Возроди меня

– Нельзя психовать из-за ерунды вроде отчетов. На тебя сейчас смотрят и ждут, что будет. Мы либо начнем войну с другими секторами – да со всем миром! – либо хладнокровно вступим в переговоры. Ты должна быть непрошибаемой. Спокойной, как камень.

Я не знаю, что ему ответить. Кенджи прав. Происходящее настолько превосходит мое понимание, что я даже не знаю, с чего начинать. Я школу не закончила, а тут от меня требуют показывать знание международных отношений на уровне взрослого образованного человека!

Уорнера специально готовили к этой роли. Все, что он делает, чем живет и дышит…

Из него растили будущего лидера.

А я?!

Во что я ввязалась, черт побери?

Кем я себя возомнила, чтобы управлять континентом? Как я позволила себе поверить, что врожденная сверхъестественная способность убивать простым прикосновением автоматически даст мне исчерпывающее понимание политической науки?

Я с силой сжимаю кулаки, и —

боль, новая боль,

когда ногти впиваются глубоко в ладонь.

Интересно, как я представляла себе управление миром? Неужели я действительно полагала это простым делом? Надеялась, что смогу контролировать изменения общественного строя из спальни моего бойфренда?

Я только начинаю осознавать масштабы этой тончайшей паутины из людей, постов и власти. Я сказала, что готова к такой задаче – я, семнадцатилетнее ничтожество с микроскопическим жизненным опытом! И теперь, в одночасье, обязана соответствовать, хотя понятия не имею, что делаю.

А если я не удержу в своих руках тысячи этих ниточек-отношений? Если я не стану притворяться, покажу, что у меня лишь отдаленное представление о том, как править континентом? Остальной мир уничтожит меня в мгновение ока.

Иногда мне уже не верится, что я выберусь живой из этой заварухи.

Уорнер

– Как Джеймс?

Я первый нарушаю молчание. Странное ощущение. Новое для меня.

Кент кивает в ответ, глядя на свои стиснутые пальцы. Мы на крыше, вокруг бетон и холод. Сюда я иногда выхожу побыть в одиночестве. Отсюда сектор видно как на ладони: океан вдали, гражданские, как игрушечные солдатики, ходят туда-сюда. Солнце медленно, лениво выглянуло наконец в середине дня.

– Хорошо, – отвечает Кент напряженным голосом. На нем только футболка, но обжигающий холод ему словно и не мешает. – Можно сказать, образцово. Он молодец, хорошо держится.

Я киваю. Кент поднимает глаза, и у него вырывается короткий нервный смех. Он отводит взгляд.

– Ну, не сумасшествие? – говорит он. – Может, мы оба рехнулись?

Мы умолкаем на минуту. Ветер свистит громче, чем раньше.

– Не знаю, – отвечаю я наконец.

Кент ударяет кулаком по колену и шумно сопит.

– Знаешь, я тебе этого не говорил, – начинает он, глядя куда-то мимо меня. – В ту ночь… Я хочу, чтобы ты знал – для меня многое значит то, что ты тогда сказал.

Я, прищурившись, смотрю вдаль.

Сложно извиняться за попытку кого-то убить, но я попробовал. Я сказал, что понимаю Кента – его боль, гнев, его поступки, – и добавил, что, несмотря на давление нашего папаши, он вырос гораздо лучшим человеком, чем я.

– Я говорил искренне, – отзываюсь я.

Кент постукивает по губам сжатым кулаком. Кашлянув, он хрипло говорит:

– Мне жаль. Все пошло наперекосяк, буквально все. Такой бардак…

– Да, – соглашаюсь я.

– И что нам теперь делать? – он наконец поворачивает ко мне голову, но я не готов посмотреть ему в глаза. – Как… исправлять? Мы сможем это исправить? Не слишком ли все далеко зашло?

Я провожу рукой по ежику на голове.

– Не знаю, – очень тихо отвечаю я. – Но мне бы хотелось.

– Да?

Я киваю. Кент, сидя рядом, кивает несколько раз.

– Я еще не готов сказать Джеймсу…

– Да? – удивляюсь я.

– Не из-за тебя, – быстро говорит он. – Я не о тебе волнуюсь. Просто, чтобы объяснить, придется лезть в дебри. Я не знаю, как сказать Джеймсу, что его отец был чудовищем… Я вообще считаю, ему не нужно об этом знать.

Я поворачиваюсь к Кенту:

– Джеймс не знает? Ничего?!

Кент качает головой.

– Он был совсем мал, когда умерла наша мама, и я всегда старался держать его подальше, когда рядом обретался отец. Я ему сказал, что родители погибли в авиакатастрофе.

– Впечатляет, – слышу я свой голос. – Весьма великодушно с твоей стороны.

Кент продолжает треснувшим голосом:

– Господи, ну почему я так расстроен его смертью? Почему мне не все равно?

– Та же проблема, – качаю я головой.

– Да?!

Киваю. Кент прячет лицо в ладони.

– Он все так испортил…