Женщина

– Да, сказала, что придет.

И Йоко опять подумала о ревизоре: «Каков! Я целых три дня не выходила из каюты, а он даже не зашел справиться о здоровье. Что за человек!» Однако она тут же спохватилась. Почему ей лезут в голову подобные мысли о человеке совсем ей чужом, о котором она знает лишь, что он здоров, как лошадь?

С легким вздохом поднялась она с дивана, взяла с комода визитную карточку ревизора и, снова усевшись, принялась ее разглядывать. Четкими, красивыми иероглифами было напечатано: «Санкити Курати, кавалер ордена “За заслуги” 6-й степени, ревизор п/х “Эдзима-мару” Японской пароходной компании». Прихлебывая кофе, Йоко перевернула карточку и, как будто ее иссиня-белая поверхность была сплошь исписана длинными фразами, неотрывно глядела на нее, сдвинув брови и наклонив голову так, что ее округлый подбородок почти касался выреза кимоно.

12

Вечером, надев строгое кимоно очень скромной расцветки, Йоко появилась в столовой. Она выглядела совсем юной, никто не дал бы ей больше двадцати лет. Серо-голубой воротник очень шел к ее грустно-спокойному лицу, на котором сияли большие глаза. Собравшиеся в столовой пассажиры при виде Йоко ощутили легкую тревогу… За длинным столом, спиной к буфету, сидел ревизор, справа от него – госпожа Тагава, ее супруг устроился напротив. Йоко отвели место рядом с ним. Почти все пассажиры были в сборе. Едва заслышав шаги Йоко, официанты засуетились, подмигивая друг другу. Сидевший на другом конце стола капитан – американец с седыми бакенбардами – изменился в лице от волнения. Он встал, комкая салфетку, пропустил Йоко и снова сел, весь красный от смущения. Спокойно встречая любопытные взгляды, Йоко обошла стол и направилась к своему месту. Тучный доктор Тагава, украдкой посмотрев на жену, чуть отодвинулся, дав возможность Йоко пройти.

Пока Йоко усаживалась, внимание всех было приковано к ней. Особенно неприятно действовал на нее холодный, пристальный взгляд госпожи Тагавы. Чинно усевшись, Йоко развернула салфетку и прежде всего слегка поклонилась этой даме. Чопорное выражение лица госпожи Тагавы сменилось неким подобием улыбки, она начала что-то говорить, но в этот момент ее муж решил возобновить беседу с ревизором, прерванную появлением Йоко. Одновременно сказанные фразы повисли в воздухе, и супруги недовольно посмотрели друг на друга. Все, кто был в столовой, – и японцы, и иностранцы – перевели глаза с Йоко на чету Тагава. Сконфуженный профессор попросил у жены прощения. Слегка кивнув ему, она обратилась к Йоко. Ясным и ровным голосом, так, чтобы все слышали, она сказала:

– Вы так долго не показывались, что я уж начала тревожиться. Должно быть, вы плохо переносите морское путешествие?

Это было сказано вежливым тоном светской женщины, привыкшей подавлять людей своим превосходством. Ничуть не обидевшись, Йоко сдержанно улыбнулась и утвердительно кивнула. Тагава снова попытался продолжить разговор с Курати:

– Итак… следовательно… гм…

Ему никак не удавалось нащупать утерянную нить разговора, и Йоко поняла, что, хотя Тагава и сохраняет внешнее спокойствие, он взволнован не меньше других. Всеобщий переполох льстил самолюбию Йоко.

По знаку старшего стюарда официанты, ловко орудуя подносами, внесли суп. Йоко принялась за еду, прислушиваясь к общей беседе.

Курати, не сводивший дерзкого взгляда с Йоко с самого ее появления, оглядел наконец внимательно пассажиров и, покусывая кончики усов, проговорил густым хрипловатым голосом:

– Так в чем же суть доктрины Монро? – При этом он в упор посмотрел на Тагаву. Тот обрадовался и, не поднимая глаз от тарелки, воскликнул:

– Ах да! Совершенно верно… Как раз об этом мы и говорили. Основным требованием доктрины Монро вначале было невмешательство Европы в дела независимых штатов Северной Америки. Однако со временем содержание этой политики изменилось. На словах декларация Монро осталась в силе, но она не является законом, да и составлена так, что ее можно толковать произвольно, как того требуют обстоятельства. Мак-Кинли как будто дает ей довольно широкое толкование. Хотя прецедент был уже при Кливленде. У Мак-Кинли есть, должно быть, еще один весьма влиятельный закулисный деятель. Как вы полагаете, Сайто-кун? – обратился Тагава к молодому человеку, сидевшему наискосок от него.

Застигнутый врасплох, Сайто покраснел, поспешно перевел взгляд с Йоко на Тагаву, но, не поняв вопроса, окончательно растерялся и покраснел еще сильнее. Это был новоиспеченный дипломат, готовившийся занять один из низших постов в японской миссии в Вашингтоне. Прежде ему, видимо, не приходилось бывать даже в таком, не слишком высокопоставленном, обществе. Некоторое время Тагава снисходительно смотрел на смутившегося юнца и, так и не дождавшись ответа, снова повернулся к ревизору. Но тут с другого конца стола донесся голос капитана:

– You mean Teddy the roughrider?

Он по-детски простодушно улыбнулся. Тагава, видимо не подозревавший, что капитан так хорошо понимает по-японски, на этот раз сам смутился, не зная, что ответить. На помощь ему поспешила жена, которая произнесла на безукоризненном английском языке:

– Good hit for you, Mr. Captain[24 - Ловко сказано, господин капитан! (англ.)].

Все сидевшие за столом, особенно иностранцы, вытянув шеи, воззрились на госпожу Тагаву, а она, в свою очередь, метнула быстрый, едва уловимый взгляд в сторону Йоко. Но Йоко и бровью не повела, продолжая сосредоточенно есть суп.

Скромно потупившись, Йоко в душе посмеивалась над тем, как эти господа состязаются друг с другом, стараясь произвести на нее впечатление. И действительно, стоило ей появиться в столовой, как все изменилось. Особенно сказалось ее появление на молодых людях – они держались как-то неестественно и, сами того не замечая, разговаривали громко и возбужденно. Один юноша, с виду самый молодой из всех, с изысканными манерами, – верно, из высшего круга, раз сидит рядом с капитаном, решила Йоко, – случайно встретившись с ней взглядом, с трудом сдерживал охватившую его дрожь и больше уже не поднимал голову от тарелки. Только Курати смотрел на Йоко с таким невозмутимым спокойствием, что она не выдерживала его взгляда. Глаза его из-под густых ресниц блестели холодно и дерзко и одновременно с такой тяжелой скукой, словно люди опротивели ему. Всякий раз, как Йоко смущалась, она испытывала к Курати острую неприязнь, и в то же время ее снова и снова тянуло заглянуть в глубину этих ненавистных глаз, понять, что за странная сила заключена в них. И всякий раз она вынуждена была отводить взгляд.

Но вот тягостный для Йоко обед кончился. Все встали из-за стола. Тагава любезно, как истый джентльмен, отодвинул стул Йоко. Она поблагодарила его очаровательной улыбкой, продолжая следить за каждым движением Курати.

– Вам следовало бы выйти на палубу, – обратилась к Йоко госпожа Тагава. – Хоть там и свежо, зато как бодро себя чувствуешь! Я тоже выйду, только возьму шаль. – И госпожа Тагава направилась с мужем к своей каюте.

Йоко тоже пошла к себе. Только теперь, вернувшись из просторной столовой, она заметила, как тесно и душно в каюте. Она вытащила из-под дивана старый чемодан – тот самый, на котором Кото вывел буквы «Й. К.», достала черное страусовое боа и, с наслаждением вдыхая его особый, европейский, аромат, укутала им шею. Поднявшись по узкому трапу, Йоко с трудом приоткрыла тяжелую дверь на палубу. Тугой порыв ветра чуть не отбросил Йоко назад, ее обдало резким холодом. Несколько иностранцев в теплых пальто энергично ходили взад и вперед, постукивая каблуками по палубе, обшитой тиковым деревом. Госпожи Тагавы еще не было.

Йоко жадно вдыхала соленую прохладу, щеки ее порозовели, кожу покалывало, словно иголочками. Ни на кого не глядя, Йоко пересекла палубу и, облокотившись о поручни, стала любоваться огромным океаном, по которому одна за другой катились бесконечные волны.

Вдали, за разноцветными облаками, угас последний луч солнца, сгущающийся сумрак постепенно набрасывал на море тяжелые причудливые одежды. И только небо, все в снежных тучах, несмело споря с тьмой, светилось слабым фосфорическим светом, какого не увидишь в южных широтах. За волнами, в строгой последовательности то вздымавшимися, то обрывавшимися вниз, бесконечной чередой тянулись черные гребни новых волн. Судно бросало из стороны в сторону. Высоко над головой, описывая огромную дугу, раскачивались мигающие красные огни на мачтах. Йоко всем телом ощущала, как судно преодолевает сопротивление тяжелых масс воды. Она завороженно следила за непрестанно вырастающими впереди водяными горами, которые тут же превращались в водяные долины. Забравшись под густые волосы, холодил голову ветер. Вначале это было удивительно приятно. Но через некоторое время голова разболелась. И вдруг на смену бодрости, которую Йоко вновь обрела на пароходе, пришла слабость, подкравшись воровски, словно внезапный порыв ветра. В висках застучало, напала противная сонливость, как бывает у человека, обессиленного слезами, к горлу подступила тошнота. Йоко торопливо огляделась. На палубе уже никого не было, но она не могла заставить себя вернуться в каюту и, приложив руку ко лбу, закрыв глаза, прижалась лицом к поручням. Дурнота все усиливалась. Мучили позывы к рвоте, как бывало с ней во время беременности. Садако… Сейчас это воспоминание показалось Йоко особенно тягостным. И, словно пытаясь избавиться от него, она тряхнула головой, открыла глаза и попробовала сосредоточить внимание на игре волн. Но от этого голова закружилась еще сильнее, и Йоко, тяжело вздохнув, снова прижалась к борту. «Укачало, – поняла она, всем телом содрогаясь от приступа тошноты. – Надо, чтобы вырвало». И Йоко перегнулась через поручни… Потом все было как в кошмарном сне.

Спустя несколько секунд, показавшихся Йоко бесконечно длинными, она, разбитая, опустошенная, вытерла губы платком и беспомощно осмотрелась. Палуба была такой же пустынной, как океан. Ярко светившиеся иллюминаторы уже занавесили, вокруг царили темнота и безмолвие. Видя, что стесняться некого, Йоко снова перегнулась через поручни. Горячие слезы обожгли щеки. Туманные образы печального прошлого давили на сердце, будто упавший с высоты огромный камень. Постоянное душевное напряжение, не покидавшее ее с самого начала сознательной жизни, сейчас, казалось, ослабло, и горькие слезы принесли облегчение. Лоб у нее стал холодным, как у мертвеца. Йоко плакала, и в то же время ее неодолимо клонило ко сну. Вдруг глаза ее широко раскрылись, будто от страха, и ею снова овладела смутная печаль – печаль, облегчающая душу. Еще школьницей Йоко на людях никогда не давала волю слезам. Она была убеждена, что незатаенные слезы принижают человека до положения нищего, который молит о сострадании. Но сейчас она могла бы плакать при всех не стыдясь, ей даже хотелось, чтобы кто-нибудь увидел ее слезы. Она жаждала сочувствия и плакала, плакала, как ребенок.

На другом конце палубы послышались шаги. Шли как будто двое. И Йоко, до этой минуты готовая поплакать у кого-нибудь на груди, вся внутренне подобралась, торопливо смахнула слезы и хотела уже уйти в каюту, но не успела. Супруги Тагава были настолько отчетливо видны, что притвориться, будто не замечает их, Йоко не могла. Она едва успела вытереть слезы и поправить прическу, как чета Тагава подошла к ней.

– Ах, это вы? А мы немного задержались. Как долго вы стоите здесь? Вы не замерзли? Как самочувствие? – Госпожа Тагава говорила своим обычным снисходительным тоном, заглядывая в лицо Йоко.

Супруги, как видно, догадались, что произошло с Йоко, и это было ей неприятно.

– Не знаю, мне почему-то стало плохо, наверно, потому, что давно не была на воздухе…

– Стошнило? Ах, как нехорошо!..

Тучный доктор Тагава согласно кивал головой. Он был в теплом пальто, его жена – в шерстяном костюме и меховой шапке, надвинутой до бровей. Изящная и стройная Йоко вполне могла сойти за их дочь.

– Не хотите ли прогуляться с нами? – предложил Тагава.

– Вам полезно размяться, немножко разгоните кровь, – добавила его супруга.

Пришлось принять приглашение. Йоко с тоской прислушивалась к стуку их каблуков и шарканью собственных комнатных туфель. Пароход по-прежнему сильно качало; нужно было все время удерживать равновесие, и Йоко с трудом подавляла досаду.

Доктор Тагава пытался использовать каждую паузу в разговоре с женой для того, чтобы вовлечь Йоко в беседу, но госпожа Тагава всякий раз спешила ответить за нее и тем самым лишить ее возможности сказать что-нибудь. Разговор не клеился, но Йоко это радовало, по крайней мере, она могла подумать о своих делах.

Словно забыв о ней, супруги Тагава болтали о разных пустяках. В том состоянии душевного напряжения, в котором находилась Йоко, ее не интересовала их бессмысленная болтовня, она скорее раздражала, так как мешала сосредоточиться на своих мыслях. Но вдруг Йоко уловила слово «ревизор», произнесенное госпожой Тагавой, и ей показалось, будто она наступила на иголку. Она стала прислушиваться к дальнейшему разговору со смутным беспокойством, которое никак не могла подавить в себе.

– Он, видно, человек бывалый, – промолвила госпожа Тагава.

– Пожалуй, да, – согласился муж.

– Говорят, мастер играть в рулетку.

– В самом деле?

Супруги умолкли. Йоко вся обратилась в слух, надеясь услышать еще что-нибудь о ревизоре, но они, по-видимому, не собирались больше говорить о нем, и Йоко, разочарованная, вернулась к своим мыслям. Однако после длительной паузы госпожа Тагава опять заговорила о Курати:

– Так неприятно сидеть рядом с ним за столом.

– Что же, тогда попроси госпожу Сацуки поменяться с тобой местами.

Йоко пыталась в темноте разглядеть лицо госпожи Тагавы, которая в это время шутливо возразила мужу:

– Но супругам не полагается сидеть за столом рядом. Не правда ли, Сацуки-сан?

Она, смеясь, повернулась к Йоко, хотя ничуть не интересовалась ее мнением. И вдруг, будто только сейчас вспомнив о своей спутнице, госпожа Тагава начала обиняками выспрашивать подробности ее прежней жизни. Время от времени господин Тагава любезным тоном вставлял какое-нибудь слово или фразу. Йоко отвечала сдержанно, стараясь не слишком уклониться от истины, но постепенно вопросы стали касаться самых интимных вещей, и Йоко подумала, что госпожа Тагава лишена такта светской дамы, какой, по-видимому, себя считает. Собственно говоря, ничего обидного в этих вопросах не было, но Йоко воспринимала их почти как публичное оскорбление. С назойливым любопытством госпожа Тагава расспрашивала о мельчайших подробностях, касавшихся не только Йоко, но даже Кимуры. Для чего это ей понадобилось? Порой старики находят некоторое утешение в том, что многословно и нудно рассказывают о далеком прошлом… Но Йоко не старуха. Она не станет ворошить прошлое, с которым решила покончить… Однако ответить Йоко не успела – Тагава посмотрел на часы: «Без десяти восемь, пора возвращаться в каюту». Спускаясь по трапу, госпожа Тагава, то ли не замечая состояния Йоко, то ли делая вид, что не замечает, вдруг осведомилась:

– А что, ревизор и к вам заглядывает?

Этот кажущийся невинным вопрос привел Йоко в ярость. Быть может, ответить колкостью? Йоко это умеет! Но она проговорила нарочито спокойно:

– Да нет, совсем не бывает, – сделав ударение на слове «совсем», чтобы вызвать у госпожи Тагавы сомнения.