Рождённый выжить

– Швейная машинка Зингер! Пять лет назад купил. Работа на ней просто в радость. Хороша красавица?!

Он похлопал по ней и погладил словно лошадку. После обеда отец попрощался со мной.

– Оставайся, сынок, слушайся, вернусь за тобой в мае, а в ноябре опять привезу. Ну, бывай!

Мы обнялись, и он уехал. Мастер позвал в мастерскую:

– Пойдём, Миша, работать. Работы много, скучать не придётся.

Работал я бесплатно, жил на харчах этой семьи. Набивал руку, как правильно держать иголку, делать равномерный шов, пользоваться напёрстком. После постижения этих нехитрых навыков и основ мастер доверил мне шитьё. Мы принимали заказы и шили дома. Когда заказов было мало, ездили на лошади по деревням, предлагая свои услуги. Бывало, заказчики вызывали нас к себе домой или приезжали за нами. Кормили, поили и нас, и нашу лошадь. Каждый хозяин старался получше накормить, видимо, для того чтобы мы добротнее сшили им одежду. Но мы и так старались, ведь заказы – это наш хлеб. Шили в основном шубы, а ещё тулупы, женские пальто, брюки из самотканых холстов, ситца, а из сатина шили рубашки. Со временем Филипп Никодимович купил мне чёсанки (валенки) с галошами. В нашей деревне таких ни у кого не было. Когда я приезжал в них домой на праздники: Николу, Новый год, Рождество, Крещенье или Масленицу – мои ровесники с завистью смотрели на меня.

У мастера жилось хорошо. Он меня не ругал, не наказывал, а я в благодарность за это старался выполнять все его поручения. Филипп Никодимович имел обыкновение перед кройкой, перекрестившись, почесать свою бородку, приговаривая при этом: «Так, так, та-а-ак!» Часто он кряхтел, как дед, хотя ему было всего тридцать восемь лет. Жена никогда не вмешивалась в его дела, была вся в домашних хлопотах. Редкое свободное время я проводил с их двумя сыновьями. Днём мы шили, а ночью он отправлял меня размять лошадь. Рыжуха была упитанная, красивая и сильная кобыла и пока я садился на неё верхом без седла, приходилось прилагать много усилий, чтобы удерживать поводья. Потом полной рысью мы с ней проезжали по деревне несколько раз. Иногда я запрягал сани, на которые усаживался сам мастер, чтобы проехаться вместе с нами и подышать свежим морозным воздухом.

Шили мы как-то у одного заказчика шубы. У них была кошка Мурка, очень игривая. Я привязал на её хвост кусок овчины. И что тут началось! Кошка пронеслась по дому словно ураган. Прыгала с полки на полку. Посуда упала, разбилась. Запрыгнула она даже в печь, где стоял котелок, но, опомнившись, выскочила оттуда как ошпаренная, опрокинув его с уже сваренной и хорошо, что остывшей, картошкой. Потом она забежала за печку, где находился ход в подвал. В подвале смахнула на пол молоко, сметану и всё, что там стояло. Мы с большим трудом её поймали и сняли с хвоста «чудище». Ну и натерпелась она страху, а я был наказан за проделку. Пришлось за погром снизить цену за наши изделия. Мне было и смешно, и неудобно перед хозяином, но я любил пошутить и ничего не мог с собой поделать.

К нам приходили разные заказчики. Заходя в избу, они обычно снимали верхнюю одежду, садились напротив нас и смотрели, как мы шьём. Мне нравилось шутить над девушками. Пока они сидели в комнате, я выходил в прихожую и незаметно зашивал рукава их одежды. Одеваясь на выходе, они долго искали свои рукава. И все мы начинали громко смеяться, смеялся даже мастер.

Под конец обучения я познакомился с девушкой Настей. Она заказала полушубок и приходила к нам на примерку. Когда юная заказчица впервые вошла в избу, я невольно залюбовался ею. Стройная, белолицая. Красные губы и щёки горели от мороза. Её глаза цвета неба, милая улыбка отняли у меня дар речи, и вместо слов «проходите в хату» я промямлил что-то невнятное.

– Можно пройти? – переспросила она.

Я закивал головой не в силах что-нибудь вымолвить.

Мастер стал снимать мерки и диктовать мне размеры. Девушка с любопытством смотрела на меня. Под её взглядом карандаш прыгал в моей руке. Потом мы с мастером долго рассматривали мерки, пытаясь их расшифровать. Я никак не мог понять, почему она меня так взволновала? Она приходила ещё два раза, и каждый раз мы оба сильно смущались. При примерке полушубка, я смотрел не на изделие, а на Настю. В общем, дело не спорилось, и мастер, заметив моё волнение, доделал полушубок сам. На этом всё и закончилось. Прошёл срок обучения, за мной приехал отец, и мы уехали. Я ещё долго вспоминал о ней. Первое чувство и первая профессия стали началом моей взрослой жизни.

Хорошим мастером я не стал, но шить научился неплохо. В будущем эта профессия поможет мне в трудное для меня время. Отец тогда не смог найти мне швейную машину. Нам предложили старую. Продавец запросил за неё молодую кобылу. Но мастер посоветовал её не брать, и мы отказались. Так и остался я без швейной машинки, а без неё что за портной?

В 1926 году в деревню приезжал горшечник. Он остановился у нас. Отец захотел обучить сыновей горшечному ремеслу. Организовали мы производство прямо в прихожей. Места много не требовалось: всего два круга шестьдесят сантиметров в диаметре. Один для мастера, другой для учеников. Стали искать подходящую глину. Но никакая не подходила. Мы несколько раз ездили за ней в разные места, пока не нашли ту, что нужно. Привезли три воза. Месили вручную, делали горшки, крынки, чашки. Наделали много глиняной посуды. Сушили её на полках, полатях и в печке по два-три дня, потом ставили в сенях, где она окончательно твердела и сохла. После этого за огородами в Логу выкопали яму (печь), куда сложили изделия для о?бжига. Мастер сам аккуратно всё расставлял на металлические перекладины и обжигал их. Мы с братьями подвозили берёзовые дрова. Долгое время держали посуду в печи, но она потом разваливалась. Месяца два промучились с ней, но кое-какая посуда всё-таки получилась, и мы даже продали некоторые поделки людям. Впервые я держал свои деньги в руках, но держал недолго: отец забрал их на нужды семьи. Ему хотелось организовать дома горшечное производство, но, видя трудности с обжигом, эту затею решил оставить. Всё-таки глина в наших местах оказалась неподходящей.

Глава 5

Во власти потрясений

Белесый свет луны

Ложится над полями.

Гуляет у воды

Он тусклыми тенями.

В 1927 году старший брат Роман женился, и наша семья увеличилась. Брат очень похож на отца такой же упрямый, несговорчивый и молчаливый. В своей семье он установил строгую иерархию. Муж – глава, а все остальные – подчинённые. Внешне мы с братом похожи. Тонкие черты лица, высокий рост, вьющиеся русые волосы и карие глаза, но были и отличия. Губы у Романа тонкие и сжатые, а у меня полные. Он серьёзный, а я весёлый и озорной. Бороду мы не носили. Молодёжь в ту пору не желала ходить с бородой в отличие от наших отцов, только за редким исключением, поэтому мы часто с братом друг друга брили опасной бритвой. Бритву точили о кожаный ремень. Отец ворчал:

– Что придумали, как бабы, с голым лицом ходить.

– Отец, сейчас все бреются и одеколоном душатся.

– Вот-вот, я и говорю: как бабы, тьфу! – он смачно сплёвывал и уходил по своим делам.

Мачехе приходилось печь хлеб с липовыми листьями, так как муки не хватало до нового урожая. Мы перебивались за счёт картошки и отрубей. Хлеб облагался продналогом в виде зерна. После его выплаты нам оставалось совсем немного. Отца и других мужиков то и дело вызывали в сельсовет и требовали отдать зерно. Но отец не собирался ничего отдавать.

– Я ни у кого зерна не украл, почему должен отдать? Ишь, что удумали! Берите, мол, нам не надо! А сдохнем с голоду, они и не заметят! Власть, как бы что украсть!

– Так ведь придут же, – увещевала его Авдотья, – отдай подобру-поздорову.

– Молчи, баба, не твоё дело! Иди, обед готовь.

Мы прятали зерно и хлеб, закапывали в погребе прямо в землю. Когда подъезжал председатель с подводой, а бывало, и уполномоченные с района, то каждый раз отец ругался с ними. Ничего не боялся, отдавал не всё, но председатель сельсовета всегда знал, сколько отец снял урожая и сколько с него надо потребовать.

Наш председатель Прохор Егорович – бывший бедный крестьянин. Ему немного за тридцать. Он среднего роста, светловолосый, подтянутый. С детства Прохор рос смышлёным, общительным и работящим. Но его отец всегда много пил, с хозяйством не справлялся, а только завидовал тем, кто жил лучше. Когда пришла Советская власть, Прохор Егорович записался в красноармейцы и ушел бить колчаковцев, вернулся и стал председателем. После службы в Красной Армии его характер изменился: он стал жёстким и мстительным.

После продразвёрстки мы оставались практически ни с чем, зерна хватало только до весны. В отместку за упрямство отца председатель брал с нас налог выше, чем у других. А у меня копилась злость и обида на него и уполномоченных, и очень хотелось им отомстить.

В один осенний вечер 1929 года мы с другом Мишей Ермиловым возвращались домой с вечеринки. Тёзка Мишан (так я его звал) мой самый лучший друг. С ним мы не «разлей-вода» и первые парни на деревне. Высокие, кудрявые, балагуры. Девчата всегда крутились около нас. В этот день нам в голову пришла шальная мысль: кинуть председателю в окно кирпич и убежать, показать ему, так сказать, «кузькину мать». Нашли две половинки кирпича и пошли к хате председателя. Ночь стояла тёмная. Заглянули в окно: сидит председатель в переднем углу избы и что-то пишет. Прикинули и так и эдак, что с одного, что с другого окна неудобно бросить кирпич так, чтобы он ближе к столу долетел. Месть не удалась, и нам пришлось убраться восвояси. По дороге проходили мимо избы, в которой снимала угол приезжая учительница и останавливался уполномоченный из района. Недолго думая, посмотрели мы поверх занавески в окно. По комнате разливался тусклый свет от керосиновой лампы и слышался чей-то оживлённый разговор. Лиц не видно. Решили: бросим кирпичи им в окна, не нести же их домой. Мы бросили кирпичи, разбив два окна сразу, и бросились наутёк. Забежали к Мишану в амбар. Это было наше излюбленное место, где мы частенько подолгу разговаривали обо всём, мечтали, решали свои дела. Там отдышались и улеглись на сено. Сено пахло летом и покоем, но нам было неспокойно. Мишан вдруг опомнился:

– Что теперь будет?

– Да ничего. Они же не знают, кто это сделал. Никто не видел. Позлятся да успокоятся.

– Такие не успокоятся, у них винтовки, милиция, опять же они власть.

– Но всё равно здорово мы их пугнули!

– А может они не испугались.

– Давай спать, завтра узнаем. Что за времена настали?! Раньше, что вырастишь, то и твоё, а теперь… – пробубнил я и закрыл глаза.

Наутро мать Мишана разбудила нас.

– Что ж вы всё спите. Тут такое в деревне творится! Всех мужиков вызвали в сельсовет. Наехала милиция и уполномоченные с района и области. Мужиков наших обвиняют в организации кулацкой банды и в нападении на уполномоченных.

Я побежал домой. Около дома услышал рыдания Авдотьи и испугался, не случилось ли что с отцом? Осторожно открыл ворота и увидел мачеху. Она сидела на крыльце и горько плакала.

– Где отец? – спросил я.

– Где ты был всю ночь?

– У друга, а что случилось?

– Отца арестовали, обвиняют в участии в кулацкой банде.

– Так не было никакой банды!

– А ты почём знаешь?

– Я… да так думаю. Откуда она у нас?

– Что ж теперь будет?! Погибнем мы без кормильца, – рыдала Авдотья.