Сходство

– Боже, ну и долго же ты думала, – протянул О’Келли, тяжело поднялся со стула, поправил брюки. – Ей-богу, по тебе психушка плачет, но я это давно знал. Вот убьют тебя – не беги ко мне жаловаться!

– Невероятно! – воскликнул, задумчиво глядя на меня, Купер – видно, прикидывал, скоро ли я попаду к нему на стол. – Держите меня в курсе.

Сэм с силой потер губы, я заметила, как он вжал голову в плечи.

– “Мальборо лайтс”, – сказал Фрэнк, вытащил из проигрывателя диск и расплылся в улыбке. – Узнаю свою девочку!

Я по наивности своей верила, будто в моей власти что-то возместить убитым. О мести речь не идет – никакая месть не восполнит и сотой доли того, что у них отнято, – и даже не о справедливости, что бы это слово ни означало, а единственное, что я могу им дать, – правда. И мне удавалось. У меня была по крайней мере одна из составляющих хорошего сыщика: нюх на правду, внутренний магнит, который безошибочно указывает, где шлак, где примесь, а где чистое золото. Я добывала самородки, царапая руки, и возлагала их на могилы, а потом поняла – опять же, спасибо операции “Весталка”, – как легко они выскальзывают из рук, до чего они хрупки, как глубоко ранят и, главное, как дешево стоят.

В Домашнем насилии, если убедишь какую-нибудь пострадавшую подать заявление или пойти в кризисный центр, то хотя бы одна спокойная ночь ей обеспечена. Безопасность – мелкая разменная монета, медные гроши в сравнении с золотом, что я добывала в Убийствах, зато ценность ее пусть и мала, но бесспорна. К тому времени я уже научилась воспринимать ее всерьез. Несколько спокойных часов и список телефонов на случай опасности – ни одному из убитых я не могла предложить даже этой малости.

Я не знала, что могу предложить Лекси Мэдисон, – о безопасности говорить уже поздно, а правда ничего для нее не значила, – но она, и при жизни, и после смерти, меня искала, подбиралась тихими шажками все ближе и наконец громко постучала в дверь: что-то ей было от меня нужно. Ну а мне от нее взамен нужно было одно (тогда я и вправду в это верила): чтобы она убралась навсегда из моей жизни. Ясное дело, она так просто не сдастся, но я упрямая, мне не привыкать.

Я об этом не распространяюсь, это мое личное дело, но работа для меня сродни религии. Мы, сыщики, поклоняемся правде, божеству чистому и суровому. В жертву оно потребует (если речь об Убийствах и Спецоперациях, а я только туда и стремилась – к чему довольствоваться суррогатами, когда есть настоящее, захватывающее?) все, что есть у тебя: время, мечты, брак, разум, даже жизнь. Это божество самое жестокое и капризное, и если берут тебя на такую службу, то взамен возьмут не то, что ты готов отдать, а все что вздумается.

Для Спецопераций необходимо было пожертвовать честностью. Слишком поздно я это поняла – так опьянила меня вседозволенность, что я вовремя не заметила главного: приходилось врать на каждом шагу. Ненавижу ложь – сама не люблю врать, терпеть не могу лжецов, – и мне всегда виделось в этом что-то глубоко порочное: стать лжецом, чтобы докопаться до истины. Месяц за месяцем я втиралась в доверие к мелкому уличному пушеру, набивалась к нему в друзья, плела паутину из шуток, полуправды и лжи. А потом он закинулся амфетаминами и пристал ко мне с ножом – мол, признавайся, ты меня просто используешь, чтобы выйти на моего поставщика? А я ступала по тонкому льду, каждая секунда казалась часом (“Успокойся, что на тебя нашло? С чего ты решил, что я хочу тебя подставить?”), и я тянула время, от души надеясь, что Фрэнк слушает сейчас мой микрофон. А этот подонок, тыча мне ножом под ребра, заорал мне в лицо: “Скажи – да? Без дураков! Да или нет? Да?” Когда я заколебалась – ведь я и вправду пыталась его подставить, хоть и по другой причине, а лгать в такую решительную минуту нельзя, – он всадил в меня нож. Потом разрыдался, а тут и Фрэнк подоспел, переправил меня потихоньку в больницу. Но я все поняла. С меня потребовали жертву, а я ее не принесла. Тридцать швов стали предупреждением: второго раза не будет.

В Убийствах детектив из меня получился хороший. Роб мне однажды признался, что когда вел свое первое дело, то всю дорогу боялся напортачить – чихнуть на образцы ДНК, упустить подозреваемого, который только что случайно проговорился, проглядеть все до одной зацепки. У меня таких страхов не было и в помине. Первое мое дело в Убийствах оказалось самым что ни на есть заурядным и тоскливым: наркошу-малолетку зарезали в подъезде унылой многоэтажки, лужи крови на грязной лестнице, приоткрытые двери на цепочках, а в щелках настороженные глаза, и вездесущий запах мочи. Я стояла на лестничной площадке, спрятав руки в карманы, чтобы ни к чему нечаянно не прикоснуться, смотрела на убитого в спущенных тренировочных штанах, распластанного на ступеньках, и думала: “Вот оно. К этому я и стремилась, с самого начала”.

До сих пор помню его лицо – испитое, подбородок в светлом пушке, изумленно раскрытый рот. Один из передних зубов кривой. Вопреки всему, несмотря на мрачные прогнозы О’Келли, дело мы раскрыли.

Во время операции “Весталка” божество Убийств решило забрать у меня лучшего друга и порядочность, ничего не дав взамен. Я ушла из отдела, зная, что за отступничество придется платить. В глубине души я ждала, что раскрываемость у меня упадет ниже плинтуса, что каждый домашний насильник будет лезть на меня с кулаками, а каждая разъяренная женщина попытается выцарапать мне глаза. Страшно мне не было; я ждала, скорей бы все кончилось. Но развязка так и не наступала, и наконец меня словно холодной волной накрыло осознание: это и есть расплата – полная свобода, иди на все четыре стороны. Божество от меня отвернулось.

А потом позвонил Сэм, и Фрэнк ждал на вершине холма, и будто сильные, уверенные руки тянули меня на прежний путь. Может быть, я просто суеверная или фантазерка, как многие сироты и единственные дети, – ну и что? Возможно, это и объясняет отчасти, почему я согласилась на операцию “Зеркало”, отдавая себе отчет, что меня могут убить.

4

Всю следующую неделю мы с Фрэнком разрабатывали Лекси Мэдисон, версию 3.0. Днем он выпытывал у свидетелей подробности о Лекси Мэдисон – о ее привычках, характере, отношениях с людьми, а под вечер заявлялся ко мне и до глубокой ночи скармливал мне свой дневной урожай. Я уже и забыла, как здорово он это умеет, как он точен и обстоятелен, насколько быстрый темп задает. В воскресенье вечером, когда мы расходились после совещания, он протянул мне недельный распорядок Лекси и копии черновиков ее диссертации; к понедельнику собрал увесистую папку материалов обо всех ее знакомых – с фотоснимками, записями голосов, биографией каждого и собственными меткими замечаниями, и все это мне нужно было запомнить. Во вторник принес топографическую карту Глэнскхи и окрестностей, заставил меня изучить ее в подробностях, чтобы я могла нарисовать ее по памяти, и постепенно углублялся, пока мы не добрались до планов и снимков “Боярышника”. За пару дней такую уйму материала не соберешь. Фрэнк, засранец, задолго до воскресного вечера знал, что я соглашусь.

Снова и снова мы пересматривали ролики с телефона, и Фрэнк то и дело нажимал на паузу и, щелкнув пальцами, подмечал какую-нибудь мелочь:

– Видишь? Видишь, как она наклоняет голову вправо, когда смеется? Сделай так же… Видела, как она смотрит на Рафа, потом на Джастина? Заигрывает. Дэниэлу и Эбби она смотрит прямо в глаза, а на этих двоих – искоса, снизу вверх. Запомни… Видишь ее с сигаретой? Сигарету она держит не в правом углу рта, как ты, а слева и дым пускает тоже влево. Ну-ка, попробуй… Видишь? Джастин нервничает из-за плесени, и тут же Эбби и Лекси переглядываются и давай нахваливать плитку, пытаются его отвлечь. С полуслова друг друга понимают…

Я столько раз пересматривала видео, что когда наконец засыпала – под утро, часам к пяти, а на диване спал не раздеваясь Фрэнк, – они крутились в моих снах: отрывистый голос Дэниэла на фоне мягкого тенорка Джастина, узоры на обоях, звучные раскаты смеха Эбби.

Меня поражала размеренность их жизни. Мои студенческие годы были другими – неожиданные сборища у кого-нибудь дома, ночная зубрежка, перекусы впопыхах, в основном бутерброды в самое неподходящее время. Иное дело эти ребята: по утрам в полвосьмого девушки готовили завтрак, к десяти ехали в колледж, даже если в этот день нет семинаров, – у Дэниэла и Джастина были машины, и они подвозили остальных; около половины седьмого возвращались домой, и ребята готовили ужин. В выходные занимались домом; изредка, в хорошую погоду, выбирались на пикники. Даже свободное время они посвящали не совсем обычным занятиям: Раф играл на пианино, Дэниэл читал вслух Данте, Эбби реставрировала вышитую скамейку для ног – восемнадцатого века. Телевизора в доме не было, не говоря уж о компьютере, – Дэниэл и Джастин печатали на старой пишущей машинке, а остальные не теряли связь с двадцать первым веком, пользуясь компьютерами в колледже. Они были как посланцы с другой планеты, что изучали земную жизнь по романам Эдит Уортон и сериалу “Маленький домик в прериях” и в итоге угодили не в ту эпоху. Фрэнку пришлось искать в интернете правила пикета и учить меня играть.

Все это, ясное дело, порядком раздражало Фрэнка и вдохновляло на злые шуточки (“По всему видно, сектанты, думают, что технический прогресс – это от дьявола, а в полнолуние распевают гимны комнатным цветам. Если вдруг затеют оргию, не волнуйся, я тебя вытащу; вряд ли тебе бы понравилось, с такими-то чудиками! Где это видано – в доме нет телевизора?”). Я не признавалась ему, но чем дальше, тем сильнее меня притягивала их странная жизнь. Дублин в наши дни живет на бешеных скоростях – все спешат, толкаются, боятся остаться за бортом, – каждый стремится заявить о себе во весь голос из страха исчезнуть. После операции “Весталка” я тоже неслась сломя голову, страшась притормозить, и поначалу вальяжность и безмятежность этой компании – вышивают, прости господи! – были для меня как пощечина. Я уже забыла, как можно мечтать о такой жизни – неспешной, приятной, с необъятными горизонтами и собственным ритмом. Их дом и их жизнь обдавали прохладой, как колодезная вода, как тень от дуба в знойный полдень.

Днем я тренировалась: отрабатывала почерк Лекси, ее походку, говор (на мою удачу, у нее оказался почти незаметный, чуть старомодный дублинский акцент – скорее всего, подслушанный у диктора на радио или телевидении, очень похожий на мой), оттенки голоса, смех. Когда у меня впервые получилось засмеяться как она – по-детски, взахлеб, с визгом, будто от щекотки, – я перепугалась до смерти.

Ее версия Лекси Мэдисон, к счастью, немного отличалась от моей. В прежние времена, в Университетском колледже Дублина, Лекси у меня была веселой, беззаботной, компанейской, всегда в гуще событий – ничего темного, непредсказуемого, чтобы не отпугнуть дилеров и клиентов. Мы с Фрэнком, по крайней мере вначале, воспринимали ее как наш личный высокоточный инструмент, созданный с определенной целью, полностью нам подвластный. У нашей же таинственной незнакомки Лекси вышла более взбалмошной, ветреной, более своенравной, капризной. Не девушка, а сиамский котенок: с друзьями игривая, озорная, шумная, а чужим может показать коготки, и я досадовала, что не могу распутать этот клубок, выяснить, чего она хотела, с какой целью создала эту новую личность.

Я не исключала, что лезу в дебри и никакой цели она не преследовала, просто была самой собой. Как ни крути, месяцами ходить в чужой шкуре не так-то просто, знаю по себе. Но при мысли о том, что она показывала товар лицом, простите за дурной каламбур, делалось страшновато. Что-то мне подсказывало, что недооценивать эту девушку – большая, большая ошибка.

Во вторник вечером мы с Фрэнком сидели у меня дома на полу и уплетали китайскую еду навынос, разложив на старом деревянном ящике, который служит мне кофейным столиком, карты и фотографии. Ночь была ненастная, порывы ветра сотрясали окно, будто к нам кто-то ломился, и нам обоим было слегка не по себе. Весь день я штудировала список контактов Лекси и так засиделась без движения, что к приходу Фрэнка уже делала стойки на руках, чтобы не улететь куда угодно, пробив потолок; ворвался Фрэнк, смел все со стола и принялся раскладывать карты и коробки с едой, а сам говорил без умолку, и я гадала, что за тайная работа идет у него в мозгу.

География в сочетании с едой подействовала умиротворяюще, недаром Фрэнк выбрал китайскую кухню, разве можно нервничать, наевшись курицы с лимоном?

– А вот, – Фрэнк сгреб вилкой остатки риса, а свободной рукой ткнул в карту, – заправка на ратоуэнской трассе. Открыта с семи утра до трех ночи, там продают сигареты и бензин местным, которым ни то ни другое не по карману. Ты иногда туда бегаешь за сигаретами. Добавки?

– Нет, хватит с меня. – Я не удивлялась собственной умеренности, а ведь прежде была прожорлива как лошадь, Роб вечно поражался, сколько я могу умять, но операция “Весталка” мой аппетит приструнила. – Кофе хочешь?

Кофе уже варился на плите, у Фрэнка под глазами взбухли такие мешки, что впору детей пугать.

– Да, и побольше. Нам еще работать и работать. Опять бессонная ночь впереди, крошка.

– Да неужели? – отозвалась я. – А Оливия, кстати, не против, что ты у меня ночуешь?

Это, наверное, я напрасно – Фрэнк, чуть помедлив, отодвинул тарелку, и сразу стало ясно: и у него с семейной жизнью труба.

– Прости. Я не хотела…

– Не виляй. У Оливии открылись глаза, и еще в прошлом году она выставила меня нахрен. Холли я забираю раз в месяц на выходные и летом на две недели. А что твой Сэмми, не против, что я у тебя ночую?

Взгляд был холодный, немигающий, но голос звучал не зло, просто твердо, хотя между строк и читалось: отвали.

– Не против, – ответила я и пошла посмотреть, как там кофе. – Работа превыше всего.

– Да ну? В воскресенье мне так не казалось.

Я передумала извиняться. Ясное дело, он на меня злится из-за Оливии. Если стану оправдываться, испорчу все окончательно. И едва я задумалась, как исправить неловкость, зазвонил домофон. Я чуть не подпрыгнула, а по пути к двери треснулась ногой об угол дивана, прямо в духе инспектора Клузо, и поймала взгляд Фрэнка – зоркий, испытующий, снизу вверх.

Это был Сэм.

– Вот и ответ! – Фрэнк широко улыбнулся, поднялся с пола. – Тебе он доверяет на все сто, а за мной глаз да глаз нужен. Я присмотрю за кофе, а ты беги лобызаться.

Сэм вымотался, это чувствовалось и по его объятиям, и по протяжному, облегченному вздоху.

– Господи, как же я рад тебя видеть! – сказал он и тут же, заметив, как из кухни машет Фрэнк, выдохнул: – Ох…

– Добро пожаловать в лабораторию Лекси, – весело сказал Фрэнк. – Будешь кофе? А свинину в кисло-сладком соусе? А креветочные чипсы?

– Да. – Сэм заморгал. – То есть нет; только кофе, спасибо. Раз вы сейчас работаете, то я пойду, просто хотел… ты занята?

– Ты как раз вовремя, – ответила я. – Мы ужинаем. Что ты ел сегодня?

– Я сыт. – Сэм уронил на пол сумку, стал снимать пальто. – Можно тебя на минутку? Если я тебя не отвлекаю.

Он обращался ко мне, но Фрэнк услужливо ответил:

– Почему бы и нет? Садись, садись, – и указал Сэму на матрас. – С молоком? С сахаром?

– Две ложки сахара, молока не надо. – Сэм рухнул на матрас. – Спасибо.

Я поняла, что он совсем оголодал, что к угощению Фрэнка не притронется, что в сумке у него наверняка продукты для блюда более изысканного, чем курица с лимоном, и стоит мне положить ему руки на плечи, как минут через пять от его усталости не останется и следа. В работе агента есть вещи посложнее самого задания.

Я подсела к Сэму поближе, но так, чтобы мы не касались друг друга.