Век Екатерины. Заговорщики у трона

А какая жизнь в Петербурге была: всё бурлило, всё двигалось! Днём по улице иной раз не пройдёшь, возы со всякой всячиной непрерывно тянутся, а на Неве стоят корабли из Европы; барки, лодки, плоты сотнями места ищут у пристаней.

По вечерам в богатых домах балы и маскарады начинались один пышнее другого, и на них такая разодетая публика съезжалась, – я и не знал, что такие наряды бывают! Их шили по новейшей моде лучшие портные из Франции: в обычай это было введено гетманом Разумовским, братом давешнего фаворита императрицы Елизаветы, и Иваном Шуваловым, новым фаворитом её, – оба были большие щеголи и модники.

* * *

Вылезши из своих лесов, я сперва чувствовал себя в Петербурге чужим: учения, ведь, не было у меня, считай, никакого – хорошо, хоть грамоту знал. А тут по-французски говорят, на балах танцуют, вирши пишут и высокоумные беседы ведут. Ну, кто я при этом? – медведь медведем! Однако вскоре навострился: несколько слов французских затвердил, большего по сей день не знаю; из разговоров кое-чего запомнил, а главное, танцам выучился. Ничего, обходился как-нибудь: в конце концов, от солдата учёность не требуется – были бы смелость да отвага, да верная служба российскому престолу!

Наш полк имел свои казармы, весьма приличные, но там жили офицеры и старослужащие, а солдаты и новички квартировались отдельно, кто где мог, и надзора за ними не было никакого. Служба была неутомительной: надо было лишь являться на дежурства, смотры и парады, а в остальном живи, как хочешь.

Мы, гвардейцы, всегда были на особом положении, так со времён Петра повелось. Офицерские звания в гвардии были выше армейских, жалование тоже больше, но, главное, мы при высочайших особах службу несли, при самом императорском дворе. Гвардия могла в любой момент потрясение в верхах государства произвести, – и производила! Начиная от Екатерины Первой ни одно восшествие на престол без гвардии не обходилось, и государыню Елизавету Петровну тоже гвардейцы в императрицы произвели. А далее Екатерину Вторую единовластной правительницей сделали, – но об этом речь впереди, не буду опять-таки забегать…

В Петербурге мы были полными хозяевами: куда ни придём, нам должны оказывать почёт и уважение, потому что гвардейцы во всём первые. Тогда повсюду бильярды поставили – и в трактирах, и в гостиницах, и даже в весёлых домах столы бильярдные стояли. Мы с братьями Григорием и Фёдором в «пирамиду» с шестнадцатью шарами изрядно играть научились и всех обыгрывали, однако был у нас соперник – Александр Шванвич, который, впрочем, не только в бильярде, но и в иных забавах нас превосходил.

Сейчас о нём уже забыли, но в своё время в России не было не знавшего его человека. Отец Шванвича, именем Мартын, был из учёных немцев, в Россию он приехал при Петре Великом. Здесь женился, а восприемницей его сына Александра была сама Елизавета Петровна, будущая наша императрица. Взойдя на трон, не забыла она своего крестника, и Шванвич был определён в Лейб-кампанию – личную дворцовую охрану императрицы. Лейб-кампанцы в званиях выше нас, гвардейцев, были, Шванвич, скажем, простым гренадером служил, но чин этот равен был армейскому поручику, – но мало того, они и во всём другом превзойти нас стремились: хотели доказать, что не гвардейцы, а лейб-кампанцы в Петербурге главные.

У нас постоянно стычки происходили, но если в них Шванвич участвовал, наши гвардейцы бывали битыми: уж очень силён он был, один мог пятерых раскидать, к тому же, саблей и шпагой владел мастерски. В одиночку с ним даже Григорий не мог справиться, но вдвоём мы Шванвича одолеть могли, что на деле доказали.

Лейб-кампанцы.

Гравюра XVIII века

Григорий играл как-то в трактире на бильярде с одним своим измайловцем – вдруг заходит Шванвич, а с ним лейб-кампанцы, все пьяные; они идут прямо к столу, и Шванвич предерзко заявляет:

– Ну-ка, освободите место! Настоящие игроки пришли, а вы идите гонять шары в задницу!

– Я могу шар тебе в задницу вогнать, – говорит Григорий. – А не то просто надрать её, чтобы наглости поубавилось.

– Тебе до моей задницы расти и расти, – отвечает Шванвич. – Но если ты такой смелый, давай биться на кулаках один на один: кто победит, тому бильярд и достанется.

Григорий согласился; тут же вокруг них круг образовался, всем хочется посмотреть на такой кулачный бой: Шванвич огромный был, как Голиаф, однако и Григорий не меньше его.

Стали они драться; кулаки у Шванвича были всё равно что чугунные, – я их после на себе попробовал, – и бил он с такой силой, с какой пушечное ядро бьёт. Туго Григорию пришлось, но какое-то время продержался, а после не сдюжил – упал, и дух вон! Пришёл он в себя, когда ведро воды на него вылили, а Шванвич стоит над ним и насмехается:

– Ну, кто кому задницу надрал? Это тебе урок – всегда уступай лейб-кампанцам!

Григорий поднялся и от такой огромной обиды немедля побежал ко мне. Как рассказал он про всё, что случилось, я сразу с ним обратно в трактир направился, а у самого одна мысль в голове: как бы Шванвич оттуда не ушел. Приходим, – нет, он здесь, слава Богу! Я подхожу и говорю:

– С братом моим ты справился, а с нами двоими тебе не по силам биться. Не такой ты богатырь, чтобы братьев Орловых одолеть.

Он как взвился:

– А вот сейчас увидим, кто вы: орлы или воробышки!.. А вы не встревайте, – своим лейб-кампанцам приказывает, – я их сам поколочу.

Снова круг образовался, и даже деньги на спор стали ставить – кто победит?

Шванвич с нами условился со спины не заходить и под дых не бить, и начали мы мутузиться. Вот когда я его удары почувствовал – не приведи Господи, стену могли они прошибить! Достаётся и мне, и Григорию, но брату больше: видно, решил Шванвич его хорошенько проучить. На этом, однако, и обжёгся: настолько он братом увлёкся, что ко мне неосторожно боком повернулся и грудь открыл; тут у меня перед глазами охота на медведя встала – зверюга точь-в-точь так же под мой удар открылся. Тогда я не растерялся и теперь тоже: как двину кулаком Шванвичу под сердце, тот и с ног долой!

Лейб-кампанцы зашумели и на нас было накинулись, но Шванвич очухался и их остановил:

– Не трогать Орловых! Всё по-честному было… А с вами, – нам с Григорием говорит, – давайте так договоримся: порознь я могу сладить с каждым из вас, но вдвоём вы надо мной верх возьмёте, поэтому во избежание напрасных побоев положим между нами следующее правило: один Орлов уступает Шванвичу и, где бы его ни встретил, повинуется ему беспрекословно; если же Шванвич встретит двоих Орловых, то он им повинуется. Согласны, что ли?

Мы с Григорием посмотрели друг на друга, – не знаю, как я выглядел, а на брата смотреть было страшно: лицо всё заплыло, сплошной кровоподтёк, одного глаза вовсе не видно, второй в узкую щелочку мир наблюдает, – и согласились.

* * *

Вот такой договор со Шванвичем у нас был заключён, но скоро мы его нарушили. Однажды Шванвич, уже хмельной, встретился с нашим братом Фёдором всё в том же трактире. Подойдя к Фёдору, он выхватил у него кий и грубо сказал:

– Договор дороже денег: ты, Орлов, сейчас один, а значит, должен повиноваться мне беспрекословно. Я буду на бильярде играть, а ты убирайся из трактира!

– У меня тут вино и девицы оплачены, – пытался возразить Фёдор.

– Оплачено тобою, а воспользуюсь я, – ухмыляясь, отвечал Шванвич. – Пошёл вон!..

Фёдор галопом ко мне; я иду с ним в трактир, и вот нас уже двое Орловых, а значит, Шванвич обязан уступить, однако он воспротивился:

– Это что за новости?!.. Эдак вы вечно будете один другого приводить – нет, считать надо по первой встрече!

Я Фёдору знак подал, и мы Шванвича в тот же миг за руки схватили и к выходу потащили. Он ругается непотребно, но мы вытолкали-таки его из дверей; не будь он так пьян, вряд ли мы с ним справились бы – сила у Фёдора была не такая, как у Григория.

Однако то, что Шванвич пьян был, сыграло со мной злую шутку. Хмель ударил ему в голову, и он пришёл в бешенство, притаился за воротами и стал дожидаться моего выхода. Мне бы переждать в трактире, тем более что и Фёдор уговаривал, и девицы были хороши, и вино неплохое, однако настроения чего-то не было; вышел я через несколько минут из дверей, тут Шванвич на меня и налетел. Шальной был совсем – рубил саблей наотмашь; если бы не был он пьяный, мог бы насмерть меня зарубить, а так лишь левую щёку разрубил, впрочем, довольно глубоко. Я упал, а он бежать бросился: несётся с окровавленной саблей по улице, ничего не соображая.

Я встал, щёку платком повязал и пошёл домой – не в трактир же было возвращаться. Дома Ерофеич увидел, что со мною сталось, и давай меня ругать:

– Что же это ты вытворяешь, Алексей Григорьевич?! В гуляку беспутного превратился, голь кабацкую – ох, рано умер твой батюшка: он бы не посмотрел на твой мундир, взял бы палку, да дурь из тебя повыбил бы!

– Молчи, дурак! – говори я ему. – Как ты смеешь со своим барином так разговаривать?

– А вот и не замолчу – что, правда глаза колет? – не сдаётся он. – Я сколько раз на медведя в одиночку хаживал, так неужто барчука неразумного испугаюсь? Ваша матушка наказывала мне за вами смотреть и от всяких бед оберегать – вы среди братьев самый отчаянный!

Поругались мы ещё маленько, а потом он начал рану мою лечить. Велел терпеть, – и сперва двойной водкой её обработал, затем зашил шелковой ниткой, будто рваный камзол, в другой раз водкой облил, а остаток дал выпить. Ничего, зажило, как на собаке, но след остался на всю жизнь.

* * *

…Шванвич долго от нас скрывался, особенно опасаясь Григория, который поклялся из-под земли его достать.

Через несколько времени произошёл переворот, возведший Екатерину на престол, а нас – на первую ступень государства. Шванвич, видно, уже почитал себя погибшим, однако я зла на него не держал: когда Шванвича почему-то сочли защитником свергнутого Петра Фёдоровича и в крепость поместили, я пришёл его освободить.

Увидев меня, он побледнел – решил, наверно, что на казнь его поведу, – но я ему сказал:

– Кто старое помянет, тому глаз вон! Давай-ка обнимемся и забудем былое; я тебя всегда за силу и смелость уважал, – будем приятелями!

Он даже прослезился:

– Ну, Орлов, отныне я твой раб! Прости меня за то, что я тебе и братьям твоим сделал, – а приятелем твоим быть для меня большая честь!

Пётр III.

Художник А.П. Антропов