Лучшие дни нашей жизни. О языке эсперанто и не только

Гарни – античный храм, а Гегард – монастырь, высеченный в скале. Во время экскурсии один из ереванских эсперантистов, обладатель оперного голоса, специально для нас исполнил в Гарни несколько церковных песен-молитв, которые, благодаря удивительной акустике в храме, вознеслись прямо к небу. Мы тогда ощутили настоящий катарсис!

BET (Balta Espeanto-tendaroj)

Кроме ОКСЭЙТов и ОРСЕЙТов, большой популярностью у эсперантистов пользовались БЭТы – балтийские эсперанто-лагеря. В один из прибалтийских лагерей, который проходил под Таллином, я решила взять свою подругу, пытаясь приобщить ее к эсперанто. По пути в Таллин мы заехали на пару дней в Ригу, т.к. никто из нас раньше в Риге не был. Затем мы на несколько дней остановились в гостинице в Таллине, походили по городу. И только потом отправились в лагерь.

Программа лагеря была обширной: курсы языка эсперанто – для начинающих и для повышения уровня знаний, различные лекции по интересам, игры и, конечно же, концерты. Одесский клуб «Белая акация» привез свою программу, в том числе постановку «Одесский трамвай». Я выступала в роли кондуктора-ведущей, объявляла в шуточной форме остановки, после чего следовала юмористическая сценка с музыкой, песней и танцами (например, «На Одесском пляже» или «На привозе»). Наше выступление было принято зрителями очень горячо! Обычно запоминаются те события, в которых ты сам принимаешь активное участие, поэтому мне запомнилось это выступление как наиболее яркое событие лагеря. А ещё мне удалось на день съездить в Тарту и побывать в Тартуском университете.

Такие поездки и общение с интересными, разносторонними, неординарными людьми не только позволяли хорошо провести отпуск или каникулы, но и очень расширяли кругозор. Что и говорить, прекрасное было время!

Как мы работали над путеводителем по Одессе.

Приблизительно в 1989 году в МЦТ (молодежном творческом центре Суворовского р-на) был организован молодежный эсперанто-клуб «Амика рондо» (Круг друзей), учредителями которого были Любовь Великая, Евгений Перепeлица и я. Этот клуб, которым руководила Л. Великая, вел активную эсперанто-деятельность в Суворовском районе Одессы. Велись курсы языка эсперанто, члены клуба принимали участие в международных встречах, организованных другими одесскими э-клубами (Бланка акацио и Вердажо), – с испанцами, французами, американцами, поляками, австралийцами, англичанами, финнами. Молодежь активно переписывалась с эсперантистами других стран.

Вдохновлённые встречами с эсперантистами разных стран, мы решили создать путеводитель по Одессе на языке эсперанто. Я, Нина Солоид и Татьяна Аудерская с большим энтузиазмом взялись за эту работу. Благодаря председателю клуба «Бланка акацио» Т. М. Поповой, одно из одесских издательств подготовило к изданию макет путеводителя, которому так и не суждено было увидеть свет из-за финансовых проблем. Но я до сих пор помню, с каким интересом мы работали над этим путеводителем.

В процессе работы Т. Попова подключила к нашей творческой группе для художественного оформления книги Клавдию Гросс. Этот человек заслуживает отдельных слов благодарности. Клавдия – художница, которая с детства была прикована к инвалидному креслу. Работа над оформлением путеводителя ей стоила больших физических усилий, но ее творческий дух моментально откликнулся на нашу идею.

Она предложила к каждой главе сделать маленькие заставочки в виде забавного Земного шарика, который встречает гостей из разных стран и сопровождает их во время экскурсий по городу. Эти графические иллюстрации очень оживили книгу.

К сожалению, Клавдии уже нет с нами, но мне захотелось рассказать об этом светлом человеке в моих воспоминаниях о лучших годах, проведенных в сказочной стране под названием Эсперанто.

Иллюстрации в Альманахе принадлежащие Клавдии Гросс, переданы автору этой статьи, Т. Дроздовой, при жизни художницы.

Мой первый лагерь

Кестерциемс, 1973

Ехала наудачу, никого и ничего не зная. Словарный запас-то у меня, разумеется, был – но только пассивный. Я много читала (журналы, который давал мне Учитель), но говорить не говорила и не очень понимала долгую связную речь.

Чтоб не было страшно, взяла с собой двух девочек-однокурсниц, вообще ничего не слышавших и не знавших об эсперанто, – но разве это важно? Мы просто едем в летний лагерь, в Прибалтику, где ещё не были – вот это интересно!

Первое, что увидели по прибытию – объятия и поцелуи тех, кто снова встретился здесь после прошлого лагеря. Как ни странно, это не умилило меня (мол, вот какая дружба завязывается здесь), а наоборот, оттолкнуло: мы попадаем в закрытую группу, где все знают друг друга, все тесно связаны – а мы чужие, здесь на нас никто не обращает внимания, мы никому не нужны.

И хотя сразу же мы познакомились с хорошим мальчиком из Латвии, нашли общие интересы и как-то разобрались в окружающей жизни, но чувство отъединённости не проходило. Вокруг кипела жизнь, люди бегали на какие-то заседания, конференции, семинары – всё, разумеется, на свежем воздухе, под высокими балтийскими соснами, на толстой подстилке из опавших игл, разогретых солнцем, запах которых я помню до сих пор. Вот этот запах, наслаждение чужой природой, наблюдение чужой активной жизни – воспоминания первых трёх дней.

Когда ощущение новизны прошло, эта отъединённость стала невыносимой: я начала принципиально громко говорить по-русски (в лагере, являвшемся, по сути, лагерем «языкового погружения», вся жизнь проходила только на языке эсперанто, и использование любого родного языка было запрещено правилами и просто высмеивалось окружающими).

Ничто не действует так оскорбительно на юного человека, как насмешка. За что смеяться надо мной, если я училась читать и писать, а не говорить, и ничего не знала о принципах организации молодёжного движения, т.к. мне это было совершенно неинтересно? Я чувствовала себя чужой; сообщество отвергало меня (т.е. было закрыто в себе и не стремилось привлечь новых членов). Тогда и я обозлилась на всё вокруг и решила, что здесь мне не место, и скорей бы это всё кончилось, и ноги моей в этом эсперанто больше не будет…

А на четвёртый день случилось Чудо.

Меня заметил один старый эсперантист, который часто приезжал в Одессу и запомнил меня как «лучшую ученицу» нашего школьного кружка. Он узнал меня, заговорил со мной. Его (как оказалось, и многих других) интересовала эсперанто-жизнь в Одессе, которая была тогда представлена только в клубе стариков; поэтому привлекло внимание появление именно молодого человека из Одессы.

Как известно, Одесса была «колыбелью Эсперанто-движения»: первый эсперанто-клуб был здесь основан в 1894—96 гг.; многие выдающиеся деятели эсперанто-движения были родом из Одессы: например, В. А. Гернет в 1895—97 гг., живя в Одессе, спонсировал и редактировал издающийся в Швеции единственный на то время эсперантский журнал «Международный язык», и т.д., и т. д. За 100 прошедших лет возникало и распадалось много клубов; но история эсперанто-движения в Одессе, пусть с перерывами, но продолжалась.

И вот, на смену очередному состарившемуся клубу, появился новый, молодой человек, который, возможно, продолжит это движение. Не удивительно, что мною заинтересовались. Меня представили тогдашнему президенту SEJM – Sovetunia Esperantista Junulara Movado (Молодёжного движения Эсперантистов Советского Союза), который тоже оказался одесситом (точнее, здесь он выучил эсперанто!) и я попала в круговорот событий: «Меня призвали всеблагие / Как собеседника на пир».

С тех пор все мои дни проходили в компании интереснейших людей, которые были идейным и организационным центром лагеря. Я бы не сказала, что они уделяли мне особое внимание; просто они впустили меня в свой круг, т.е. разбилась та замкнутая стена, что отделяла меня от сплочённой группы единомышленников. Они разрешали мне ходить с ними на все конференции, обсуждения и семинары – и мне уже было интересно, потому что я видела, что этим занимаются хорошие и умные люди.

Я стала прислушиваться – и оказалось, что понимаю почти всё, о чём говорилось. Пассивный запас слов перешёл в активный, и я начала говорить… Если я не знала какого-то слова, то просто называла его по-русски, вставляя в эсперантскую речь, и мне тут же сообщали перевод этого слова, и я старалась запомнить. Это были дни очень интенсивной умственной деятельности – и в сфере овладения языком, и просто узнавания и понимания множества новых вещей. Здесь я впервые узнала об организации самостоятельной творческой работы молодого поколения. Мы всё придумывали и выполняли сами; это был оазис в среде приказов и указаний; это была свобода творческой жизни. И это давало ощущение полного, ослепительного счастья. Там начались лучшие дни моей жизни.

Активная умственная деятельность сказывалась во всём: к середине лагеря я уже думала и видела сны на эсперанто; а вернувшись домой, я, за неимением собеседников (мой Учитель уже год как умер, и кружковцы разбежались), – за неимением собеседников я говорила на эсперанто со своей собачкой. Она понимала меня…

Между прочим, я писала, что мы приехали в лагерь втроём. И каждая из нас прошла путь, типичный для впервые приходящих в эсперанто-движение.

Про свой я уже рассказала: это путь будущего активного участника.

Вторая девочка, как и третья, раньше даже не слыхала ничего об эсперанто, и поехала со мной «на шару»: провести время в лагере, увидеть Прибалтику… Но лагерь её заинтересовал; общение и вообще вся жизнь на непонятном языке была воспринята как вызов, как игра, в которой нужно приложить все свои силы и победить себя, т.е. выиграть! Это не обескуражило её, а наоборот, вызвало весёлый задор: неужели не смогу? Она стала везде ходить с блокнотиком и спрашивать у всех незнакомые, но нужные слова (а незнакомыми были все!). И к концу лагеря она уже говорила почти так же, как я – а я до этого 5 лет его учила!

Когда мы после лагеря поехали по Прибалтике (ведь первый раз попали! Интересно! А Прибалтике для нас тогда была почти заграницей, почти Европой!), – мы пошли в эсперанто-клуб, кажется, Таллина. Нам устроили встречу, и эта девочка сказала несколько приветственных фраз. Её спросили, сколько времени она до этого учила эсперанто; и когда она ответила, что всего 10 дней в лагере, – весь зал встал и аплодировал ей стоя.

Но она не осталась в эсперанто-движении; это был просто один из эпизодов её жизни, – приятный, но не главный.

Потом я не раз встречалась с таким в своём клубе: очень способные, ярко талантливые люди выучивали язык за 2—4 месяца, как это и говорится в пропагандистских книжках; но потом они уходили, т.к. талант вёл их на другую дорогу…

И третья девочка, опять-таки, свершила эталонный путь. Она тоже ничего не понимала – но и не могла и не желала понять. За все 10 дней она не выучила ни единого слова; ни в чём не приняла участия: бродила по лесу да грызла ногти. Прибалтика, туризм её интересовали; но жизнь, кипящая рядом – абсолютно нет. Слабая память + интровертность (невозможность спросить о непонятном) – и для человека эсперанто-лагерь стал, возможно, мукой, о которой она постаралась забыть.

Вот такая поучительная история, абсолютно реальная, но, будто в басне, совершенно чётко прорисовывающая пути, по которым приходят и уходят люди.

Эсперанто – не для всех.

Второй мой счастливый лагерь

Тихвин, 1976

Я к тому времени была уже опытной эсперантисткой, получала нашу внутреннюю газету, была в курсе событий и, конечно, с нетерпением ожидала очередного летнего лагеря. Но почему-то сообщений о нём не было… И вдруг я получаю письмо от хорошего мальчика, с которым познакомилась в одном из прошлых лагерей, но никогда не переписывалась. В письме был только адрес, куда следовало обратиться, и больше ничего. Так как времени оставалось совсем мало, я едва успела купить билет на самолёт и вылететь в Ленинград, практически в неизвестность. Лагерь был не в Ленинграде, а под Тихвином, почти в 300 километрах от города, палаточный, на берегу реки.

Так как я приехала без палатки, меня поселили в большую 10-местную палатку, где жил известный эсперантист Владимир Самодай (тоже, кстати, одессит!) со своим 9-летним сыном. Они занимали один угол палатки; я бросила свои вещи в другом и побежала вживаться в обстановку: встречаться с друзьями, узнавать программу и места кормёжки (было несколько отрядов, и у каждого свой костёр, комплект котлов и т.п.).

Но вот наступила ночь…

У нас в Одессе август – обычно самый жаркий месяц лета. Море, как резервуар, за жаркие месяцы набирает тепло, и затем отдаёт его, постепенно охлаждаясь и становясь затем резервуаром холода. Поэтому у нас холодная и дождливая весна, а в августе и сентябре сухо и жарко. И я, как ещё неопытный турист, в летний августовский лагерь взяла какие-то сарафаны, шёлковые платья, и всего одну куртку-ветровку. А вместо рекомендованного спальника легкомысленно прихватила тоненькое одеяльце, на всякий случай.

И вот наступила суровая северная августовская ночь… Матрасов в палатках не было предусмотрено (сказали же, берите спальники!), и я пыталась уснуть на голом полу, укутавшись в своё одеяльце. В другом углу Самодаи спали, завернувшись в настоящую меховую шкуру, наверное, медвежью. Как я им позавидовала!

Но холод пробирал до костей, уснуть было невозможно, и я выползла из палатки и пошла искать спасения. Спасение нашлось в виде небольшого костра на берегу реки, где грелось несколько таких же несчастных, не имевших тёплых вещей. Сначала нас было 4 человека: двое совсем молодых мальчиков, я и Наташа Кириллова, приехавшая в свой первый лагерь. Она пела и играла на гитаре всю ночь, мы слушали, и ночь прошла незаметно.

А днём можно было отоспаться в чужой палатке, где проходило очередное мероприятие: в отличие от Прибалтики, где всё происходило большей частью на воздухе, под солнцем – в Тихвине днём солнца не было, обычно шёл дождь, и мы забирались в палатки. Даже в большой палатке, если в ней много людей, становится теплее. Утром объявлялось, в какой палатке что будет происходить, и туда набивалась куча народа, кроме «местных жителей».

Оказалось, что довольно много народу не спало ночью и отсыпалось днём, и это социальное явление даже получило своё имя: таких спящих днём во время общих мероприятий называли kadavretoj (трупики). С этим явлением связано одно из самых приятных моих воспоминаний о Тихвине.

Однажды я, как обычно, заснула в чьей-то палатке; в свою, пустую и ледяную, я вообще почти не заходила. Вдруг объявляют, что в этой палатке состоится конкурс синхронных переводчиков на эсперанто, и «кадавретов» весьма бесцеремонно попросили убраться и освободить место для нужных и ценных людей – участников конкурса. Я, во-первых, не хотела выходить на холодную и мокрую улицу; а во-вторых, я просто возмутилась таким отношением, и решила доказать, что я тоже нужная и ценная… Короче, я воспряла ото сна и заявила, что я не «кадаврето», а хочу быть участником конкурса. Пожав плечами, меня записали.

Я разозлилась, и под влиянием эмоций, как храбрый портняжка… Вот сейчас не помню, 2-ое или 3-е место я заняла (среди весьма опытных эсперантистов), но на следующий день на общем собрании меня торжественно поздравили и вручили приз – книгу В. Олда «Шаги к полному овладению Эсперанто». Эта книга – учебник для совершенствующихся в языке – очень помогла мне «полнее овладеть эсперанто». Но ещё важнее было признание. И я в себе, и другие во мне впервые увидели не просто девочку, получающую удовольствие в приятной среде, но и возможного серьёзного деятеля. Во всяком случае, я после этого обрела уверенность в себе, что очень важно для молодого человека. Я начала переводить стихи, писать рассказы…

Но пока продолжалась лагерная жизнь. На моё счастье, дожди шли только днём, а ночи были звёздные и сухие. Наладился распорядок дня: ночь у костра, днём несколько часов сна в чужих палатках, и снова – семинары, обсуждения, доклады… А если днём случайно не было дождя, мы по нескольку часов без остановки играли в бадминтон: согреться!! Моим партнёром обычно был Валера Бондарь, очень талантливый, но очень давно ушедший из эсперанто.

А костёр наш и поющая Наташа с каждым днём привлекали всё больше людей; если в первый день нас было четверо (да ещё где-то рядом, временами подползая к костру, спал Виктор Чалдаев), – то к концу смены у костра ночевало уже больше половины населения лагеря. Наташа пела…