История бродяги. Отложенное раскаяние

Иннокентий поднялся и не прощаясь, двинулся к двери. Там он обернулся и с усмешкой произнес: «Ты сам несостоявшийся самоубийца, раз позволяешь игнорировать очевидные вещи!»

Я не считал себя самоубийцей. Все, что произошло со мной полгода назад я рассматривал как заслуженное наказание за самонадеянность и наглое вмешательство в чужую судьбу. Моя беззаботная жизнь отучила меня видеть в других людях человеческие качества и считаться с их желаниями и планами. За те три месяца, что я отвалялся на больничной койке, окруженный всесторонней заботой, я многое передумал и пришел к грустному выводу, что негодяй бомж, пытающийся лишить меня жизни на самом деле мало чем отличается от успешного и избалованного меня, шутя разрушившего чужую судьбу. Единственная мысль, которая не давала мне покоя, отнимая сон, была мысль о полной невозможности исправить свои ошибки и по-настоящему помочь бомжу. Сначала я списывал свою неуемную сентиментальность на эйфорическое состояние вернувшегося к жизни трупа, кем по сути и являлся три месяца назад. Однако, шло время, мое физическое и эмоциональное здоровье давно пришло в норму, напоминая о свершившейся трагедии неровным шрамом на шее, а я все продолжал с тоской вспоминать несчастного бомжа, доведенного мной до края. Настя, замечая во мне подобные перемены, недовольно морщила нос и капризно сетовала на мое равнодушие. Я действительно перестал уделять подруге достаточно внимания, занятый собственными переживаниями. Одно время я начал опасаться, что верная Настя однажды покинет меня, однако она стоически продолжала выдерживать мою отрешенность, периодически преподнося мне на ужин разные несъедобные кушанья.                              С     работы ее прогнали и теперь она целыми днями сидела в квартире, ожидая моего возвращения из аптеки. Сначала она начинала вечер повторяющимися жалобами на придурка шефа и жлобских клиентов, но видя полное отсутствие интереса с моей стороны, постепенно замолкла и только изредка вздыхала. Я водил ее в кафешки и магазины, давал денег на продукты, занимался с ней любовью и справедливо считал, что ей не на что обижаться. Но как показало время, Настя умела копить обиды, терпеливо каталогизируя каждую. В один из вечеров она заявила мне, что я не считаюсь с ее чувствами и вижу в ней послушную куклу, выполняющую любые мои желания. Проведенная аналогия пробудила во мне давние сожаления и вместо привычного примирения, я наорал на нее, озвучив ей свои невысказанные мысли и добавив в ее коллекцию обид еще несколько.

Я давно перестал думать о своих экспериментах, уничтожив все порошки и заперев тетрадку в дальнем ящике письменного стола с твердым намерением никогда больше не возвращаться к своим прежним занятиям. Теперь я все свое время посвящал работе. Наша аптека обзавелась помещением под лекарственный склад и теперь искала рынок сбыта медикаментов. Иннокентий и тут всунул свой нос, предложив заключить договор с городской психиатрической клиникой, которая в силу своей бюджетности доживала последние дни. Как-то утром я поехал на Старозаводскую улицу, налаживать новые контакты. Здание, в котором располагалась клиника представляла собой унылое строение в один этаж, и занимало совсем небольшую площадь. По-хорошему, ее давно пора было снести, а на ее месте построить какой-нибудь развлекательный центр и больше не мучить пациентов своим псевдолечением. В тесных коридорах с потертым линолеумом на полу громоздились давно вышедшие из моды шкафы, доверху набитые старинной документацией, а по углам были распиханы ржавые ведра, призванные служить санитарным инвентарем. Я прошел в кабинет заведующего всей этой красотой и обнаружил в кресле довольно румяного человека, радостно поднявшегося мне навстречу. В своем приветствии я зачем-то упомянул Росздравнадзор, чем вызвал на лице начальника смятение и подавленность. Вытянувшись в струну, насколько позволяло ему его круглое тельце, он принялся рассказывать мне о нищем существовании клиники, о неважном финансировании и бессчетном количестве прорех, которые нечем латать. Я внимательно выслушал жалобы и протянул ему примерный вариант договора о дешевых поставках лекарств. Поняв, что к проверяющей организации я не имею никакого отношения, человечек выдохнул и присев обратно в кресло, уставился на меня круглыми очечками.

«Что же вы сразу не обозначили цель визита, молодой человек? – важно проронил он, ворочая в пальцах принесенную мной бумагу. – нагнали жути. Неужели вы не слышали ту историю с наркоторговцем от фармацевтики? Даже в наш медвежий угол дошли эти новости. Страшное дело, когда на страже здоровья человека стоят подобные люди. У нас все еще ждут какой-нибудь проверки с целью надавать по шапке кому-нибудь из начальства.»

«А что? – наудачу поинтересовался я, внутренне усмехаясь, – вам есть чего бояться?»

Человечек сдержано посмеялся и обвел руками пространство.

«Как вы думаете, молодой человек, каковы шансы, что тут прокручиваются великие комбинации? – вздохнул он не то с облегчением, не то с сожалением»

После чего настойчиво потянул меня за руку, решив познакомить с общей обстановкой своего заведения. У меня не было нужды осматривать условия содержания пациентов и я, кое-как отговорившись множеством дел, покинул нерадостную организацию. Даже на внешний взгляд атмосфера обозначалась не праздничная, я живо дорисовал в воображении внутренние красоты и с сожалением помотал головой, отгоняя видения.

Дома я рассказал Насте о заключенном контракте и вызвал у нее ставшее привычным полное недовольство.

«Почему твой склад не заключил договор с какой-нибудь частной клиникой? – капризно протянула она. – вон у твоего друга Иннокентия вполне приличная конторка, она могла бы платить нормальные деньги твоим складам. Что ты поимеешь с этих нищебродов?»

Я как мог рассказал Насте о всяких условиях и нормативах, но не убедил жадную подружку, а только разжег в ней новую волну непонимания.

«Вечно ты вляпываешься во всякое дерьмо! – грубо резюмировала моя милая. – то бомжей прописываешь, то нищих психов обеспечиваешь. Почему ты такой, Тихон? Почему ты не подал заявление о нападении на тебя? Тебе все равно на то, что с тобой будет?»

Слова Насти никак не отразились в моем сознании. Она последнее время слишком часто начинала разговоры на подобные темы, и я перестал прислушиваться к их содержанию. На ее последний вопрос я коротко ответил: «Ничего со мной не будет, милая. Я заговоренный…»

На что она только вздохнула и уткнулась в телефон.

Иннокентий с большим воодушевлением воспринял перемены в моем бизнесе и даже дал несколько ценных советов, как выжать из этого безнадежного предприятия намек на прибыль.

«По-хорошему, все эти государственные конторы надо бы снести к чертовой матери! – грубо озвучил господин Шварц мои недавние соображения. – хотя, это тоже, конечно, не вариант. В этом случае всех подряд будут свозить к частникам. Помню, в самом начале весны в нашу клинику привезли какого-то криворукого самоубийцу. Сначала его лечили где-то в провинции, потом отвезли по месту прописки. Полный капец! У него ни денег, ни родни.»

«Интоксикация? – из вежливости поинтересовался я, привычно не заинтересовавшись рассказом приятеля»

Иннокентий невесело рассмеялся:

«Куда там! Полный набор. Сначала хотел себе горло перерезать, его откачали, а на препараты у него реакция пошла, что делать, провинциалы не сообразили, на их счастье оказалось, что этот придурок прописан в столице они и сплавили его по месту жительства. Я ему сопроводительную терапию провел и в дурку. Полный псих.»

«Он и сейчас там? – спросил я, чтобы не молчать»

«Да кто его знает? Может отъехал давно… я за ним не следил. Можно сказать, занялся благотворительностью, бесплатно кровь ему очистил.»

Я не мог поверить, чтобы Кеша делал что-то абсолютно бесплатно, к тому же такая процедура, как гемодиализ весьма недешевая вещь даже по бюджетным расценкам.

«Понимаешь, – как-то смущенно прогудел он, – врачи народ суеверный, а ты тогда между небом и землей болтался. К тому же у вас с этим психом случаи перекликались. Только тебе не по доброй твоей воле горло резанули, а тот сам решил свести счеты с жизнью. Я и подумал тогда, помогу этому ненормальному, глядишь тебе полегчает…»

Все эти фразы, отдающие бабкиными суевериями было странно слышать от человека науки, однако что-то в них привлекало, пусть и на уровне наивных сказок. Я усмехнулся и в который раз заверил приятеля, что со мной все в порядке и не стоит переживать, но за заботу отдельное спасибо.

Следующий мой визит в психоневрологическую клинику состоялся после того, как ее руководство приняло решение сотрудничать с моим складом.  В этот раз заведующий встретил меня прямо у входа и без лишних слов потянул к лечебным корпусам. Видимо местному руководству до одури надоело просиживать в кабинете целыми днями, и оно уцепилось за первую возможность продемонстрировать свои владения любому, кто готов был потратить на это свое время. Я тратить время был не готов, но почему-то послушно отправился за толстым человечком. Лечебница была небольшая, и состояла всего из двух отделений, которые условно делились на буйное и тихое. Буйных пациентов заведующий мне демонстрировать не рискнул, заверив меня, что им необходим покой и внешние раздражители только нанесут вред. С этим я спорить не стал и направился следом за своим попутчиком в отделение для тихих. Вопреки моему первоначальному представлению об условиях содержания пациентов, тут было довольно чисто и светло, а палаты были оборудованы почти по последнему слову техники. В каждой стояло по какому-то хитрому прибору, который кварцевал воздух, а в красивых горшках на подоконниках в некоторых палатах даже росли комнатные растения. Пациенты, увидев меня, робко улыбались и пытались завести со мной беседу, но толстый человечек ограничивал время посещения каждой палаты и не давал возможности ее обитателям произнести хоть звук. Все они попали сюда в результате неудачного покушения на свою жизнь и только двое пациентов имели другой диагноз. О нем я не стал спрашивать, меня в целом мало интересовала судьба обитателей клиники и я в принципе не понимал, для чего тянет меня по палатам странный человечек. Как выяснилось, своей экскурсией он хотел пробудить во мне чувство сострадания и сбить цену на поставки, о чем сам признался по дороге.

«Видите, – сокрушенно вещал он, – ни на что денег нет, даже белье им родственники приносят. Ну кроме тех, у кого их нет совсем. Сейчас у нас один такой, совсем дурачок. Молчит целыми днями, никого видеть не хочет. Привезли после того, как горло себе вскрыл.»

Последняя фраза насторожила меня, напомнив недавний рассказ Иннокентия о неудавшемся самоубийце, и я попросил показать мне этого человека. Заведующий пожал плечами и пробормотал будто про себя: «Странный случай, первый в моей практике. С психикой у него вроде бы все в порядке, однако что-то с ней не так. Никак понять не могу, в чем дело. Мы называем его молчун, поскольку даже имени от него бы не добились. На что он вам?»

«Просто любопытно, – ответил я, тщательно скрывая волнение. Я и сам не мог понять, что так растревожило меня в этом рассказе. Обычный случай, на мой дилетантский взгляд, а все эти научные нюансы могут разглядеть только профессионалы и специалисты.

«Пойдемте, – согласился мой провожатый. – он никому не наносит вреда, сидит целыми днями, уставившись в стену, ни на кого не реагирует. Однажды я вызвал к нему специалиста из психоневрологического центра, но тот к моему удивлению даже отругал нас за то, что мы держим вполне здорового человека. Не знаю… что-то удерживает меня отпустить его…»

Так за разговорами мы подошли к очередной палате, мало чем отличающейся от остальных. Сквозь матовое стекло зарешеченного окошка я разглядел скрюченную фигурку странного пациента, сидящего на кровати и сверлящего глазами стену. В его позе что-то показалось мне знакомым, а сердце, опережая мою память, тревожно застучало при одном только взгляде на невысокого худого человека с густыми темными волосами в беспорядке падающими на лоб.

«Вот так и сидит, – донесся до меня голос заведующего. – мало ест и почти не спит. Что с ним делать?»

Я не успел дать совет заботливому доктору, поскольку пациент, почувствовав наше присутствие, зашевелился и поднял на дверь огромные «проваленные» глаза.

Глава 3.

Дергачев потерял счет времени. С того дня, когда чрезмерно заботливые селяне вытащили его из ледяной воды, жизнь для него замерла. Соленые волны не пожелали забирать бомжа с собой, скорее наоборот, они возвратили ему ясность рассудка и позволили осознать чудовищность его деяния. Самой невероятной несправедливостью Дергачев считал, что никто даже не собирался связывать убийство Тихона с его невзрачной персоной. Дергачев мечтал о возмездии, в какой бы форме оно не пришло, однако никто и не думал проводить судебных разбирательств и выискивать следы преступления.

Теперь жизнь поделилась для несчастного бомжа на до и после. До, когда в его груди бушевала злоба, и он мечтал избавиться от ненавистных голосов и мыслей, и после, когда в пустоте сознания поселилась тоска, граничащая с безмерной жалостью и состраданием.  Возмездие наконец догнало Дергачева и приняло нездоровую форму извращенного желания все вернуть. Сейчас бомж был уверен, что непременно справился бы с одолевающими чужими воспоминаниями, что это было бы совсем несложно, лишь бы Тихон снова ходил по земле. Бомж больше никогда не появлялся на побережье, стараясь даже не смотреть в сторону бушующего моря, а про покинутую хижину приказал себе навсегда забыть. Первое время у него это отлично получалось, он целыми сутками бродил по окрестностям и слушал шум ветра, надеясь расслышать в его порывах желанный голос. Но проходили дни, тоска разрасталась и однажды Дергачев решил, что лучшим вариантом будет последовать вслед за Тихоном его же дорогой. Выбрав себе укромное место в посадках, Дергачев вытащил из-за пазухи нож и с силой провел по тощему горлу. От боли в глазах запрыгали всполохи и дыхание сбилось. «Скоро я снова увижу Тихона, – едва успел подумать он». Но несчастному бомжу и здесь не было удачи. Вездесущие местные вовремя заметили манипуляции странного человека и отняв нож, погрузили в захламленную «шестерку» и повезли его в ейскую травматологию.  Там Дергачеву наложили швы и обкололи сильнодействующими анальгетиками, на которые у него с детства проявлялась особая реакция организма. Все попытки привести в чувство извивающееся в конвульсиях тело результатов не принесли. Растерявшиеся медики, подняв его документы, не нашли ничего лучше, чем отправить непонятного пациента по месту прописки, отдав на растерзание столичным светилам. Дергачев ничего не запомнил из того, что было в долгой дороге до Москвы, он надеялся, что медики не довезут его, настойчиво и ревностно отыскивая в себе признаки умирания. Судьба не пожалела Евгения и в этот раз. Полубессознательное тело было возвращено к жизни и отправлено на доработку в московский псих невродиспансер, куда по правилам отправляли всех несостоявшихся самоубийц.

Второй месяц Дергачев проводил в светлой палате, привычно сверля глазами белые стены. Он не до конца понимал, что от него хотели доктора, каждый день навещавшие его и скрупулезно набирающие в разные пробирки его биологические образцы. Никаких таблеток и уколов Дергачев не получал, а ежедневные посещения наводили на него тоску. Она, конечно, ничем не напоминала ту, что жила теперь в его сердце и никуда не хотела покидать свое надежное пристанище. Дергачев видел сны про побережье и ученого. Теперь это были вполне обычные здоровые сны, но всякий раз, просыпаясь, Дергачев утирал худой ладонью мокрые глаза. От врачей не укрылось его мрачное состояние, и они с новой силой принимались исследовать, набирать и анализировать. По их заключениям, он был совершенно здоров психически, но они почему-то не торопились провожать его за порог.

Однажды Дергачев отчаянно пообещал сам себе, что обязательно расскажет следователю о совершенном преступлении, только бы увидеть наяву хоть разок своего Тихона. От его клятв веяло откровенным безумием, но ведь и находился он в дурке, так что все в норме, так думал Дергачев, оставаясь в крепком уме и здравой памяти. Утром нового дня он поднялся с кровати и, плеснув себе в лицо ледяной воды, уселся обратно в ожидании ночи, когда в коридоре раздались чьи-то шаги. Они не были похожи на привычные докторские, эти отличались уверенностью и молодостью, и наверняка принадлежали каким-нибудь практикантам, с горечью подумал Дергачев, и его сердце заколотилось от непонятного предчувствия. Он легко сообразил, что возле его двери шаги остановились, а их обладатель сейчас внимательно изучает его унылое пристанище, однако бомж не торопился уточнять, кем были его нынешние гости, продолжая сверлить взглядом стену напротив. Любопытные глаза не отрываясь рассматривали его тощую фигурку, и бомж изо всех сил пытался удержать в себе отрешенное равнодушие, с которым обычно встречал всех своих посетителей. Равнодушие растворялось, сменяясь щемящей жалостью, вечной его спутницей последние три месяца. Наконец, не справившись, Дергачев поднял голову на дверь и едва сдержал изумленный возглас. На него из-за двери смотрели те самые незабытые глаза, которые он сам закрыл дрожащими пальцами три месяца назад на побережье. Собрав все свое самообладание, он снова отвернулся и сделал вид, что ничего не произошло. Он не хотел оставаться в клинике навечно и поэтому изо всех сил старался выглядеть обычным.

«Что с ним делать? – донесся до него приглушенный голос доктора, который советовался с пришедшим новым доктором. Очевидно, неумеха заведующий пригласил очередного специалиста, а теперь ждет от него решений и советов.

«Отпустите его домой,» – произнес в ответ знакомый голос и сердце Дергачева рванулось к горлу. – он здоров, нечего его мучить.»

«Вы так считаете? – изумленно переспросил доктор, – но вы не психиатр, откуда вам это знать?»

«Тогда вы тоже не психиатр, раз позволяете усомниться словам специалиста, который уже сказал вам, что он здоров. Отпустите его. Где он живет?»

Голоса стали удаляться, а несчастный Дергачев пытался удержать в памяти ласковые глаза и мягкий голос, впервые по-настоящему напомнивший ему тот, другой, незабытый и навсегда исчезнувший.

Глава 4.

Я осознавал, что так разговаривать с руководителем, пусть и маленькой, но все же клиники, было некорректно, однако неожиданность ситуации выбила меня из привычного спокойного состояния. Я никак не ожидал увидеть своего несостоявшегося убийцу в стенах столичной психушки, поэтому немного не справился с охватившими меня эмоциями. В первую очередь, меня смутило свое собственное отношение к человеку, сидящему сейчас в закрытой палате и привычно рассматривающего стены. Вместо ожидаемой злости, ненависти или других похожих эмоций, меня охватило небывалое чувство жалости к нему и желание вытянуть из этого скорбного места. Что мне с ним делать дальше, я пока придумать не мог, но то, что больше никаких своих сомнительных экспериментов я ставить не стану, это было, несомненно. Я уговорил потрясенного моей реакцией доктора, познакомить меня с историей болезни этого странного пациента. То, что этим пациентов был мой знакомый, дважды покушавшейся на мою жизнь, я понятно, говорить не стал, объяснив свой интерес чистой наукой.

«Меня заинтересовал этот случай, как фармацевта, – примирительно произнес я, открывая толстые папки, – я собираюсь обеспечивать вас лекарствами, а значит я разбираюсь в теории. К счастью, моя практика ограничивается только лишь тестированием химических препаратов»

Моя располагающая интонация и не сходящая с лица дружеская улыбка немного усыпили бдительность местного начальства и тот нехотя принялся рассказывать мне о методах и процедурах, проводимых с пациентом, при этом не сводя с меня настороженных глаз. Из его невнятного рассказа я уловил только одно: пациент не слишком нуждается в лечении, поскольку точного диагноза не имеет.

«Для чего вы держите его здесь? – поинтересовался я. – он здоров и только занимает место.»

Эскулап что-то неразборчиво пробормотал и потянул на себя густо исписанные листы с анамнезом.

Уладив вопросы с договором, я решил еще раз наведаться в клинику и поговорить с бродягой. Теперь, когда я знал, что он жив, моя уверенность в принятых раньше решениях значительно поубавилась. Все же он был пациентом психиатрической клиники, хоть и без определенного диагноза. Мне по-прежнему хотелось помочь ему, но для этого я должен был быть полностью уверен в его адекватности.

На следующий день я, оставив аптеку на своего заместителя, снова отправился на Старостроительную улицу. В голове я подыскивал слова для приветствия, но все они казались мне неуместными.