Холоп-ополченец. Часть II

– Трусишь, видно. Всё холоп ты беглый, Михалка. Схватят да и выдерут на конюшне, а то и в железа посадят.

– Это я-то трушу! – И Михайла так поглядел на Степку, что тот сразу присмирел. Идем, что ли.

Степка промолчал, и они поспешно зашагали к дому Воротынских. Михалка не бывал на Москве и не видал, какие князь его себе тут хоромы выстроил – куда лучше царского дворца в Тушине. В просторном дворе стояли расписные кареты, запряженные четвериками, шестериками и восьмериками лошадей гусем. Гости, видно, уж съехались.

– Говорил я тебе, – пробормотал Степка, опозднимся. Видно, и Скопин уж тут. Ну, да ништо. В дворецкую горницу проведу тебя, оттуда все сени видать, где стол будет.

Они пробрались через черное крыльцо в черные сени. Михайла беспокойно взглядывал на сновавших взад и вперед челядинцев князя Воротынского. Все ж таки, коли признает кто его, неладно выйдет. Но признать Михайлу трудно было. С тех пор, как сбежал он от Воротынского, больше трех лет прошло. Мальчишкой он был, а нынче бородой оброс, и все обличье переменилось. Да и никого из княжеской дворни не узнавал Михайла. На Москве новых набрал князь, с подмосковных вотчин. Степка был тут, видно, свой человек, ему кивали и не останавливали его, когда он пробирался в горницу дворецкого. Он указал Михайле место у двери в парадные сени.

– Ты тут стой. Погодь, я дворецкому про тебя скажу, а сам на поварню сбегаю… Нифонт Петрович, – обратился он к толстому бородатому дворецкому в красном кафтане с серебряными шнурами спереди. – То мой земляк, Михайла. Больно охотится на пир поглядеть и первей всего на Михал Василича Скопина-Шуйского. Уж ты не гони его.

Нифонт Петрович неодобрительно оглядел невзрачную одежду Михайлы, но Степке кивнул и пробормотал:

– Ладно, пущай глядит. Чай, впервой в боярские хоромы попал?

Степка взглянул на Михайлу и побежал в поварню, а через несколько минут прибежал с плошкой вкусной снеди.

Михайла и не поглядел на него, когда Степка предложил разделить с ним обед. Он не отрываясь смотрел сквозь неплотно прикрытую дверь на большой стол, уставленный чарами, братинами, блюдами с целыми лебедями в перьях, огромными рыбами, горами подовых и жареных пирогов и разными другими разукрашенными кушаньями.

За верхним концом стола сидел его князь, Иван Михайлович Воротынский. Михайла сердито смотрел на него. Вспомнилось ему, как он, мальчишкой, тоже стоял за столом этого самого князя, а после пира, когда упившиеся гости разваливались на покрытых коврами лавках вдоль стен, князь заставлял голодного, усталого Михайлу свистать на забаву гостей. И Михалка свистал хоть от обиды слезы у него в горле кипели. Он знал скажи он слово – и после пира князь велит ему скинуть рубаху и сам исполосует ему плетью спину, а коли устанет, отошлет на конюшню, где его еще больнее отстегают конюхи. Михайла старался не вспоминать про то, не глядеть на своего князя и не отводил глаз от сидевшего по правую руку от него Михал Василича Скопина.

И на этот раз он очень понравился Михайле. Сразу видно – хороший человек. Смотрит ясно, весело. Другие гости упились совсем, рыгают, ржут, а у него ни в одном глазу.

«И зачем он сюда затесался?» – подумал Михайла.

Но в эту минуту раскрылись большие двери из столовой горницы, и в сени вошла княгиня Воротынская с подносом, на котором стояла золотая чара с вином, а за ней дворецкий нес братину, чтоб снова изливать чару, когда гость осушит ее.

Княгиня подошла к первому к Михайле Васильичу и низко поклонилась ему. Скопин встал, отдал поклон, взял из ее рук чару, весело улыбнулся и осушил до дна. Выпив, он еще раз поклонился княгине и, по обычаю, поцеловал ее в уста. Дворецкий сейчас же снова наполнил чару, и княгиня подошла к следующему гостю, цареву брату Дмитрию Ивановичу Шуйскому, потом дальше к другим гостям.

Михайла повернул голову, следя глазами за хозяйкой, обносившей гостей и целовавшей каждого в уста.

Вдруг Михайла весь содрогнулся. Кто-то вскрикнул страшным, диким голосом. Михайла оглянулся.

Господи! Что такое? Это Михал Василич кричит. Вскочил, рвет на груди кафтан, шатается, хрипит.

Хозяин и гости бросились к Скопину, подхватили его не дали упасть, положили на лавку. Михайле не стало его видно.

Кто-то кричит: «Двери раскройте! Жарынь – не продохнешь!» Кто-то другой: «С уголька его спрыснуть!»

Слуги тоже бросились в сени и втолкнули туда Михайлу со Степкой.

Вот он, Михал Василич. Лежит на лавке белый, словно сахар, на губах пена, из носу кровь течет. Шум, крики, суматоха. У Михайлы дух захватило. Да что же это? Неужто?.. Неужто подсыпала что ведьма та, княгиня Воротынская? Он оглянулся. Княгини не было видно, а князь хватался за голову, бил себя в грудь, что-то кричал, обращаясь то к тому, то к другому из гостей, словно оправдываясь.

Михайла с ненавистью смотрел на него. Проклятый! Проклятый! И зачем пришел к нему Скопин?

Степка дернул Михайлу за полу и шепнул ему:

– Идем-ка лучше от греха.

Но Михайла только отмахнулся. Он не мог глаз отвести от Скопина. Неужто не оживет он? Все тогда пропало. Проклятый Воротынский! Без него разве его жена посмела бы!

Принесли носилки, положили на них громко стонавшего Скопина и понесли из сеней во двор. Михайла пробрался вперед. И в эту минуту на глаза ему вдруг попался Олуйка Вдовкин. На пиру он не видел его. А теперь тот тоже протискивался на крыльцо и искоса поглядел на Михайлу. Михайла толкнул локтем Степку и показал глазами на Олуйку. Степке сразу вспомнилось, как он сказал тому Вдовкину, что Михайла был холопом Воротынского. И зачем он сказал про то? Вдовкин пробрался вперед и стал что-то нашептывать Воротынскому. Тот сначала только досадливо отмахнулся, но потем стал, видимо, прислушиваться. И Михайла, и Степка, не сводя глаз, следили за ними.

Князь обернулся, поманил своего дворецкого и когда тот подошел, сказал ему что-то, кивнув на Вдовкина. Михайла не стал больше дожидаться, он дернул Степку за рукав и шепнул ему:

– Можешь через черные сени вывести?

Степка поглядел на Михайлу, кивнул, что-то сердито пробормотал и, не спрашивая больше, замешался в толпу, наполнявшую сени. Михайла не отставал от него.

Гости сгрудились у выходных дверей, торопясь выбраться на крыльцо. Но с крыльца, видимо, кто-то протискивался обратно, расталкивая гостей. Слышны были отдельные голоса:

– Где? Где? Который?

– Да вон, впереди, со Степкой.

Степка с Михайлой выбрались из толпы и все быстрей бежали по каким-то закоулкам. За ними слышен был топот многих ног и крики. У Михайлы падало сердце – вот-вот сейчас схватят, и он опять навек холоп. Вдруг за одним поворотом он заметил не донизу спущенное окно. Дернув Степку за рукав, он приподнял окно, быстро пролез наружу, нащупал ногой балки стены и стал спускаться, придерживаясь за выступ окна. Окно над ним стукнуло, и все затихло. Стало быть, Степка успел запереть окошко. Михайла соскочил на землю и оглянулся. У парадных сеней тихо переговаривалась густая толпа нарядных гостей, ближе кучера снимали торбы с лошадей, перекликаясь между собой, не зная, подавать ли к крыльцу или нет. От крыльца к воротам потянулась пешая толпа с носилками впереди.

Вдруг из-за дома послышались опять крики:

– Где он, дьявол? Ровно скрозь землю провалился!

– Круг дома бежи! Не упустить бы.

– Да не! – звонко кричал Степкин голос. Следом я бежал, схватил было, да не удержал, он с крыльца скатился и к конюшням кинулся. Аль он на передний двор посмеет?

– Ну, вали к конюшням! – крикнул дворецкий: – А ты, Ванька, бежи на передний двор, погляди.

За домом слышался топот, перекликанья, из-за угла выскочил косматый малый и, разинув рот, оглядывался кругом. Вот сейчас заметит Михайлу. Куда ему деться? К гостям не кинешься: там Олуйка и князь. Через двор бежать – отовсюду видно. В эту минуту кто-то крикнул:

– Князю Шуйскому, Дмитрию Ивановичу, подавай!

Вокруг самой парадной кареты засуетились люди.

Конюхи выравнивали восьмерик лошадей, кучер влез на козлы, слуги суетились около подножек. Михайла оглянулся на парня, тот глядел в сторону крыльца. Михайла решительно отделился от стены, перебежал короткое расстояние до карет и замешался в толпу челядинцев Дмитрия Иваныча. На него никто не обратил внимания.

Карета тронулась к крыльцу, и Михайла, укрываясь за ней, шел туда же. Там ни князя, ни Олуйки не могло быть, они пошли за носилками, а лохматый Ванька и не взглянул на карету. Он все глядел по сторонам.

Карета остановилась, дворецкий откинул подножку, и, Михайла, прижавшись к высокому колесу, почувствовал, как весь кузов осел и зашатался под грузными шагами князя. Через минуту подножка шумно поднялась, стеклянная дверца захлопнулась, и раздался голос:

– Трогай!

Конюхи, державшие лошадей, отскочили, но челядинцы побежали по бокам кареты, не отставая от лошадей, бежавших на этот раз не очень быстро. Михайла тоже не отставал. Когда карета пересекала двор, один из челядинцев взглянул на Михайлу и сердито сказал:

– Ты чего к нам пристал, страдник?

Михайла забормотал что-то, все не отставая от кареты, но в эту минуту, на его счастье, карета выехала из ворот и попала в густую толпу народа. Люди теснились к стеклянным дверцам, расталкивая челядинцев и стараясь разглядеть, кто внутри.

– Кого ж там на носилках-то понесли? – слышались голоса.