Лекарь-недоучка для Генерала Тьмы
Она кивнула, села и, морщась, проглотила несколько ложек. Я терпеливо сидела рядом, подбадривая ее взглядом.
Когда миска опустела, я начала рассказывать: о летнем зное, о запахе свежескошенной травы, о том, как мы прятали «сокровища» в дупле: камешки, цветные стеклышки, засушенные цветы. Лекса слушала, постепенно расслабляясь, ее дыхание стало ровнее.
Но как только она уснула, я тихо отошла в угол камеры. Спрятав руки в складках платья, сосредоточилась. Теплый поток магии заструился по венам, собрался в ладонях. Я направила его к сестре – осторожно, капля за каплей, чтобы не истощить собственные резервы.
Магия обволокла ее, словно невидимое одеяло. Я чувствовала, как выравнивается ее пульс, как уходит жар. Но это было лишь временное облегчение – капля в море нужды.
«Сколько мы сможем продержаться?» – мысль царапнула сознание.
За дверью послышались шаги. Я напряглась, но это был всего лишь стражник с очередным скудным пайком. Он поставил еду и уже собирался уходить, когда я не выдержала:
– Пожалуйста, – мой голос прозвучал тише, чем я хотела. – Моей сестре нужно больше воды. И хотя бы кусок хлеба. Она болеет.
Стражник замер. Медленно обернулся. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах мелькнуло что‑то – не сочувствие, нет, скорее тень сомнения.
– Правила запрещают, – произнес он глухо.
– Она ребенок! – я шагнула вперед, сжимая кулаки. – Ей всего шесть. Вы же сами отец, я видела кольцо на вашем пальце. Разве вы бы оставили своего ребенка голодать?
Стражник дернулся, будто от удара. На мгновение его взгляд смягчился. Затем он резко развернулся и вышел, громко хлопнув решеткой.
Ближе к полудню я вновь услышала шаги, размеренные, тяжелые, отдающиеся глухим эхом в каменном коридоре. Звук нарастал, отражаясь от сырых стен.
Сердце дрогнуло: может, стражник все‑таки сжалился? Может, принес хоть немного свежей воды или кусок хлеба для Лексы? Я поднялась с жесткой лавки, на цыпочках подошла к решетке и вцепилась в холодные прутья, всматриваясь в полумрак. Пальцы побелели от напряжения, а в висках застучала кровь.
Но это был не он…
– Дигори?! – выдохнула я, и голос дрогнул от изумления.
Он стоял в трех шагах от камеры в простом дорожном плаще, с потрепанной сумкой через плечо. Лицо осунулось, под глазами залегли глубокие тени, но взгляд… тот самый взгляд, который я так хорошо знаю.
Я отпрянула от решетки, словно обожженная. В груди вскипела смесь чувств: гнев, обида, растерянность… и нелепая, глупая радость, которую я тут же задавила в зародыше.
– Что ты здесь делаешь? – спросила резко, стараясь, чтобы голос звучал твердо, бесстрастно. – Пришел посмотреть, как мы страдаем?
Он шагнул ближе, и свет факела выхватил из полумрака его побледневшее лицо. Тени легли глубже, подчеркнув резкость скул, а в глазах читалась невысказанная боль.
– Нимуэ, я… – он запнулся, сжал кулаки, будто боролся с невидимой силой. – Я не знал, что все так обернется.
– О чем это ты? – я уставилась на него в недоумении, чувствуя, как внутри нарастал вихрь вопросов, один за другим, но ни один не мог вырваться наружу.
Он опустил глаза, будто не решаясь встретиться со мной взглядом, но тут же снова поднял их – твердо, решительно.
– Я был слеп. Глуп. Думал, что могу играть в эти игры… – Дигори провел рукой по волосам, взъерошив их, как делал всегда, когда нервничал. – Но когда узнал, что вас арестовали, понял: это моя вина.
– Как это? – прошептала я, не веря своим ушам. В горле встал ком, а в голове зазвучал набат: «Не поддавайся. Не верь».
– Это все происки Онерии… – начал он, но я перебила, не дав договорить.
– Бред. Она не настолько влиятельна, чтобы подставить моего отца.
– Она – нет, – Дигори покачал головой, голос стал тише, но тверже. – Но люди, с которыми она связана… они заинтересованы в смерти господина Вернона.
В камере повисла тяжелая тишина. Я чувствовала, как Лекса шевелится за моей спиной, слышала ее тихое дыхание, но не могла отвести взгляда от Дигори.
– Что ты сделал? – мой голос прозвучал глухо, почти безжизненно.
Диг глубоко вдохнул, будто набираясь смелости.
– Я знал, что против вас что‑то готовят, но не придал этому значения, – он сжал кулаки, будто пытаясь удержать внутри бурю чувств. – Нужно было отнестись к этому серьезно и предупредить твоего отца. Тогда всего этого не произошло бы. А я… я просто закрыл глаза.
Я резко отвернулась, чтобы Диг не увидел, как задрожали мои губы. В груди разгорался огонь – не только гнева, но и боли, горькой, разъедающей боли.
– Какой же ты идиот, – выдохнула, и в этом шепоте смешались презрение и отчаяние. – Твоя мышиная возня с Онерией никак не связана с нашим арестом. Не бери на себя слишком много. Ты просто удобно нашел виноватого – себя.
Он не нашел что ответить. В его глазах стояла такая искренняя мука, что на миг мне стало не по себе.
– Если бы только я предупредил… – повторил Диг тихо, словно говоря сам с собой. – Но ты не переживай. Я приложу все силы, чтобы вытащить вас отсюда. Клянусь.
Я медленно покачала головой, чувствуя, как внутри все сжимается от бессилия.
– Да что ты можешь сделать? – мой голос прозвучал глухо, почти безжизненно. – Ничего…
По щеке скатилась одинокая слеза. Я не стала ее вытирать – пусть видит. Пусть знает, что за моей твердостью скрывается страх, который я едва держу в узде.
– Главное, чтобы Лекса осталась жива, – продолжила, глядя ему прямо в глаза. – Пообещай мне: если с нами что‑то случится, ты позаботишься о ней. Ведь она еще мала. Скорей всего, ее помилуют.
Дигори замер. Его лицо исказилось, будто я ударила его словами. Он открыл рот, чтобы что‑то сказать, но слова застряли в горле.
– Ты правда думаешь, что все настолько плохо? – наконец прошептал он.
– Я знаю, – ответила твердо. – Здесь не место для иллюзий.
Он медленно кивнул, будто принимая нелегкое решение.
– Обещаю. Я сделаю все чтобы тебя тоже помиловали и Лекса не осталась одна.
В его голосе звучала твердость, но я не знала, верить ли ему. Один раз Диг уже предал меня.
Глава 8
Не знаю, сколько еще мы просидели в неведении. Дни сливались в один бесконечный серый поток, где время теряло смысл. Я отчаялась настолько, что всерьез обдумывала побег, готова была рискнуть и применить свои тайные способности. Но каждый раз останавливалась, стоило лишь взглянуть на Лексу.
Ее хрупкая фигурка, осунувшееся лицо, бледные губы, все кричало о том, что она держится лишь благодаря моей поддержке.
Оставаясь покорно сидеть в этой сырой темнице, я давала ей шанс на выживание. Но если мы сбежим… тогда все. Пощады не будет ни для меня, ни для нее.
Дигори больше не приходил. Его обещание «найти способ» повисло в воздухе, как несбывшийся сон. Следователь тоже потерял к нам всякий интерес, будто мы превратились в ненужный хлам, который забыли выбросить.
Неизвестность убивала. Медленно, но уверенно. Она просачивалась в каждую щель, заполняла легкие, сковывала мысли. Я ловила себя на том, что прислушиваюсь к каждому шороху, всматриваюсь в полумрак, пытаясь угадать, что ждет нас за следующим поворотом судьбы.
Когда за нами наконец‑то пришли, мы с Лексой спали на узкой скамье, обнявшись и прижавшись друг к другу. Я дремала, уткнувшись в ее волосы, вдыхая слабый запах детства, который еще не успел выветриться из ее одежды.
– Нимуэрина Вернон, Алекса Вернон, выходите! – резкий окрик разорвал тишину.
Решетчатая дверь громко лязгнула, и я испуганно подняла голову. В глазах рябило от внезапного света магического огня, который ослепил меня после полумрака камеры.
Стражник распахнул дверь и отступил в сторону, держа руку на рукояти меча. Его лицо оставалось бесстрастным, ни сочувствия, ни любопытства. Просто еще один винтик в этой безжалостной машине правосудия.
Я осторожно потрясла Лексу за плечо:
– Проснись, малышка. Нам нужно идти.
Она приоткрыла глаза, мутные от сна и слабости, попыталась сфокусировать взгляд.
– Куда?.. – ее голос звучал как шелест сухих листьев.
– Не знаю, – честно призналась я, помогая ей подняться. – Но мы вместе. Помнишь?
Она кивнула, цепляясь за мою руку. Ее пальцы были холодными, почти ледяными. Я накинула на нее вой потрепанный плащ, стараясь согреть хоть немного.
Мы шагнули за порог камеры. Каменный коридор встретил нас промозглым сквозняком и гулкими шагами стражника впереди. Каждый звук отдавался в голове, словно удары молота. Куда нас ведут? На суд? На казнь? Или, может быть, на освобождение?
Я крепче сжала руку Лексы. Что бы ни ждало впереди, я не позволю ей почувствовать страх. Не сейчас. Не в этот момент.
– Все будет хорошо, – прошептала я. – Обещаю.
Нас вывели во внутренний двор, где ярко светило солнце. Я невольно зажмурилась. После полумрака камеры свет показался нестерпимо резким, будто тысячи иголок, вонзающихся в глаза. Легкий ветерок коснулся лица, и я вдруг осознала, как сильно соскучилась по простому ощущению воздуха на коже.
Но радость от этого мимолетного прикосновения свободы тут же угасла. Лекса, прижимаясь ко мне, дрожала, то ли от холода, то ли от страха. Ее пальцы судорожно вцепились в мою руку.
– Все хорошо, – прошептала, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Мы на воздухе. Видишь?
Она кивнула, но взгляд оставался настороженным, словно она ждала подвоха.
Нас провели через внутренний двор, мимо цветущих кустов, чьи лепестки роняли на каменные плиты розовые лепестки, мимо статуй, безучастно взиравших на нас мраморными глазами. Контраст между этой идиллией и нашей участью резал душу.
Затем – зал правосудия. Высокие своды, тяжелые дубовые двери, резные скамьи вдоль стен. В воздухе витал запах воска и старого дерева.
Мы предстали перед судьей, седовласым мужчиной с лицом, изборожденным глубокими морщинами, словно картой прожитых лет.
Рядом с ним стоял следователь, тот самый, что допрашивал меня. Он улыбался, глядя на нас, и в этой улыбке не было ничего хорошего.
Я медленно обвела взглядом присутствующих, выискивая родные лица. Но никого из семьи тут не было. Только я и Лекса. Сердце сжалось от дурного предчувствия.
Судья поднял руку, требуя тишины. Его голос прозвучал ровно, без эмоций:
– Нимуэрина Вернон и Алекса Вернон, вам предъявлено обвинение в соучастии заговора против императорской власти. В ходе разбирательства были выявлены смягчающие обстоятельства.
Следователь едва заметно скривился, но промолчал.
– Учитывая юный возраст младшей обвиняемой и отсутствие прямых доказательств вины старшей, – продолжил судья, – суд постановляет: освободить вас от наказания. Однако все титулы и имущество семьи Вернон конфискованы в пользу государства. Вы лишаетесь права проживать в родовом имении и занимать прежние должности.
Слова падали, как камни. Лишены всего… Но живы. Живы!
Я сжала руку Лексы, чувствуя, как внутри разгорается странное чувство, не радость, не облегчение, а какое‑то оцепенение.
– А где наша семья? – вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать. – Где отец? Мать?
Судья переглянулся со следователем. Тот пожал плечами, будто вопрос был неуместен.
– Несколько дней назад ваши родственники были отправлены в пожизненную ссылку на границу северных земель. Подробности вам сообщат позже.
«Пожизненная ссылка…» Эти слова эхом отдались в голове. Значит, они живы. Но где‑то там, в ледяной пустоши, вдали от дома, от всего, что им дорого.
Лекса всхлипнула, прижимаясь ко мне. Я обняла ее, чувствуя, как дрожат ее плечи.
– Вы свободны, – произнес судья, опуская молоточек. – Но помните: любое правонарушение повлечет за собой немедленное наказание.
Следователь шагнул вперед, все еще улыбаясь:
– Надеюсь, вы усвоили урок. Свобода – хрупкая вещь. Особенно когда она дарована… а не завоевана, – он намекнул, что нам кто-то посодействовал.
Я не ответила. Просто развернулась, крепко держа Лексу за руку, и пошла к выходу.
Солнечный свет снова ударил в глаза, но теперь он казался не ласковым, а насмешливым. Мы стояли на пороге между прошлым, которого больше нет, и будущим, о котором страшно было думать.
– Куда мы теперь? – тихо спросила Лекса, поднимая на меня глаза, полные слез.
Я посмотрела вдаль – туда, где за крепостными стенами простирался город, чужой и равнодушный. Где‑то там начиналась новая жизнь. Жизнь без титулов, без дома, без семьи…
– Мы найдем место, – сказала я, сжимая ее руку. – Место, где сможем начать заново.
Она кивнула, пытаясь улыбнуться. Но в ее глазах читался вопрос, который она не решалась произнести вслух: «А сможем ли?»
Выйдя через центральные ворота судебной палаты, мы остановились в нерешительности, не зная, куда идти. Ноги подкашивались от слабости, а в голове крутилась лишь одна мысль: «Куда теперь?»
Вокруг сновали люди: купцы, ремесленники, слуги, все куда‑то спешили, поглощенные своими делами. Никто не обращал на нас внимания.
– Нимуэ… у нас даже денег нет, – прошептала Лекса, оглядываясь по сторонам с тревогой.
Я молчала, пытаясь собраться с мыслями. В кармане осталось несколько медных монет – все, что уцелело после обыска. Этого хватит лишь на краюху хлеба.
В стороне, под тенью раскидистого дерева, стояла карета. И как по заказу, стоило нам выйти, она тронулась с места. Сперва я не обратила на нее внимания, пока кучер не остановил лошадей аккурат напротив нас.
Колеса скрипнули по булыжникам, лошади шумно фыркнули, встряхнув гривами. Шторка на окошке отодвинулась.
Лицо Онерии было омерзительно злорадным. Ее губы растянулись в улыбке, обнажив белые зубы.
Глава 9
От вида самодовольного, злорадного лица Онерии меня передернуло, будто ледяная игла вонзилась в затылок. Ее улыбка, слишком широкая, слишком нарочитая, резала глаза хуже ножа.
– О, Нимуэ, как же я рада, что вас наконец‑то выпустили, – она притворно изогнула брови, изображая обеспокоенность. В голосе звенела фальш. – Мне так жаль, что тебе пришлось пережить такое…
– Прекрати, – я оборвала ее спектакль, не дав закончить фразу. Голос прозвучал резче, чем рассчитывала, но сдержаться не вышло. – Я знаю, что ты в этом замешана.
С трудом удерживала себя на месте, кулаки сжались так, что ногти впились в ладони. Перед глазами вспыхнули образы: вот делаю шаг вперед, хватаю ее за ворот роскошного платья, встряхиваю, пока эта маска благочестия не сползет окончательно.
– Еще смеешь показываться мне на глаза!
– А‑ха‑ха! – она рассмеялась, и смех ее был похож на скрежет ржавых шестеренок. Вся показная забота слетела в одно мгновение. – Я не могла пропустить такого зрелища. Вот и явилась самолично убедиться, что ты… растоптана. – Ее глаза блестели, словно у хищника, почуявшего кровь.
– Нас оправдали, так что ты не добилась своего, – я попыталась парировать, но слова прозвучали неубедительно. Внутри все кричало: «Здесь подвох. Обязательно есть подвох».
– Конечно, оправдали, – она наклонила голову, будто рассматривала редкий экспонат. – Моими стараниями, – улыбка стала еще шире, обнажая идеально ровные зубы.
– Но зачем… – я растерялась, и этот миг слабости тут же был ею замечен.
– Чтобы разлучить тебя с семьей, – Онерия заговорила с упоением, словно раскрывала гениальный план, которым давно мечтала поделиться. – Иначе вас всех вместе отправили бы на границу. И что? Вы бы там спокойно строили новую жизнь, нашли бы покровителей, приспособились… Разве это наказание? Я не могла позволить тебе так легко отделаться! – Она сильнее высунулась из окошка и понизила голос до шепота:
– Теперь ты одна. С малолетней сестрой на руках. Фактически нищенка. Никому не нужна. – И расхохоталась громко, безудержно, так, что прохожие начали оборачиваться.
Кто‑то замедлил шаг, кто‑то нахмурился, но мне было не до них. Все мое внимание сосредоточилось на ней, на каждом движении, на каждом вдохе.
Я смотрела на бывшую сокурстницу, и перед внутренним взором уже формировалась картина ее здоровья. Тонкие нити энергии, сплетения потоков, слабые места. Я искала малейший изъян, который можно было бы незаметно использовать так, чтобы никто не смог связать это со мной.
Нашла.
Мочеполовая система, слабое звено. Достаточно крошечного, почти неощутимого потока магии. Всего один точный импульс и ее гормональная система начнет разрушаться сама. Она даже не поймет, что пошло не так. Сначала небольшие сбои, потом необратимые изменения.
Онерия никогда не станет матерью.
Я ощутила, как внутри поднимается холодная волна удовлетворения. Не ярости – нет. Именно холодной, расчетливой решимости.
– Что смотришь? – она прищурилась, уловив перемену в моем взгляде. – Думаешь, я боюсь тебя? Ты теперь никто.
– Никто, – повторила я тихо, и в этом слове прозвучало больше, чем она могла понять. – Но это не значит, что я бессильна.
Она хотела что‑то сказать, но вдруг замерла. Легкий спазм пробежал по лицу, едва заметный, но я уловила. Первый сигнал.
– Ты… плохо себя чувствуешь? – спросила я, наклонив голову.
– Нет, – отрезала она, но голос дрогнул. – Просто… голова закружилась.
– Бывает, – я улыбнулась, и на этот раз улыбка была настоящей. – Береги себя, Онерия.
Развернулась и пошла прочь, чувствуя, как ее взгляд жжет спину.
Лекса крепко держала меня за руку, ее пальцы, холодные и тонкие, словно птичьи лапки, вцепились в мою ладонь. Она не отставала ни на шаг, но я чувствовала, как ее тяжело.
– Куда мы идем? – тихо спросила она, когда мы отошли на достаточное расстояние от места нашей стычки с Онерией. В голосе ни капли упрека, только тихая усталость.
– Купим тебе пару лепешек, – бодро отозвалась я, проверяя на месте ли медяки в кармане. Пальцы нащупали несколько монет, и я невольно выдохнула с облегчением.
На рынке царила суета: торговцы зазывали покупателей, дети бегали между прилавками, воздух пах жареным тестом и пряностями. Мы остановились у лотка с горячими лепешками. Я протянула последние медяки, и продавец, поколебавшись, отсчитал нам две пышущие жаром лепешки и пару чашек травяного чая.
Одну лепешку мы разделили пополам – я следила, чтобы Лекса съела побольше. Вторую завернула в тряпицу: «На потом». Чай пили медленно, согревая ладони о грубые глиняные чашки. Лекса чуть ожила, глаза заблестели, но в уголках губ все еще таилась тень усталости.
После скромной трапезы я решила зайти в ближайшую лечебницу. В голове крутилась мысль: «Я знаю травы, умею лечить. Это лучше, чем просить милостыню».
Но стоило нам переступить порог, как взгляды работников тут же скользнули по нашим потрепанным одеждам, бледным лицам.
– Вам нужна помощь? – спросил один из лекарей, нахмурившись.
– Нет, – я выпрямилась, стараясь говорить уверенно. – Я ищу работу. Умею готовить отвары, знаю целебные травы…
Он переглянулся с коллегой, и тот коротко мотнул головой:
– У нас нет мест. Идите.
Мы обошли почти все лечебницы в городе. Везде одно и то же: сначала сочувствие, потом холодный отказ. Кто‑то даже не дослушивал до конца, кто‑то брезгливо морщился при виде нашей изношенной одежды.
Солнце давно скрылось за горизонтом. Небо потемнело, улицы опустели. Фонари бросали тусклые круги света на мокрую после дождя брусчатку. В кармане ни медяка. За пазухой одна черствая лепешка.
«Что делать?» – мысль билась в голове, как птица в клетке. Ни одной идеи.
Ночь мы провели под лестницей таверны. Я завернула Лексу в свой потрепанный плащ, прижала к себе. Она уснула почти сразу, дыхание стало ровным, ресницы подрагивали. А ко мне сон не шел. Я смотрела на звезды, проглядывающие сквозь рваные облака, и перебирала в уме варианты. Один за другим и все никуда не годятся.
Но к утру в голове начал складываться план. Хрупкий, как паутинка, но все же…
Как только солнце встало, а на улицах появились первые прохожие, я разбудила сестру.
– Куда теперь? – спросила она сонным голосом, протирая глаза.
– Сходим к одному другу, – ответила я, и голос дрогнул. – Может, он сможет помочь нам.
Сама сомневалась в своем решении. Но других вариантов не было.
Кроме Дигори нам сейчас некому прийти на выручку. Возможно, его семья не расторгла помолвку. Возможно, у нас с Лексой еще есть шанс.
Конечно, я не хотела за него замуж. Не теперь. После всего, что он сделал. Но выбор невелик.
Ради благополучия сестры я выйду замуж за предателя.
Я сжала ее руку, чувствуя, как внутри разгорается странное, горькое пламя. Не любовь. Не надежда. Только решимость.
– Пойдем, – сказала я. – Пора узнать, чего стоит его «клятва».
Глава 10
До родового поместья семейства Кернэй пришлось идти долго. Ноги уже ныли от усталости, а солнце, поднявшись в зенит, нещадно палило затылок.
Я шагала, крепко сжимая руку Лексы, и в голове снова и снова прокручивала одну мысль: «Дигори сдержит слово. Должен сдержать». Хоть бы ради Лексы. Хоть бы…
Поместье возвышалось за высокой кованой оградой, белоснежные стены, черепичная крыша, ухоженные клумбы. Все кричало о достатке, о порядке, о жизни, которой у нас больше нет.
У ворот стояли двое слуг, широкоплечие, с холодными взглядами. Я подошла, стараясь держать спину прямо, хотя внутри все сжималось от тревоги.
– Пожалуйста, позовите молодого господина Дигори, – произнесла как можно ровнее. – Скажите, что Нимуэ Вернон ждет его.
Один из слуг, хмурый детина с тяжелой челюстью, даже не дослушал. Его губы скривились в презрительной усмешке.
– Наш господин не принимает нищенок, – бросил он. – Проваливайте отсюда, пока палками не забили.
Второй слуга хмыкнул, скрестив руки на груди, явно наслаждаясь моим замешательством.
Я сглотнула ком в горле, но не отступила.
– Это важно. Передайте ему, что…
– Слышала, что сказано? – рявкнул первый, делая шаг вперед. – Убирайтесь!
Дальше меня даже слушать не стали. Их взгляды, тяжелые и безразличные, ясно давали понять: мы здесь – ничто.
Я отступила, потянув Лексу за собой. Она молча смотрела на меня, и в ее глазах читался немой вопрос, на который у меня не было ответа.
Пришлось отойти в тень раскидистого вяза, растущего неподалеку. Я усадила Лексу на поваленное бревно, вытерла пот со лба.
– Подождем, – сказала, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Он рано или поздно выйдет.
Время тянулось невыносимо медленно. Время давно перевалило за полдень. Мы с Лексой разделили последнюю засохшую лепешку. Она жевала медленно, стараясь растянуть каждый кусочек, а я наблюдала за воротами, ловя каждый шорох, каждый звук колес.
Но Дигори все не было.
Внутри нарастало отчаяние. Каждый миг промедления – это еще один шаг к тому, чтобы остаться на улице без еды, без крыши над головой, без надежды.
Лекса прижалась ко мне, она устала, но молчала, лишь крепче сжимала мою руку.
Я посмотрела на поместье, величественное, неприступное. Где‑то там, за этими стенами, человек, который обещал помочь. Который должен помочь.
Ждать дольше было нельзя. Каждая минута промедления отнимала у нас шансы на выживание.
Взяв Лексу за руку, я подкралась ближе к воротам, так, чтобы остаться вне поля зрения новых слуг.
Эти двое явно только что сменили прежних: один долговязый, с острым носом и бегающими глазками; второй коренастый, с тяжелой челюстью и цепким взглядом.
Лекса прижалась ко мне, ее пальцы дрожали. Я накрыла ее руку своей, пытаясь передать хоть каплю уверенности.
– Все будет хорошо, – прошептала, не зная, кому из нас это нужно больше.
Прикрыв глаза, я погрузилась в знакомый внутренний ритм. Ощутила тепло в груди там, где дремал мой магический источник. Медленно, осторожно вытянула два тончайших потока энергии, словно невидимые нити. Они скользнули вперед, едва ощутимые, почти невесомые.
Всего лишь легкий импульс. Достаточно, чтобы вызвать мгновенный спазм в животе и приступ тошноты. Ничего опасного. Только чтобы они ушли.
Через пару минут долговязый слуга вдруг побледнел. Его рука метнулась к животу, лицо исказилось.
– Ч‑черт… – выдохнул он, с трудом сдерживая рвотный позыв.
Коренастый бросил на него недоуменный взгляд, но тут же и сам согнулся пополам, схватившись за бок.
– Проклятье… – прошипел он, выпрямляясь с трудом. – Надо… во двор…
Они бросились прочь, спотыкаясь и едва сдерживая стоны. Я проследила, как они исчезают за углом, и выдохнула.
– Теперь быстро, – шепнула я сестре, сжимая ее руку. – Пока они не вернулись.
Сердце колотилось в горле, но в голове было удивительно ясно. Мы с Лексой прошли через ворота так спокойно, будто имели полное право здесь находиться. Будто это не мы оборванные, измученные, с глазами, полными тревоги, пробирались по чужому поместью.