Дочь атамана

Глава 6

Дом стоял вверх дном, и Сашу закрутила эта весёлая карусель.

Кормилица Марфа Марьяновна упаковывала тёплые шубы да утварь, бурча себе под нос, но так, чтобы все слышали, что нечего в деревню фарфор везти, авось и тарелками поплоше обойдутся. Отца такая экономия лишь рассердила, и он обещал лично перебить всю посуду, если кто вздумает его дочери безделки подсовывать.

– Ишь, разбушевался, окаянный, – махнула на него рукой Марфушка Марьяновна и пошла к Семёновичу – на жизнь жаловаться.

Изабелла Наумовна гоняла Гришку со связками книг, микстур и настоек.

– Да не переживайте вы так, Белла Умовна, – отбивался денщик, – мне вон Михаил Алексеевич чирей свёл, не пропадём!

Тут все удивились и принялись искать нового управляющего, про которого совсем забыли в этой суматохе, да только тот как сквозь землю провалился.

– Сбежал, – расстроилась служанка Груня и загрустила, видимо, успев записать пропажу в интересные кавалеры.

Был бы кто, мимолётно удивилась Саша, нос картошкой, а глаза как у битой жизнью собаки. Нет, если бы она решила влюбиться, то всенепременно выбрала бы боевого офицера с безупречной выправкой и при шпаге. А это что? Одно слово – конторщик! Скучная личность, сразу понятно.

Тем не менее был вызван сторож и с пристрастием допрошен: когда Михаил Алексеевич покинул дом и по какой надобности.

– Так ведь рано утром, – степенно отвечал старик. – Всучил мне пачку писем, мол для отправки, забрал лошадь, сказал, что в поместье. Эх, Саша Александровна, а каким ты была младенчиком! Ну чисто лягуха полудохлая!

– Как это лягуха? – растерялась она. – Почему вдруг младенчиком? Да что это на тебя нашло-то!

– И сам не знаю. – Сторож с превеликой важностью подул на чай в блюдце, Груня поставила ему поближе корзинку с бубликами.

– Ешь-ешь, из булочной это, не Семёнович пёк, – хмыкнула Марфа Марьяновна.

– Я ведь тут же был, когда тебя привезли, – поделился старик. – Лекарь тот мчался так, будто за ним черти гнались. Я уж думал, прямо на ворота тараном пойдёт, но нет, пожалел лошадь… С утра так и стоит та картинка перед глазами, как управляющий ваш верховым уехал.

– А ну иди отсюда, дурак старый, – рассердилась вдруг Марфа Марьяновна, сунула ему бублик в карман и прогнала, не дав даже чаю допить.

А Саша снова растревожилась, вспоминая своего лекаря.

Мчался, значит, милый, будто черти гнались. Спешил полудохлую лягуху отцу доставить.

А если бы не так? А если бы оставил он её лакеям канцлеровым, что случилось бы с Сашей? Умертвили бы они её, не моргнув глазом, как им и было велено? Или доставили в Грозовую башню, где заперли бы в подземелье, как того незаконного сына короля, про которого мадемуазель Жюли ей книжку читала? Жила бы она в потёмках да с железной маской на лице до конца дней своих.

И Саше так жалко себя стало, что все сборы ей немедленно надоели, и она укуталась потеплее и побежала в конюшни, к жеребцу Бисквиту, на которого отец строго-настрого запретил верхом садиться и даже конюхов всех заранее отругал.

А она и не будет верхом, она рядом постоит. Гриву его серебристую расчешет.

Конюх ей обрадовался, засуетился, скребок сразу вручил, затараторил, следуя по пятам:

– Ох и доброе ты, Саша Александровна, дело задумала, ох и доброе. Лошадей своих разводить, стало быть? Детки-то у Бисквита нашего загляденье будут, вот сама увидишь!

– Тебе-то кто уже доложил? – рассмеялась она, любуясь жеребцом. Конюх достал из кармана морковку, отчекрыжил от неё ножичком из того же кармана кусочек и вложил Саше в руку.

– Так Михаил Алексеевич с утра за лошадью заходил. Глаза красные – я ему говорю: «Что же вы, голубчик, расходные книги всю ночь читали или Семёновича пытались в карты обыграть? Гиблое это дело, – говорю, у Семёновича хоть и один глаз, да всё равно шельмовской». «Какое там, – отвечает Михаил Алексеевич, – письма заводчикам всю ночь писал».

– Ах, что ему приспичило, – с досадой заметила Саша, – по ночам только душегубы работают. Ведь просила не ехать в усадьбу, так всё равно понесло.

Саша протянула Бисквиту угощение на открытой ладони. Тот смотрел недоверчиво и даже небрежно и принимать подношение не спешил.

– Вот же тоже чёрт горделивый, – ласково проговорил конюх. – Меня-то твой папенька ни за что не отпустит, а ты вот что: найди в деревне Андрея Шишкина. Очень он лошадей знает и уважает, Саша Александровна, не пожалеешь.

– Найду, – пообещала она и тихо улыбнулась, когда Бисквит осторожно принял морковку.

Или нет: канцлер не заточил бы её в подземелье, а оставил бы при себе. И росла бы она нелюбимой сироткой, всеми гонимой. Вот от каких бед спас её лекарь, а теперь исчез, как в воду канул, где теперь его искать? Хоть бы записочку прислал, написал бы, как ему на свободе.

Бисквит вдруг сердито попятился и замотал головой, будто чёрта увидел.

– Смурная ты сегодня, Саша Александровна, – вздохнул конюх. – Разве ж можно к лошадям в таком настроении? Лошадь, она всё чувствует.

И выставил её вон, ладно хоть морковкой поделился.

Саша шла по скользкой льдистой дорожке, грызла морковку и очень жалела, что не может отплатить лекарю добром за добро. Вот бы он попал в беду, а она, героически сверкая шпагой, спасла бы его от разбойников.

Совсем замечтавшись, Саша оскользнулась на луже и пребольно плюхнулась прямо на фижмы.

Спустя несколько дней управляющий появился так же незаметно, как и исчез. Саша тащила сверху коробку своих оловянных солдатиков, которых обязательно нужно было забрать с собой в деревню, когда увидела, как Груня бочком-бочком направляется в сторону кабинета с подносом в руках. Отца дома не было, он с утра расфуфырился необыкновенно и поехал во дворец, твёрдо намереваясь добиться наконец аудиенции у императрицы, которая увиливала от встречи вот уже второй месяц. Эти прятки носили ритуальный характер: отец будет требовать средств на фураж и амуницию, а государыня – жаловаться на расходы и свою несчастную жизнь. Поскольку каждый год происходило одно и то же, отец предусмотрительно вдвое увеличивал нужную ему сумму, а императрица вдвое её уменьшала, торгуясь с азартом рыночного горшечника.

– Груня, – позвала Саша, поставив на ступеньки коробку, – и куда это ты собралась?

– Так Михаилу Алексеевичу чай несу, – зарделась та.

– А вот я сама и отнесу, – решила Саша, забирая поднос, – а ты коробку тащи к остальной поклаже. Ох, Груня, Груня, и не стыдно тебе, всё же вдовец.

– Ну и что вдовец, – упрямо возразила служанка, – они-то самые заботливые.

– Ступай же, – рассмеялась Саша и вошла в конторку.

Управляющий едва не носом зарылся в гроссбухи и реестры, при этом хмурился так, будто ничегошеньки в этом не понимал. Увидев Сашу в дверях, он явно растерялся.

И она снова подумала о том, какие печальные, уставшие у него глаза.

– Что же это вы? – спросил Михаил Алексеевич, поспешно забирая у неё поднос. – У Груни на побегушках?

Саша только отмахнулась и села напротив, небрежно стряхнув со стула какие-то документы:

– Значит, всё-таки съездили?

– Съездил, – согласился он. – Александра Александровна, я вам каталоги привёз – ткани для штор, обивки диванов, шпалеры… В целом усадьба в хорошем состоянии. Её протопили, высушили все перины, отмыли и выстирали…

– Да бог с ней, – перебила его Саша. – Что конюшни?

– Конюшни? – рассеянно потёр он лоб. – Конюшни я не проверял.

– Да чтоб вас, – вспылила она, – что за дело мне до портьер! Не станете же вы, подобно отцу, относиться ко мне как к ребёнку?

На его лице мелькнула улыбка, будто она сказала что-то смешное. Михаил Алексеевич смотрел на неё с такой терпеливой добротой, будто Саша ему во внучки годилась, и это обескураживало. Смутившись, она схватила со стола верхнюю книгу из целой стопки и ойкнула.

– Военно-конская перепись, – прочитала изумлённо и взялась за другой том. – Конские породы, отечественное коневодство, справочник коневого лекаря, искусство врачевания животных… Что это, Михаил Алексеевич?

– Готовлюсь к отъезду, – ответил он с прежней улыбкой.

И Саше немедленно захотелось его расцеловать, но она строго напомнила себе, что нельзя вот так запросто пугать управляющего, который, похоже, действительно собрался выучить о лошадях всё.

– И чирей вы Гришке свели, – припомнила она, мигом подобрев. – Где такому выучились только?

– По книжкам, – признался он простодушно. – Я, Александра Александровна, в некотором роде книжный червь.

– И охота вам глаза портить…

– Саша! Сашка! Немедленно ступай сюда! – раздался громкий и взволнованный голос отца. – Да где ты?

– Батюшки, – она даже подпрыгнула от удивления. – Денег, что ли, дали, сколько просил? Я здесь, – закричала Саша так громко, что Михаил Алексеевич вздрогнул и посмотрел на неё укоризненно.

Отец ввалился в комнату – покрасневший с холода, распахнутый, явно довольный. Подхватил Сашу вместе со стулом – она взвизгнула, засмеялась, вцепилась в его плечи, – покружил, поставил на место и погладил по растрепавшимся волосам.

– Всё, Сашка, отменяй сборы, – объявил он, сбрасывая тулуп на диван, – всё отменяй. Цепляй шпагу и дуй во дворец.

– Папенька, вы сбрендили?

– Матушка-то наша свет величество распорядилась учредить фехтовальные дуэли среди фрейлин, – сказал отец и оглушительно захохотал. – Скучно им, маетно бедным при дворце! Балы да машкерады уже приелись, вот и придумали забаву. Так что ты им покажи, что такое кровь Лядовых!

Саша насупилась, отодвинулась даже вместе со стулом, приготовилась держать оборону.

– Ни за что не поеду, – сказала она как можно твёрже, – вот ещё! Да и не фрейлина я…

– Ты дочь вольного атамана, – загремел отец, моментально превратившись в грозовую тучу. – Нам титулов не надо, чтобы фитюльки эти остальным под нос совать! Дед твой, Василий Никифорович, свою жену забрал из дома сиятельного князя, никто и пикнуть не посмел. Потому что мы из века в век опора трону!

– Всё равно не поеду. – И Саша оглянулась на управляющего, как бы бедный не перепугался. Семейные скандалы Лядовых были печально известны своей громогласностью. Однако Михаил Алексеевич смотрел на неё с искренним любопытством, да и только.

– Да что же ты упёрлась-то, как коза? – прорычал отец.

– Я говорила, что больше никаких дуэлей? Говорила. Что же вы теперь такое предлагаете?

Отец открыл было рот, чтобы разразиться казарменными своими ругательствами, но тут Михаил Алексеевич возьми да брякни:

– Отчего же так, Александра Александровна? Или зарок дали?

– Вот, – обрадовалась Саша, – зарок! Загадала: если выживу после ранения, то к шпаге не подойду больше! Мне же даже лёгкое зашивали, чуть не умерла!

И состроила скорбную мордашку.

Отец хмуро уставился на неё:

– Дуришь ты меня, Сашка.

– И правда ведь не могу, – произнесла она жалобно. – Ну же, папа, не смотрите как солдат на вшу. Да и что мне делать среди фрейлин? Уж лошади всяко приятнее. Глупостей, по крайней мере, от них услышишь гораздо меньше. А вы бы, папа, женились лучше, – добавила она, чтобы сбить его со следа.

Это помогло. У отца натуральным образом челюсть отпала.

– Что сделать? – изумился он. – Это ещё что за новости?

– Сына родите, – деловито предложила Саша, – нагайку свою передадите. Мне, что ли, прикажете войсками командовать, когда вы состаритесь?

– А разве не справишься?

Саша только руками всплеснула.

– Вот что, голубушка, – мрачно обронил отец, – я обещал себе никогда не жениться и слово своё сдержу.

– Ну и я своё тоже.

Они молча схлестнулись взглядами, и отец сдался первым.

– Что за характер, – пожаловался он управляющему, – сладу нет!

И пошёл себе раздражённо шпынять домашних.

Саша перевела дух.

– Лихо вы с зароком придумали, – оценила она.

Михаил Алексеевич пожал плечами.

– Я подумал, что у каждого поступка должна быть причина, – спокойно ответил он.

– Вы правы, – согласилась Саша и погладила корешки лошадиных книг. – Обещала одному человеку, вот и причина.

– Хороший, наверное, человек.

– Самый лучший, – заверила она горячо и вздохнула. Посидела, бездумно глядя на столбики цифр в гроссбухах.

Значит, отец поклялся всю жизнь скорбеть по маме? Ну и как к нему подступиться с расспросами о ней? Это будет не просто гроза, это будет конец всему сущему.

Рана, которая не заживает двадцать два года!

Все они тут упрямцы, один упрямее другого.

– Ни сам не женится, ни меня замуж не пускает, – произнесла она задумчиво. – Так и прервётся род Лядовых. Деду, может, написать? Пусть приедет и выпорет непутёвого.

– Если бы вы, Александра Александровна, решились замуж, – мягко заметил Михаил Алексеевич, – то вас бы и стадо быков не остановило, не то что родной отец, которого вы в шорах держите.

– Ах, что вы такое говорите, – заулыбалась она, польщённая. – Знаете что, Михаил Алексеевич? Распорядитесь купить сани, да самые нарядные, ладьёй! Что за зима в деревне без саней?

– А шпалеры?

– А это на ваш вкус.

– Да нет у меня никакого вкуса.

– Не спорьте со мной, – открестилась она. – Конюшни не проверили, так что теперь терпите и слушайтесь.

Он склонил голову, подчиняясь. В его глазах блестели смешинки, и в эту минуту даже нос картошкой не казался Саше таким уж нелепым.

Глава 7

Гранину не понадобилось много времени, чтобы разобраться в доме, куда его привела причудливая судьба. Или, вернее, причуды великого канцлера.

Всё в доме Лядовых вертелось вокруг одной Александры, и каждый его обитатель, от громогласного и шумного атамана до последнего мальчика на побегушках, относился к ней как к непоседливому, но очень любимому ребёнку или сестре.

Сама Лядова воспринимала такое положение дел как должное, но не было в ней ни гордыни, ни заносчивости. Она могла сорваться с места, чтобы расцеловать Марфу Марьяновну, отобрать у Груни поднос с чаем и отнести его управляющему или выбежать из дома, чтобы угостить яблоком посыльного.

Александра общалась с поваром или денщиком с той же ласковой весёлостью, что и со своей гувернанткой или кормилицей, обожала отца, нисколько его не пугалась и пребывала в полной уверенности, что всё в этом мире должно подчиняться её желаниям. При этом она не казалось капризной или избалованной, покорно ела невыносимую стряпню Семёновича, была равнодушна к одежде и украшениям и не гнушалась накрыть на стол или поставить самовар.

– Она у меня с шести лет на земле спала, – заметил как-то денщик Гришка, наблюдая в окно, как Лядова лихо спешивается со своей буланой Кары, возвращаясь с верховой прогулки с отцом.

Как-то так повелось, что все домашние повадились приходить в конторку к Гранину, чтобы выпить вместе чаю и поболтать. Это было некстати: ему стоило больших трудов разобраться в бухгалтерии загородного имения, цифры плохо давались, и голова шла кругом от множества вопросов.

– Отчего же столь суровое воспитание? – рассеянно спросил Гранин, пытаясь сообразить, почему при крайне низких урожаях деревня тратит баснословные суммы на косы, серпы, бороны и сохи. Согласно расходам, там должна обитать целая орда землепашцев, однако куда они девают гречиху, пшеницу, овёс или что там ещё выращивается?

– А это старого атамана заслуга, – охотно отозвался Гришка. – Александр Васильевич-то над дочерью дышать боялся! Шутка ли: пять лет колыбель Саши Александровны стояла в хозяйской спальне, а папаша вставал по сто раз за ночь, слушая, не перестала ли девочка дышать. Уж такая напасть была! А потом у старого атамана терпение и кончилось. Он выдернул внучку из тёплого дома, посадил в седло да и уехал с ней на всё лето в степи, на заставы. Александр Васильевич едва с ума не сошёл, помчался вдогонку, но осенью Саша Александровна вернулась румяной, загорелой и крепкой. Так и повелось.

– Обо мне сплетничаете? – весело спросила Лядова от порога.

Она была всё ещё в костюме для верховой езды, румяная после прогулки, растрёпанная и хорошенькая.

Гранин отметил про себя, что в его любовании нет ничего низменного, свойственного обычно мужчинам при взгляде на красивую девушку. С таким же умилением он мог бы радоваться очаровательному щенку или ребёнку.

«Молодость не может вернуться по щелчку цыганских пальцев, – с неожиданной печалью подумал он. – Изменилось только бренное тело, но не душа».

– Ты оставь нас, голубчик, – с нежной улыбкой попросила Александра Гришку, – мне с Михаилом Алексеевичем поговорить надо. Да и Марфа Марьяновна тебя ищет.

– Опять, значит, тюки таскать, – вздохнул денщик и неохотно убрался, притворив за собой дверь.

– Михаил Алексеевич. – Лядова села на его место, устроила подбородок на ладонях и уставилась на Гранина внимательным и лукавым взглядом. От неё пахло морозом, молоком и лошадьми. – А вы можете посчитать для меня? Если мне нужно пять платьев по восемнадцать рублей и четыре по тридцать пять, то сколько денег мне итого просить у папеньки?

– Это какой-то экзамен, Александра Александровна? – удивился Гранин. – Разве ж можно пошить платье за такие деньги?

– Экзамен, который вы провалили, – подтвердила она с удовольствием. – Я ведь за вами наблюдала, Михаил Алексеевич, и догадалась, что вы к счётам непривычны.

– Совершенно непривычен, – со вздохом признался Гранин, испытывая одновременно облегчение и тревогу. Роль, которую назначил для него канцлер – шпионом при Лядовой, – стояла поперёк горла, не говоря уж о второй, ещё более неприятной миссии. Однако разоблачение могло окончательно разлучить его с сыновьями, и отвращение к самому себе мешалось с отцовской тоской.

– Ах, как это славно, что вы не стали отпираться, – неожиданно обрадовалась Лядова. – Если я чего и не могу терпеть, так это вранья. Об этом все знают! Даже Груня однажды не стерпела, стащила у меня брошку, но потом сама же и призналась. И я её тут же простила, Михаил Алексеевич. Что брошка, разве она важнее честной повинной?

– Доложите теперь Александру Васильевичу?

– Нет-нет, – вспыхнула Лядова, – этого не хватало. Первая плеть обманщикам, вторая – доносчикам, не так ли?

Очевидно, что Гранин окажется бит с двух рук.

– Вы мне лучше расскажите, как это вы в управляющие подались без всякого опыта?

– Нужда, Александра Александровна. Прежняя служба осточертела мне…

– Из-за смерти вашей жены, да? – участливо перебила его Лядова. – Всё разом стало противно? Милый вы мой, только не становитесь как мой отец. Двадцать два года траура! Разве ж мыслимо так хоронить себя?

– А разве горе поддаётся рассудку?

– Прекрасно поддаётся. – Она в раздражении стянула перчатки и кинула их поверх бумаг. – И это всё упрямство, а не рассудок. Человек рождён, чтобы дышать полной грудью, а не холить свои печали.

– Это молодость ваша говорит, – возразил Гранин, невольно улыбаясь.

– Ах ты боже мой, нашли себе оправдание. Будто вы старше на сто лет, а не на десять зим! Посмотрите на меня – я ведь с рождения обездолена, моя мама умерла в тот же час, в который я родилась. Но мне наградой самый лучший отец, и вам обязательно будет утешение, вы только не провороньте его и не отвернитесь.

– Беру свои слова назад, – засмеялся Гранин, увлечённый её горячностью, – вашими устами говорит сама мудрость.

– Вот то-то же, – кивнула она, явно довольная. – А что касается вашего опыта, то дурное дело нехитрое. Цифрам даже меня в конце концов обучили. – И Лядова подмигнула ему.

Выезжали в имение торжественным обозом. Александра требовала открытую коляску, чтобы дышать дивным свежим воздухом и любоваться пейзажами, но Изабелла Наумовна упёрлась намертво, не желая мёрзнуть за просто так. У гувернантки вообще было нервное, мрачное настроение, видно, что уезжает она с тяжёлым сердцем, но решительности ей не занимать.

– А и пусть поживёт один, – пробурчала она себе под нос, устраиваясь на сиденье и укутывая себя мохнатой дохой, – одумается!

Лядова жалась к Марфе Марьяновне и поглядывала на Изабеллу Наумовну с любопытством.

– И остались бы, – заметила она спокойно. – Что вам в деревне куковать?

– Я тебя, душечка, в беде не оставлю, – твёрдо заверила её гувернантка.

– Тоже мне беда, – иронически протянула Лядова, – горе горькое. Будто в городе этом мёдом намазано.

– Замуж тебе, глупая, надо, – проворчала Марфа Марьяновна, – а в деревне что? Стёпка-косарь да Васька-кожемяка.

– Захочу – выйду замуж хоть за Стёпку, хоть за Ваську, – задрала нос Александра. – Я же Лядова, мне раз плюнуть!

И она ожесточённо замахала в окно.

Провожающих было пруд пруди. Позади шло такое бурное прощание, будто они уезжали на край земли, а не на расстояние в полдня пути. Даже Гранина обнимали горячо и истово.

Экипаж тронулся с места.

– И что – Лядова? – спросила Изабелла Наумовна, явно убегая от своих печальных мыслей.

Гранин тоже навострил уши. Легенду о первом императоре и первом вольном атамане он, конечно, слышал, но всегда думал, что всё это сказки.

– А и всё. – Лядова смахнула со щёк слёзы и отлипла от окошка. – У нашей семьи личное императорское дозволение венчаться с кем угодно.

– Это какая-то шутка?

– Беллочка Наумовна, неужели вы не знаете историю нашей семьи? Сто лет назад, когда мой прадед, вольный атаман Никифор Лядов, пришёл на помощь армии в решающий момент битвы и одержал славную победу, государь спросил его, какой награды он хочет. Сулил дворянство и угодья, а прадед отмахнулся от всего чохом. Просил император присяги, но мой прадед и тут отказался. «Чего же тебе надобно?» – спросил его государь изумлённо. «Любить кого хочу и защищать страну, потому что верен ей не под присягой, а по велению своего сердца», – огорошил его мой прадед. Бояре замерли в ожидании, потому что нрав у первого императора был тяжёлый и за такую дерзость он запросто мог казнить. Долго он молчал, а потом вдруг захохотал и сказал, что так тому и быть. И мой прадед женился на императорской невесте! – торжествующе завершила Лядова.

– Как? – ахнула Изабелла Наумовна. – И в живых остался?

– Государево слово крепче гранита. Впрочем, он недолго кручинился, а на свадьбе пуще всех отплясывал.

– Если ты соберёшься за Ваську или Стёпку, отца удар хватит, – вздохнула Марфа Марьяновна удручённо, совершенно равнодушная к этому необыкновенному рассказу.