за всеобщий и счастливый мир». Собравшиеся, повествовал посланник, «с удовольствием этот тост поддержали»[136 - Ibid. P. 47–48.].

На этой восторженной ноте завершилось повествование Кейта в мемуарах о правлении императора Петра III. Далее он подробно описывал события дворцового переворота 1762 г., которые нашли свое отражение также в его депешах государственному секретарю. «В пятницу на прошлой неделе в девятом часу утра (в то время как я собирался в Петергоф на встречу к императору) ко мне в комнату вбежал один из моих слуг и в сильном испуге рассказал мне, что на другом конце города обнаружилось восстание. Гвардейские полки взбунтовались и замышляли ни более, ни менее, как свержение императора с престола, – сообщал посланник в Лондон. – Я узнал, что императрица находилась в городе … гвардия и остальные полки гарнизона провозгласили ее своей государыней и императрицей, … она в Казанском соборе, где служили молебен по случаю происшедшего события … Члены всех высших коллегий и все знатные сановники присягали в верности новой императрице, что уже прежде того было сделано гвардией и всеми полками»[137 - Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе (далее – «Дипломатическая переписка…») // Сборник императорского российского исторического общества. Т.XII. СПб., 1873. С. 2.].