Сердцецветы для охотницы

– Бери. Я коснулась Морошки. Она сказала, что это тоже послужит мне защитой, – солгала Руслана, пользуясь тем, что на берегу Зоран мог слышать далеко не весь разговор.

Зоран опустил глаза к раскрытой ладони Русланы, и уже в тот миг она поняла, что произойдет дальше.

– Только если и ты возьмешь половину. – Зоран забрал себе несколько цветков так, чтобы такое же количество осталось у Русланы. Кончики его пальцев, еще прохладных после долгих блужданий по метели, скользнули по нежной коже ладони.

Это легкое касание отчего-то смутило. Руслана не выдержала прямого взгляда Зорана и отвернулась, сделав вид, что рассматривает оставшиеся незабудки. За все время с начала их знакомства Руслана испытала это чувство впервые – смущение, тайная уязвимость… Перед чем?

Перед собственным страхом, подумалось ей. Однако со страхом в последнее время ей довелось познакомиться очень близко. Руслана узнала множество оттенков этого чувства, но нынешнее не походило ни на один из них.

От Зорана исходило тепло, совершенно не похожее на то, что источали духи-огоньки. Его тепло пахло домашним утром: молоком и свежеиспеченным хлебом. Одежда дозорного сохранила этот запах, несмотря на все невзгоды, через которые им уже довелось пройти. Еще от Зорана слегка пахло овсом и сушеным сеном. Совсем чуть-чуть – потом и ов- чиной.

От него пахло человеком. И здесь, в заснеженном лесу, что содрогался от бури, Руслане ужасно не хватало именно такого тепла. Несмотря на рассказ матушки, намеки Морошки и ее собственный дурацкий страх и стыд за чужую клятву, ей нравилось присутствие Зорана. И именно это казалось неправильным.

– Мне страшно, – призналась она, опустив лоб на коленки. Слова сорвались с губ тихим шепотом, но Зоран все равно услышал.

Он не осмелился коснуться Русланы и долго не мог подобрать слова. Она уже думала, что юноша вовсе задремал, но он вдруг поделился:

– Мне тоже. Но благодаря тебе все не так уж плохо.

Руслана повернула голову, но не выпрямилась. Одна ее щека касалась колена. Девушка снизу вверх взглянула на Зорана, который почему-то улыбался.

– Благодаря мне, – подчеркнуто сказала она, – ты и оказался в страшном и холодном лесу.

Зоран проигнорировал едкие слова. Вместо этого он удивил:

– Ты очень смелая, Руслана. Не каждая девушка будет угрожать духу, целясь в его горло стрелой.

Она прыснула, прекрасно понимая, о каком моменте говорит Зоран. Так вот что его впечатлило? Не то, как Руслана скакала к омутнице по чарусе. Не то, как высвободила ее из ледяных оков, схватив и не дав спрятаться в воде. Дозорного, привыкшего защищать других, зацепило, что кто-то теперь защищалего?

– Если бы ты позволил Морошке себя завлечь, она бы тебя утопила, а потом съела, – пожала плечами Руслана. – Я же видела, как ты замлел от ее красоты. Еще немного, и…

– Я не замлел, – уже не так весело поправил Зоран. Он сложил свою горстку незабудок между их бедрами на мятль и попытался вплести один из цветков себе в волосы. – Просто…

Он отвлекся, когда незабудка, стебелек которой Зоран усердно оплетал медовой прядью, упала ему на колени. Парень подобрал цветок и предпринял новую попытку.

– Просто это жутко. Смотреть в глаза кому-то, так похожему на человека, но понимать – тебе лгут. Прямо сейчас сладкими речами заманивают в пасть. В такие моменты я чувствую, как нить моей жизни натягивается. Сделаю шаг к чудищу, и она лопнет. Будто снова замираю на распутье.

«Снова».

Незабудка опять выпала из волос Зорана, но он ее больше не поднимал. Смотрел на порхающие рядом огоньки, но в их свете луговые глаза, наоборот, потухли. Свет духов точно впитывал его собственный.

– Давай помогу, – осторожно держа колдовской цветок за стебелек, Руслана подняла незабудку к волосам Зорана.

Лишь когда он перевел на нее взгляд, одновременно удивленный и благодарный, Руслана поняла, насколько личную помощь она предложила. Хотя… Может, Зоран так не считал? В конце концов, разговоры про заговоры и колдовство с использованием чужих волос чаще всего ходили среди женщин. Вполне вероятно, что Зоран даже не верил в то, что, имея волос человека, того можно хоть приворожить, хоть проклясть.

Зато матушка верила и заставляла верить Руслану. Потому она никогда не позволяла другим людям касаться ее косы и никогда не трогала чужих волос. Лишь в детстве шутливо заплетала еще совсем темные, соболиные волосы Бояны.

Теперь же она смотрела на Зорана, который ее касаний вовсе не боялся, а даже ждал. Он медленно кивнул, искоса поглядывая на духов, и она придвинулась, села на коленки для удобства.

Когда Руслана нерешительно коснулась его волос, Зоран прикрыл глаза и уткнулся подбородком в руки, сложенные на коленях. Он молчал, то ли слушая свист неутихающего ветра, то ли пытаясь успокоиться. Интересно, о чем твердил его внутренний голос?

Руслана потянула за шнурок, и тот окончательно развязался. Не слишком короткие, но и не длинные прямые волосы рассыпались из пучка, почти касаясь кончиками широких плеч. Пряди прикрыли лицо Зорана, но сквозь их золотые нити Руслана все же увидела, как хмурятся широкие брови, как дрожит жесткая линия рта.

Она собрала несколько пшеничных прядей у виска и начала плести тонкую косу, украшая ее голубым цветком. Руслана делала все аккуратно, кое-где расчесывая спутанные волосы пальцами. Думала, что Зорана успокоят осторожные движения, убаюкает чужое тепло, но он продолжал едва заметно дрожать.

«Что же с тобой случилось? Почему так боишься даже безобидных духов?» – хотела спросить Руслана, но не смогла. Не нашла в себе сил так прямо, так грубо влезать в чужую душу. Побоялась тревожить старые раны, чтобы ненароком не пробудить былую боль. Даже затухающий костер просыпается, если поворошить поленья.

Расспросы – не та поддержка, которая сейчас нужна Зорану. Если Руслана хочет спасти Зорана сейчас, то должна научиться говорить на его языке.

Перебирая его волосы и сгорая от смущения, она запела:

–Не пущу сумятицу, темноту и мглу. Разгоню руками все, верь мне, я смогу. –То были въевшиеся в память строки колыбельной, которую для нее однажды пел Зоран.

– Ты пытаешься меня усыпить? – в его низком, металлическом голосе притаилось весеннее солнце. Оно могло бы растопить хоть колдовские оковы Морошки, хоть весь Холодный лес.

«Успокоить», – будто сотню лет назад на этот же вопрос ответил Зоран. Но Руслана спрятала за улыбкой глупое волнение и кивнула:

– Тебе нужно отдохнуть.

Незабудка в волосах Зорана будто стала чуточку ярче, живее. Но сам он быстро потух, точно солнце в его груди утонуло в тучах.

– Нам обоим нужно поесть, – хмуро качнул головой он. – Но все сумы пропали вместе с Князем. Ума не приложу, как нам его теперь искать…

От былого света в его глазах и улыбки не осталось ни следа. Зоран быстро понял, что зря рассказал о своих переживаниях Руслане, тяжело вздохнул:

– Прости. Я не должен тебя пугать. Я ведь поклялся защищать тебя, так что… Я что-нибудь придумаю. Я найду Князя, и мы выйдем из леса, и…

– Спи.

Руслана с беззаботной улыбкой взяла новый цветок и, глядя в глаза своему защитнику, принялась за новую косу, переплетая ее с другой. Пряди послушно скользили между пальцев, Руслана делала все неторопливо.

– Засыпай, Зоран. Подумаем об этом завтра. Сейчас у нас есть теплый ночлег и время на отдых.

В малахитах глаз мелькнула упрямая искра, но Зоран все же не стал спорить. Он послушно улегся на руки, сложенные на коленях, и прикрыл веки. В эти мгновения юноша напомнил Руслане кота, что растянулся на нагретой солнцем лавке. Эта мысль заставила девушку искренне улыбнуться.

Тихо напевая колыбельную Зорана, Руслана вплетала в его волосы незабудки, пока он не уснул. Духи больше не кружили вокруг юноши, потеряв к нему былой интерес. Руслана смотрела на них устало. Спиной она прижалась к крепкому корню, пробивавшемуся сквозь почву, ноги вытянула перед собой. На бедрах лежала шапка из серого меха, из которого на макушке выглядывали острые волчьи уши.

– Чего прицепились к нему? – спросила она строго у духов, вплетая последние незабудки уже в свои волосы. Метель снаружи стихала, и теперь Руслана слышала слабый писк, что издавали крохотные навьи светлячки. – Почему липнете к нему?

Внятного ответа от них не дождешься, а комариный писк охотница понимать не умела. Подумав об этом, Руслана начала ворочаться, пытаясь найти удобную позу для сна. Зоран давно тихонько посапывал, и ей пора хоть немного вздремнуть. Но стоило Руслане отмахнуться от безобидных духов, как один из них отделился от сияющего облака и, резко разогнавшись, падающей звездой расшибся о ее лоб.

Руслана даже вскрикнуть не успела. Перед глазами сверкнули искры, ослепляя, а затем все заволокла безупречная, как пасмурная ночь, тьма.

– Ты нам не родной! Ты даже на маму с папой не похож!

– Посмотри, какие черные у нас волосы и серые глаза. А ты? Подкидыш!

– Отбираешь то, что по праву наше!

Зоран пробежал пол-Хрусталя, пытаясь спрятаться от злых слов братьев и сестер. Но правда впиталась в память и кожу, сплелась с ветром и бежала за ним следом. Маленькие, еще детские ноги несли не так быстро, но зато не знали устали. Зоран и не заметил, как оказался у границы Холодного леса.

Он ненадолго остановился, глядя на нависшую темную стену из дерева и хвои. Ветки могучих деревьев переплетались столь же хитро, как нити в паутине. Где-то кричали птицы, на ногах хрустели стертые и окончательно испорченные лапти.

Зоран крохотным чумазым кулачком вытер выступившие на глазах слезы. Маменька подарила ему эти лапти всего седмицу назад, когда только-только распустились яблони. Она расстроится, когда увидит, что Зоран сделал с обувью. На новую в большой семье простых крестьян деньги не скоро найдутся… А когда это случится, Зоран уже не сомневался, начнется очередная ссора.

Братья и сестры снова обвинят его, «мелкую кукушку», в том, что он ест их еду, отнимает их подарки. Опять скажут, что без него всем было бы легче.

Он всхлипнул, вспомнив, как Малинка рыдала: маменька подарила лапти Зорану, а не ей – новые ленты. Из-за этого-то и началось все…

Ну и пусть, подумал мальчик, пусть получат то, что так жаждут! Больше он домой не вернется! Он слышал, что Боровой порой берет себе учеников. Поговаривали, что иногда лесной хозяин даже крадет детей, чтобы обучать их колдовству. А Зоран сам придет и останется жить в чаще! Это лучше, чем косые взгляды братьев и обиженные – сестер. Малинка, Орен, Листава, даже Радимир, который был младше Зорана на пару лет, – все они его терпеть не могли! Только и ждали, когда Зоран исчезнет из их жизни!

– Эй, мальчуган!

На границе Холодного леса Зоран стоял не один. Из-за шиповника показалась кучерявая темноволосая макушка, а затем – густые усы и борода. Мужик в простой рубахе и льняных штанах поправил лук, висевший за спиной, перешагнул через небольшую кочку. О колчан застучали стрелы.

Охотник.

Зоран насупился, спешно вытер с лица следы своей слабости и сурово свел брови у переносицы. Правда, он тут же вспомнил, как Малинка говорила, что и нос у него «горбатый», а у них у всех «ровненький и красивый». Это воспоминание поубавило уверенности, вгрызлось в старые раны. Зоран шмыгнул носом и отступил, не желая, чтобы охотник приближался.

Мужик тут же остановился и вскинул безоружные руки:

– Да не трону я тебя! Чего скалишь зубы, волчонок?

Зоран молча отвернулся и тяжелым шагом направился прямиком в лес. Когда он почти нырнул в тень, охотник окликнул:

– Ты туда один идешь? Куда ж ты, мелочь?

– Один, – буркнул Зоран, не оборачиваясь.

– Ты ж заблудишься! Сгинешь!

Зоран было запнулся, ноги потяжелели. Сквозь изодранные лапти кожу стоп закололо шишками и хвоей. Но полная боли и обиды мысль «Ну и пусть!» с силой пихнула его в спину. Зоран упорно шел дальше.

– А как же подношения лесу, мелочь? – не отставал охотник.

Зоран не понимал, о чем ему толкуют, а потому даже оборачиваться не стал. Шагнул в тень леса и бегом рванул в его прохладные объятия. Стоило оказаться под густо переплетенными ветвями, что-то незримо переменилось. Здесь иначе ощущалась под ногами земля – она была будто живым существом, которое лишь позволяло ступать по себе. Иначе звенел чистый воздух, пахнущий сырой почвой и древней древесиной. Любой звук точно утопал, растворялся в лесной тиши. Каждый шорох превращался в шелест перьев, вскрик птиц или шуршание листвы под мягкими лапами.

И во всем этом царстве Зоран ясно понимал – он чужой. Даже здесь.

– Ма-а-альчик, – низкий женский голос, похожий на протяжный зов пастушьего рога, коснулся слуха. От этого звучания светлые волосы на голове встали дыбом.

Зоран против воли остановился. Ноги приросли к земле.

– Ма-альчик, – захохотало нечто за спиной, уже ближе. – Иди ко мне!

Сердце колотилось отнюдь не от долгого бега. Зорану казалось, что то пульсирует в горле, заставляя кровь в висках стучать, как копыта ретивого коня по пыльной дороге.

Одеревеневшее тело не слушалось. Казалось, оно едва не скрипит от усилий, какие Зоран прикладывал, чтобы просто обернуться. Первого навьего духа он встретил с широко распахнутыми от ужаса глазами.

Лихо неуклюже пряталось за осиной. Неповоротливое тело горбатой великанши нелепо торчало по обе стороны от тонкого ствола, которое уродина обхватила гигантскими ладонями. Кожа на них потрескалась до крови, точно едва налезала на рослую тварь. Зеленые листики дрожали не то от ветра, не то от дыхания духа, что с широкой желтозубой улыбкой пялился на Зорана.

У Лиха был всего один зрячий глаз. На месте левого остались лишь сросшиеся и покрытые гноем веки. Здоровый глаз был огромен и занимал добрую половину лица, а на другой растягивалась жуткая голодная улыбка.

Кровь отхлынула от лица. Зоран попятился, но лишь потешил чудище. Да и сам он знал – от Одноглазого Лиха еще никто не уходил просто так.

Он никогда не встречался с духами лицом к лицу, как и не видел людей, знавшихся с Лихом. Однако маменька часто пугала его и других детей. Каждый вечер перед сном она заходила со свечой в комнату, где все ребятишки уже лежали кто на лавках, кто на печи, и рассказывала истории. Порой добрые и сказочные, порой – страшные, но поучительные.

– Коль увидите одноглазую женщину, бегите, – всегда учила маменька. – Лихо не лежит тихо, либо катится, либо валится, либо по плечам рассыпается. Она оторвет вам руки или ноги, а если не повезет – и вовсе на части порвет и сожрет.

Зоран помнил, как Радимир расплакался после этих слов, а Малинка рассмеялась над младшим. Тогда Зоран тоже храбрился, но теперь едва ли мог хотя бы вдохнуть.

Мигом испарились, как пар над горячей водой, все мысли. Зоран пожалел о том, что смел думать, будто рад пропасть в лесу. Нисколько! Лучше и дальше терпеть нападки Малинки, Листавы и Орена, чем стать ужином для духа!

Лихо наслаждалась страхом своей добычи. Ее улыбка стала шире, губы в уголках треснули, и по плоскому белому подбородку змейками побежали струйки крови. Лихо слизнула их длинным острым языком, не сводя с Зорана глаз со светлой радужкой, и неторопливо вышла из-за осинки. Полностью нагая, уродливая, обрюзгшая, она медленно приближалась, наслаждаясь ужасом, который внушала.

– Не подходи! – Зоран хотел кричать, но у него не получалось ничего, кроме сдавленного шепота. – Не трогай меня!

Лихо гулко засмеялась, и этим раскатистым звукам вторило эхо. Или то были голоса других духов, что ждали начала пиршества?

– Мальчик не принес лесу даров, – прошипела одноглазая великанша. – Мальчик сам станет даром.

Лихо и Зорана разделяло не меньше десяти локтей, когда та вдруг кинулась и в один прыжок сократила это пространство. Она повалила мальчика наземь. Перед глазами закружились деревья, их кроны и голубое небо, что заглядывало сквозь крохотные зеленые окошки. Зоран почувствовал, как защекотало кожу чужое дыхание. Лихо втягивала его аромат так, точно с наслаждением нюхала свежий яблочный пирог. Им-то себя Зоран и почувствовал за миг до того, как желтые зубы и черные ногти должны были вонзиться в его плоть, разрывая на части.

– Ты, – вместо боли Зоран снова услышал этот ужасный голос. Он вжал голову в плечи, так и не решаясь открыть глаза. Не хотел смотреть смерти в лицо.

Но та все не шла.

– Ты наш, – прозвучало над головой, и… все.

Зоран еще какое-то время лежал на земле, дрожа и не решаясь приоткрыть веки. Он вслушивался в тишину леса, в собственные ощущения, которые подсказывали – рядом никого. Но Зоран еще долго не мог в это поверить.

Молчание чащи давило. Вдруг Лихо издевается над ним? Ждет, когда Зоран поверит в освобождение, откроет с надеждой глаза? Тогда-то мерзкий дух его и разорвет, вдвойне наслаждаясь причиненной болью.

Кошмар. Это все злой кошмар! Маменька всегда прогоняет такие колыбельной… Может, и сейчас выйдет?

–Встану я на вратах. Не пущу сумятицу, темноту и мглу. Разгоню руками все, верь мне, я смогу, –нерешительно запел Зоран, но с каждым словом голос становился громче, звонче. В эту песню он будто выливал страх, больше не смея томиться в нем один на один.

Он сжался в клубок, лежа на хвое. Так и не открывая глаз, пел колыбельную, находя в этом хоть какое-то успокоение. Слова будто переносили обратно в избенку, где маменька, сидя у лавок Листавы и Малинки, тихонько напевала строки про соколицу, драгоценные камни и волшебные сны… Зоран любил эту колыбельную больше остальных.

– Мелкий! Ты чего тут разлегся?

Зоран не поверил, что его нашли. Не верил, что тот охотник, который пытался не пустить его в лес, теперь спасал от Лиха и недружелюбного леса. Не верил даже тогда, когда жесткие руки подхватили его, закинули на сильное плечо. Зоран не прекращал петь и не открывал глаз всю дорогу, убежденный, что это проделки Лиха. Лишь когда под чужими подошвами перестала шуршать хвоя, а пение птиц сменилось на знакомый глас Хрусталя, Зоран нерешительно приподнял веки.

– Спасибо, – выдохнул он сквозь слезы. – Век должен буду!

– Век? – добродушно усмехнулся в усы охотник. – Мне это не нужно, мелкий.

– Но, господин, ты спас мне жизнь! – по-детски наивно щебетал Зоран, без устали утирая бегущие крупными каплями слезы. – Как я могу тебя отблагодарить?

Зоран сидел под яблоней, неподалеку от дороги, виляющей меж избушек с яркими резными наличниками. Из окна одной из них на мужчину и мальчонку с неодобрением поглядывала темноволосая женщина. Зоран не понимал, чем заслужил столь колючий взор, но смех охотника отвлек от тяжелых дум.

– Какой я господин тебе? Моймир я. И если уж считаешь, что должен мне… Пообещай, что, когда однажды приду к тебе с просьбой, ты исполнишь ее.

Зеленые глаза зажглись щенячьей благодарностью и преданностью. Ответ мог быть только один:

– Клянусь!