Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня

Они сделали это нарочно.

Новая пытка, мучить меня отсутствием сна. Рукава у… сокамерника закатаны до локтей, руки густо покрыты татуировками. В брови след от пирсинга – кольцо, видимо, отобрали. Синие глаза, темные волосы, волевой подбородок, стройное, мускулистое тело. Красавец. Опасный. Ужасный. Чудовищный.

Сокамерник засмеялся. Я упала с кровати и отползла в угол.

Он смерил взглядом тощую подушку на второй кровати, которую утром поставили на свободное место, комковатый матрац и вытертое до основы одеяло: оно прикроет его максимум до лопаток. Посмотрел на мою кровать. Затем на свою.

Одной рукой он сдвинул кровати вместе и ногой пихнул металлические рамы к одной стене. Растянулся на двух матрацах, взбил мою подушку и сунул себе под шею. Меня затрясло.

Я закусила губу и забилась в угол потемнее.

Он украл мою постель, мое одеяло, мою подушку.

Мне остался только пол.

У меня будет только пол.

Я никогда не буду с ним драться, потому что боюсь, я парализована страхом, превратилась в настоящего параноика.

– Так ты что, сумасшедшая? Поэтому тебя тут держат? –

. Он приподнялся на локте, вглядываясь мне в лицо, и снова засмеялся. – Я не собираюсь ничего с тобой делать.

. Я не верю ему.

– Как тебя зовут? – спросил он.

. Сам сначала назовись.

До меня долетел раздраженный вздох. Сокамерник повернулся спиной на кровати, половина которой только что была моей. Я не спала всю ночь, положив подбородок на колени, крепко обхватив себя руками и свесив длинные темные волосы – единственную завесу между нами.

Я не буду спать.

Я не могу спать.

Не могу снова слышать эти крики.

Глава 2

Утро встретило нас запахом дождя.

Воздух в камере промозглый и тяжелый от запаха мокрого камня и сырой земли. Глубоко вздохнув, на цыпочках подхожу к окну и прижимаюсь носом к холодной поверхности. От моего дыхания стекло запотевает. Закрыв глаза, слушаю мягкие частые удары капель, не заглушаемые ветром. Капли дождя – единственное напоминание о том, что у туч тоже бьется сердце. Как и у меня.

Меня всегда интересовали дождевые капли.

Ведь это же интересно, как они падают, спотыкаясь, ломая ноги, забывая парашюты, когда вываливаются из туч и несутся к неизвестному финалу. Словно кто-то вытряхивает над землей карманы, не заботясь, куда попадет содержимое, не думая, что капли разбиваются, ударившись о землю, оставляя мокрые кляксы на асфальте, и что люди проклинают дни, когда дождевые капли осмеливаются постучаться к ним в дом.

Я дождевая капля.

.

Окно говорит мне, что мы недалеко от гор и близко к воде, но сейчас все в мире близко к воде. Я только не знаю, с какой мы стороны, куда выходит окно камеры. Прищуриваюсь от раннего утреннего света. Кто-то поднял солнце и пришпилил к небесам, но каждый день небо нависает немного ниже, чем накануне. Словно невнимательный родитель, который знает тебя лишь наполовину, солнце не замечает, как меняются люди в его отсутствие. В темноте мы становимся совсем другими.

Внезапный шорох означает, что мой сокамерник проснулся.

Резко оборачиваюсь, словно меня опять застали за кражей еды. Это случилось всего однажды, но родители не поверили, что я взяла ее не для себя. Я говорила, что пытаюсь спасти бродячих кошек за углом, но они не считали меня настолько человечной. Только не я. Не такое такая, как я. Впрочем, они никогда не верили мне, поэтому я и оказалась здесь.

Сокамерник испытующе смотрит на меня.

Он заснул, не раздеваясь, в темно-синей футболке и светлых штанах со множеством карманов, заправленных в высокие, до голени, ботинки.

На мне одежда из мертвого хлопка[1 - Низкосортный хлопок из волокон с пороком естественного происхождения. – Здесь и далее примеч. пер.], зато щеки зарделись живыми розами.

Он медленно прошелся взглядом по моей фигуре, и от этого неторопливого разглядывания у меня забилось сердце. Розовые лепестки опали со щек и закружились коконом, отчего-то лишая меня мужества.

Перестань на меня смотреть, хочу я сказать.

Перестань трогать меня своими глазами, держи руки при себе и – пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

– Как тебя зовут? – Он наклонил голову набок, и сила тяжести раскололась пополам.

Выжидаю минуту, моргаю, выравниваю дыхание.

Он шевельнулся, и мои глаза брызнули тысячей осколков. Рикошетом разлетевшись по комнате, они делали миллион снимков, миллион моментальных фотографий. Мельтешившие образы поблекли от времени, замороженные мысли робко затрепетали в мертвом пространстве, ураган воспоминаний рвал душу.

.

Резкий вздох, и я очнулась.

.

– За что ты здесь? – спрашиваю я, обращаясь к трещинам в бетонной стене. Четырнадцать трещин в четырех стенах, тысячи оттенков серого. Пол, потолок – все бетонное. Жалкие ложа – кроватные рамы – сварены из старых водопроводных труб. Маленький квадрат окна, слишком толстое стекло, чтобы выбить. Надежда иссякла. Глаза болят, трудно сфокусировать взгляд. Палец медленно ведет дорожку по холодному полу.

Я сижу на полу, где пахнет льдом, металлом и грязью. Сокамерник усаживается напротив по-турецки. Слишком блестящие у него ботинки для этого заведения.

– Ты меня боишься. – Его низкий голос не имеет формы.

Пальцы сами сжались в кулак.

– Я боюсь, что ты псих.

Может, я и лгу, но это не его дело.

Сокамерник фыркает. Звук эхом отдается в мертвом воздухе камеры. Я не поворачиваю головы, не смотрю в глаза, сверлящие меня. Вдыхаю затхлость, переработанный кислород. Горло сжимается от знакомого ощущения, которое я уже научилась подавлять.

Два стука в дверь возвращают меня к реальности.

За долю секунды сокамерник оказывается на ногах.